Повторилось то же самое, что бывало уже не раз, когда микробиологи, игнорируя паразитологов, пытались сами разрешить задачу. Исправить ошибку мог только отряд из паразитологов, – но где его Павловскому взять? Все с весны находились на Дальнем Востоке, близились занятия в Военной академии, и кафедру нельзя было оставлять без людей. Послать в Приморье Петрищеву? Прекрасная идея, ничего лучшего придумать нельзя. Но Павловский не мог этого ей предложить. Она придет в возмущение – и будет права. Опять не дают ей кончить начатое дело, снова не считаются с нею. Что он на это ответит? Возражать будет трудно, почти невозможно. С другой стороны, никто, как она, не подходит к этой задаче. Всем хороша, что и говорить: и опыта много и способности ориентироваться в трудной обстановке, смелости, мужества…

Сколько ученый ни рассчитывал и ни размышлял, выходило, что Петрищева, и только она, должна поехать в Приморье. Нужно ей объяснить, рассказать толком, и она согласится. Вся беда в том, что он не может подобрать нужных слов, все доводы ему кажутся неубедительными. Ну, что ей сказать? Просить и доказывать? Сказать ей, к примеру: «Вы должны на этот раз уступить. Я не могу лишить вас, конечно, огня и воды, не накажу, как ослушницу. Не поедете – воля ваша, бог с вами». На это она спокойно ответит: «Я много раз вам уступала, будьте ко мне снисходительны».

Можно попробовать ей возразить: «Вы тысячу раз правы, но что прикажете делать, – мы должны служить людям прежде всего. Быть полезными там, где от нас ждут поддержки, хотя бы пришлось сегодня делать одно, а завтра другое, учиться на ходу, между делом». – «Это вы теперь так говорите, – ответит она, – а вспомните, чему вы нас учили, как отзывались о людях, мечущихся из крайности в крайность, от одного дела к другому. Ученый Реомюр создал термометр, изучал кристаллизацию металлов, получение фарфора, способы обработки сортового дерева и стали, короче, делал все – и, возможно по этой причине, написал много глупостей о насекомых. Человек, говорили вы, должен все доводить до разумного конца, знать прежде всего собственное дело…»

Что он ей на это ответит? Он действительно смеялся над всезнайкой Реомюром и процитировал ей однажды отрывок:

– «Размеры животного, – писал этот фантазер, – не мешают нам считать животное насекомым. Мы имеем бабочек, размах крыльев которых превосходит размах крыльев некоторых птиц… Крокодил, несомненно, свирепое насекомое, – я без затруднения даю ему это название… Ящерицы, которые так мало поднимаются над землей, когда передвигаются, также являются ветвью класса насекомых. Лягушку и противнейшую из творений жабу следует отнести к насекомым…»

Они посмеялись над этим, и больше всех хохотала Петрищева. Теперь она припомнит весь разговор и обязательно процитирует Реомюра,…

Вопреки всем опасениям, Полина Андреевна явилась к нему и неожиданно сказала:

– Я поеду в Приморье, если хотите. Работа с малярией потерпит. У вас ведь некого туда послать.

Павловский был счастлив. Он первым делом горячо ее поблагодарил и стал восторженно говорить о предстоящей поездке.

– Вы прекрасно решили, положительно мудро. Увидите наши русские джунгли и Тихий океан… Комаров лучше вас никто не знает. Жаль, москитов там нет, зато другого гнуса сколько угодно. Послушайте, что пишет Пржевальский.

Он раскрыл блокнот и прочитал:

– «…Вообще не видевшему собственными глазами и не испытавшему на себе всех мучений от здешних насекомых невозможно поверить, какое безмерное количество их появляется здесь, особенно в дождливое лето… Разнообразие видов довольно велико.,. Тут можно составить из этих дьяволов коллекцию, собрав ее на самом себе…»

Я знаю, – продолжал Павловский, – что вы, как и я, одурманены ориентальным туманом Средней Азии. Побудете в джунглях Приморья и смените эту страсть на другую. Прекрасная идея, превосходная, нечего сказать. Чего зря сидеть в лаборатории, – продолжал он, забывая, что Петрищева в ней почти не бывает, – место паразитолога на колесах… Я мечтаю о вагоне-лаборатории с грузовой прицепкой, в которой, между прочим, должны находиться мотоцикл и катер. Надоело тащиться по рельсам, отцепился от паровоза – и марш вниз по реке или пешеходом куда-нибудь в горы. Собрал трофеи, огляделся – и снова в путь…

Павловский ошибался, полагая, что Петрищева охотно отправляется в Приморье. Не так легко было ей оставить незаконченным свой труд. Несколько лет тому назад исследовательница обнаружила в Киргизии любопытное явление. В Чуйской долине, недавно еще ужасном очаге малярии, стала падать заболеваемость среди населения. Причиной этому, как выяснилось потом, был рост поголовья домашнего скота. Коровы и свиньи, лошади и овцы отвлекали комаров на себя. Насекомые предпочитали заполнять стойла и не беспокоить людей.

Четыре года спустя Петрищева попала в Ташаузский округ, в низовьях Аму-Дарьи, некогда известный как источник малярии. Минувшие десять лет сделали округ неузнаваемым: в нем не оказалось новых маляриков. По-прежнему разливы Аму-Дарьи и высокое стояние подпочвенных вод способствовали размножению насекомых; оросительная система, заболоченная и ветхая, озера и разбросанные рисовые поля служили рассадниками заразы, а люди не заболевали.

Хлевы и конюшни раскрыли исследовательнице эту тайну. Грозные анофелесы паслись на коровах, овцах и конях, не проявляя обычного влечения в человеку. Изменились ли с годами расы комаров и хищники со склонностью к крови животных вытеснили кровососов человека или изменилась сама природа комара, ставшего неполноценным переносчиком? Петрищева не успела решить. Она находила у анофелеса малярийных паразитов в слюнной железе, но они ей казались малоактивными, с явными признаками вырождения. Исследовательница задалась целью оздоровить один из пораженных малярией районов, используя опыт Ташауза. Она составила план, провела совещание с руководством Ста-ро-Чарджуйского округа, мысленно видела уже проект осуществленным, когда в Приморье разразился осенний энцефалит. Не хотелось оставлять начатое здесь дело. Эта тема уже второй раз ускользала из ее рук, но обстоятельства требовали – надо было прийти на помощь ученому и исполнить перед обществом свой долг.

Ученица Павловского начала с составления плана. Так делал обычно учитель, и примеру его следовали ученики. Был конец октября, отъезд предполагался скоро, и Петрищева решила не терять времени, начать подготовку в Москве. Она вызвала своих неутомимых помощниц и объяснила им:

– Японский энцефалит переносят в Японии пять видов комаров. В наших широтах водятся некоторые из них. Пройдитесь по подвалам и овощехранилищам, где зимуют комары, и соберите их как можно больше.

Тысячи комаров из зимовок Подмосковья перекочевали в лабораторию. Здесь исследовательница кормила их сладким сиропом и кашицей из растертого мозга животных, павших от энцефалита. От зараженных насекомых требовался единственный ответ: как долго они способны сохранять возбудителя в своем организме?

Работа ее увлекла. Она забыла о Ташаузе с его безобидными комарами, о Чуйской долине с ее крылатым незлобивым воинством, забыла и больше не вспоминала. Когда самки одного из видов комара подтвердили, что они способны хранить возбудителя энцефалита четырнадцать дней, Полина Андреевна была счастлива. Взволнованная удачей, она в тот день, возвращаясь домой, пропустила свою остановку и очнулась на конечной станции метро. На обратном пути мысли снова увлекли ее к сопкам Приамурья, к болотам, где стаями летают комары, и она с вагоном угодила в подземный парк метрополитена…

В двадцатых числах апреля Петрищева отправилась в путь. С ней были две помощницы и две лаборантки, неизменные спутницы ее. В поезде она штудировала географию, фауну Приморья и тщательно отрабатывала свой план.

Ученый в телеграмме пожелал ей успеха и счастливого возвращения в Москву, обещая навестить ее в Приморье. Незадолго до отъезда в тайгу он полушутя ей сказал:

– Не слишком полагайтесь на посмертную славу; пока вы живы – берегите себя. Церковь, канонизировавшая до семидесяти врачей, не удостоила еще вниманием ни одного паразитолога.