Скрынник этого только и добивалась.

Она заражает двух мышей: одну – эмульсией из мозга человека, умершего от энцефалита, а другую – из мозга зверька. Через некоторое время животные заболевают и погибают в один и тот же день. И течение болезни и симптомы ее положительно во всем совпадают.

На этом заканчиваются удачи Рыжова. Тысячи клещей, собранных в самых различных местах, не дали больше ни одного заражения.

У Рыжова было слишком горячее сердце, чтобы остыть после первых неудач. Слишком много надежд возлагал он на эту экспедицию, слишком долго о ней мечтал. Со школьной скамьи Рыжов грезил о практической работе. Творческие искания восхищали его, а заниматься ими ему не пришлось. Его уговорили стать педагогом, и безрассудный человек уступил. Три года он рвался из аудитории и вырвался только сейчас.

– Ну, как вас послать? – пожимал плечами Павловский. – У вас ведь не было практики, нет технических знаний и мастерства.

Он помчался в Москву и в течение месяца набирался искусства и опыта.

Его послали с отрядом и приставили к любимому делу. Надо ли удивляться, что работа лишила его покоя. Рыжов не отходил от подопытных зверьков, с замиранием сердца следил за их состоянием. В жаре и духоте, мокрый от пота, он сидел часами за микроскопом; при свете свечи вскрывал погибших животных, чтобы вовремя заразить их мозгом других. Оперируя опаснейшим из возбудителей, он ставил опыты в невероятно рискованных условиях, нисколько не думая о себе. Когда в Оборе разлилась река и холодные потоки прорвались в ледник, где в пробирках хранился мозг погибших мышей – единственные запасы возбудителя энцефалита, – Рыжов, не задумываясь, бросился в холодную воду и, выбиваясь из сил, вплавь добрался до заветных пробирок.

Неудачные попытки заразить энцефалитом мышей придали ему новые силы. Он придумывал опыты и не доводил их до конца, бросался из крайности в крайность и, измученный поисками, добивался у Скрынник поддержки.

– Что ж это будет, Александра Никитична? Надо выбираться из беды. Уверены ли вы, что именно клещ хранит возбудителя энцефалита?

Она сердито перебивала его:

– А вы что, готовы усомниться?

Смущенный ее твердостью, Рыжов умолкал.

– Вы меня извините, – оправдывался он, – мне просто любопытно вас послушать.

– Я продолжаю держаться прежнего мнения, – отвечала она.

– А уверены вы в том, – спросил он однажды, – что возбудитель энцефалита выживает в организме клеща?

– Убеждена, безусловно. Впрочем," это можно проверить.

Они отправились в барак, где лежали больные, отобрали наиболее тяжелых из них и стали готовиться к опыту. Техника дела была тщательно обдумана и разработана; микробиолог и паразитолог трудились вдвоем. На ногу больного энцефалитом опрокинули пробирку с клещами. Кровососов накрыли часовым стеклом и прибинтовали, оставив окошечко для наблюдения. Спустя восемь часов кровососов снимали, чтобы утром вновь водворить под часовое стекло.

Через несколько дней, когда разбухшие клещи казались достаточно нашпигованными заразой, их пересадили на беленьких мышей, наряженных по этому случаю в воротнички.

– Прошли все сроки, а зверьки продолжали счастливо резвиться и поедать свой рацион. Кровососы не сумели их заразить. Смущенные экспериментаторы прибегли к последнему средству: они растерли этих клещей и ввели их мышам под кожу. И эта попытка не дала результатов. В состоянии животных не произошло перемены, они по-прежнему были здоровы. Это значило, что возбудитель не выживает в организме клеща, кровосос не может быть переносчиком энцефалита.

Удивительно даже! Ведь им однажды удалось добиться успеха, заразить мышь укусом клеща. Ни случайной удачей, ни ошибкой этого не объяснить. Мозг погибшего зверька поныне им служит средством вызывать энцефалит. Неужели все придется начинать сызнова?

– Вот вам и «верую», – с горечью повторял Рыжов. – Можно держаться прежнего мнения, но толку от этого не прибавится.

– Не знаю, как вы, – спокойно возражала ему Скрынник, – я продолжаю держаться прежнего мнения. Именно клещи переносят возбудителя энцефалита.

Гуцевич тем временем аккуратно продолжал свои сборы в тайге и вычерчивание кривых на бумаге. Первыми оказались вне подозрения слепни. Их появление было отмечено четвертого июня, когда эпидемия уже давно началась. Иначе обстояло с комарами. Наиболее ранние из них показались в мае, и к концу месяца их было уже много. Черные линии на разграфленной бумаге шли параллельно и совпадали. Число комаров в такой же мере росло, в какой нарастала эпидемия. Надежда на то, что именно эти насекомые переносят заразу, закралась в сердце Гуцевича и тут же погасла. Первые больные появились в последних числах апреля, когда этих насекомых еще не было. Другие виды комаров, которые к зиме не исчезают, появляются в тайге очень рано и могли бы, возможно, служить переносчиком энцефалита, если бы не погибали в июне, именно тогда, когда кривая заболеваемости рвется стремительно вверх.

Было очевидно, что комары не переносят возбудителя болезни, и все-таки Гуцевич не уступал:

– Это надо еще проверить. Переносчиками могут быть различные виды: один – из зимующих в тайге и другой – из более поздних.

Впрочем, пусть комары скажут сами, способны ли они быть переносчиками возбудителя энцефалита. Гуцевич предлагает Рыжову проделать эксперимент. Они наловят комаров и заразят их на людях, больных таежной болезнью. Такова первая часть его плана.

Не дослушав Гуцевича, Рыжов поспешил с этой частью не согласиться:

– Пустить комара на больного человека? Но ведь вы полагаете, что в нем находится и выживает возбудитель болезни. Где гарантия, что мы таким образом не заразим больного вторично? Лишняя порция микробов иной раз способна убить человека.

Решено было поставить опыт иначе. На мышей, пораженных энцефалитом, пустили партию жадных до крови комаров. Когда насекомые насытились, их пересадили на здоровых зверьков. Надо было ожидать, что двукрылые хищники искусают мышей и передадут им заразу. Случилось иначе: пресыщенные кровососы отказались от крови мышей. Они предпочитали, согласно законам природы, готовиться к откладке яиц. Напрасно экспериментаторы поощряли комаров, насекомые не заражали мышей. Тогда их растерли и кашицу эту ввели мышам в мозг, Беленькие страдальцы быстро оправились и вконец посрамили комаров – ни одна мышь не заболела.

Гуцевичу оставалось возложить все надежды на клещей.

Двадцать второго мая отряд прибыл в Обор, а на другой день его начальник собрал уже первых клещей. Это был главным образом иксодес, доселе не заподозренный вид. Местом сборов исследователь выбрал пастбищный луг, а объектом – местных коров. На разграфленной бумаге взметнулись две линии – улова иксодеса и роста заболевания среди людей. Два с лишним месяца Гуцевич и Скрынник собирали на коровах клещей, и все время кривые тянулись друг за другом. Нарастало число страдающих людей, и одновременно животные на выгоне покрывались обильно клещами; заболевания падали на время, и кровососы на коровах редели. В конце июля эпидемия затихла, а двенадцатого августа на животных не находили уже клещей.

В те же весенне-летние месяцы в пятистах километрах от Обора такую же работу проделывал другой участник отряда – Мончадский. Как и Гуцевич, он предпочитал двукрылых клещам, питая к ним некоторую слабость. Влечение его, однако, было особого рода. Ему вовсе не хотелось, чтобы переносчиком болезни оказались именно комары. Гораздо больше занимало его изучение их в новой природной обстановке. Здесь, в Уссурийской тайге, обитали тропические виды двукрылых. Интересовали его также звери тайги. Мончадский был зоологом, и, помимо насекомых, его привлекал животный мир. Южно-Уссурийская тайга, столь похожая на джунгли, давно уже манила исследователя. Здесь скрещиваются пути зверей Южной Азии с обитателями холодного севера, флора тропиков – с растительным миром тайги. Следы волка и медведя пересечены тут следами тигра и барса. Лианы в руку толщиной оплетают сосну и саянскую ель, лозы дикого винограда простираются около сибирской пихты. Еще влекло Мончадского к побережью океана с его моллюсками, иглокожими и гигантскими крабами, о которых он так много читал, но живыми ни разу не видел.