– Приходи вечером к голубой скамейке, вон к той, у парапета… Место встречи изменить нельзя. Жора подойдет, Слава… Или у тебя другие планы?
– Подгребу, – нарочито суровым голосом заверила Наташа.
– И Амок будет?
– Как обычно. Но в сторонке. Пока! – Она махнула рукой.
Андрей проводил ее взглядом, полюбовался оживившейся очередью за коктейлями и направился вдоль набережной к автобусной станции.
В этом сезоне у приезжих красавиц модным стало оборачивать юные свои бедра полупрозрачным куском ткани с причудливыми узорами – крабы, паруса, бокалы с вином, облака, карадагские скалы и прочие соблазны коктебельской жизни. Все это уже воспел Жора, и небольшие его книжечки можно было частенько заметить в ухоженных руках даже далеко не юных пляжниц. Чем-то задевал он своими шаловливыми строками женские души, затаившиеся в тучных складчатых телах.
На автостанции Андрей сел в первый же автобус в сторону Феодосии и через полчаса бродил по солнечным и пустынным улицам этого древнейшего города Черноморского побережья.
Патологоанатом встретил Андрея молча. Не поднимаясь из-за стола, кивнул на приветствие, махнул рукой в сторону свободного стула, садись, дескать. Это был пожилой, худощавый, загоревший человек. Похоже, он все свободное время проводил на пляже, с мая по сентябрь включительно – только так можно было загореть до такой черноты.
– Мне звонил Воеводин, – наконец произнес он. – Обстановку доложил. Я подготовил документы. – Он придвинул к краю стола тощую картонную папочку. – Кстати, меня зовут Аркадий. Евгеньевич.
– А я – Андрей.
– Очень приятно. Снимки в этой папке далеко не пляжные, но вы уж наберитесь духу. Вы – отец этой девочки?
– Во всяком случае, народ в этом уверен.
– Народ всегда прав, – заметил Аркадий. – Особенно, когда не прав. Согласны?
– Конечно, – пожал плечами Андрей. Он развязал тесемки, открыл папку. Там лежало заключение о вскрытии и несколько больших цветных снимков.
– Хороший у вас фотограф.
– Пляжный.
– В каком смысле? – не понял Андрей.
– В прямом. Я все говорю в прямом смысле. Работа обязывает. А фотограф пляжный в том смысле, что он на пляже девочек фотографирует. Им нравится. И снимки, и фотограф. Он ничего так мальчик, мачо, как сейчас говорят. Авось выживет.
– А может и не выжить?
– Запросто. В курортных, южных городах мало кто выживает. И из мужчин, и из женщин.
– Что же с ними случается?
– Плывут.
– В море? – уточнил Андрей.
– В море заплывают, а плывут в жизни. Вы снимки-то посмотрите, не робейте. Для нового человека они, конечно, страшноватые, но пройти через это надо, уж коли вы добрались до меня.
Андрей, превозмогая себя, просмотрел все снимки, их было семь-восемь. В увеличенном размере они действительно производили жутковатое впечатление. И даже не раны ошеломили Андрея, а лицо девочки. Он, кажется, только теперь понял, что пыталась сказать ему Света, когда говорила, что Лена с каждым днем на снимке как бы оживает, что взгляд становится осмысленнее, чуть ли не веселее. На снимке она и в самом деле улыбалась, но это была гримаса предсмертной боли.
Завязав тесемки на папке, Андрей аккуратно положил ее на край стола. Аркадий Евгеньевич взял ее, сунул в ящик.
– Вы спрашиваете, что случается с мужчинами и женщинами в южных городах?.. Повторюсь… В море они заплывают, а по жизни плывут. Мало кто выдерживает богему пляжного сезона – безделье, распутство, пьянство и прочие соблазны приморской жизни. Дети, которые вырастают в этой обстановке, которые видят это ежегодно, волей-неволей начинают принимать эту жизнь, как единственно достойную, более того, единственно возможную. Они ведь не думают о том, что человек год копит деньги, чтобы здесь спустить их за две-три недели. Здесь не может состояться поэт, художник, ученый, просто мастер в каком-либо деле. Да, здесь мелькают знаменитости, но они состоялись где-то там, на севере, а на наших берегах или доживают свой век, или ухлестывают за женщинами.
Андрей хотел было что-то сказать, но анатом его перебил:
– Я не отвлекаюсь, я говорю о содержании той папки, которую вы только что держали в руках. Мне пришлось несколько раз поговорить с матерью этой девочки, она приходила ко мне… Светлана ее зовут… Она ведь тоже поплыла, тоже не выдержала напора пляжных сезонов. И то, что случилось…
– Да, я знаю, – сказал Андрей.
– Мне Воеводин кое-что приоткрыл в этой истории… Наверно, иначе и не могло получиться… у вас… с этой женщиной. Простите, что я берусь об этом судить.
– Да ладно, судите.
– У местных девочек случаются соревнования – кто больше снимет приезжих мальчиков за сезон… И это не проститутки, нет, они бескорыстны… Просто шаловливы. А потом эта шаловливость становится привычкой, натурой, характером, судьбой. Девочки ошибаются, думая, что это они снимают. Снимают все-таки их. И после этого требовать каких-то жизненных устоев, верности, преданности… Видимо, вы через это прошли?
– Видимо, – кивнул Андрей. – От чего она умерла?
– Множественные ножевые ранения. Несовместимые с жизнью. Болевой шок.
– Ее насиловали?
– Да. И еще… Я могу говорить?
– Конечно, – кивнул Андрей. – Я за этим и приехал сюда.
– За чем?
– Чтобы узнать все.
– Зачем вам нужно знать все?
– Чтобы быть свободным в поступках.
– Чтобы ни в чем не сомневаться и не колебаться, когда вы его поймаете? – в упор, глядя на Андрея, спросил Аркадий Евгеньевич.
– Да.
– Ну что ж, это объяснимо. Тогда я вам добавлю немного уверенности…
– Только не скупитесь.
– Я не исключаю, что после всех ножевых ранений она была еще жива. Ее задушили. Преступник понимал, что ее нельзя оставлять в живых. И еще…
– Говорите. – Андрей уставился в пол.
– С маньяками это случается… Иногда они стремятся получить удовольствие именно в те секунды, когда жертва бьется в предсмертных судоргах… Вы понимаете, что я хочу сказать?
– У вас выпить нечего? – спросил Андрей.
– Хороший вопрос. – Аркадий Евгеньевич открыл дверцу тумбочки стола, вынул початую бутылку коньяка, два граненых стакана, расположил все это на своем столе, сделал приглашающий жест рукой – придвигайся, мол, поближе. – Для человека моей профессии коньяк средь бела дня простителен.
– У меня такое впечатление, что он вам простителен в любое время суток. И в любом количестве.
– Спасибо на добром слове, конечно… – Анатом разлил коньяк в стаканы, хорошо разлил, не скупясь. – Будем живы, Андрей. – Из ящика стола он вынул очищенный грецкий орех, разломил его, половинку протянул Андрею.
– За справедливость, – сказал Андрей.
Коньяк оба выпили до дна, зажевали орехом, помолчали.
– Хочу уточнить твой тост, Андрей… Ведь мы можем говорить на «ты»?
– Конечно.
Аркадий вынул папку из стола, подержал на руке и снова сунул в ящик, решив, видимо, что снимки, которые лежали внутри, не стоит рассматривать слишком часто.
– Ты предложил выпить за справедливость. Я не возразил. Но несколько слов добавлю… Великодушие, доброта, готовность простить, забыть обиду… Все это не имеет ничего общего со справедливостью. Помиловать – это нарушить справедливость, проявить великодушие – это значит наплевать на справедливость.
– Что же тогда справедливость? – спросил Андрей.
– Это око за око, зуб за зуб – так говорили древние мудрецы. Справедливость сурова, а часто попросту кровава.
– Это значит…
– Это значит – смерть за смерть, – сказал Аркадий и разлил остатки коньяка по стаканам. – Согласен?
– Я его найду, – ответил Андрей словами, которые за последние дни произнес уже не первый раз.
– Он левша.
– Это точно?
– Он нож держал в левой руке. И зубы у него не слишком хороши.
– Он ее еще и кусал?!
– Чего не сделаешь в порыве страсти, – печально произнес Аркадий. – Давай, Андрей, еще по глоточку… С моими клиентами не выпьешь, с ними и поговорить-то толком не всегда удается.