31 декабря 1941 года
Последний день старого, 1941 года оказался богатым событиями.
В 2 часа дня собрались на педагогический совет. Хотим его провести без «постороннего вмешательства», как говорит директор, а поэтому, распустив детей по домам, спускаемся в бомбоубежище.
В самом большом секторе нашего бомбоубежища стоят стол и длинные скамьи.
Как изменились наши учителя!
Смотрю на старушку Марию Николаевну. Она очень похудела и постарела, но, несмотря на свои семьдесят два года, очень работоспособный человек. Я знаю, как ей тяжело готовиться к урокам при ее зрении. Работать при лучине, при коптилке ей очень трудно. Задерживаться в школе, чтобы заниматься при освещении, — значит, идти по темной улице и рисковать упасть на обледенелых тротуарах. Переехать в школу она не может.
— Поймите, я должна сохранить свою работоспособность, — говорит она. — Дома у меня удобная кровать, кресло у печурки, радио. Я всем этим очень дорожу. Я много лежу, и это меня поддерживает.
Старшие девочки говорят:
— Мария Николаевна — замечательный человек и учительница. Мы знаем, как ей трудно, но уроки ее всегда интересны.
Рядом с ней Александр Павлович — наш преподаватель дарвинизма. Он очень плохо себя чувствует. Сидит тепло укутанный, подняв меховой воротник шубы и вобрав голову в плечи. Весь его облик напоминает нахохленную большую птицу. За него страшно.
Лидия Михайловна очень изменилась.
Лица у всех бледные, синева под глазами.
— Начнем, товарищи, — говорит директор школы. — РОНО в своем последнем приказе отметил нас, как работоспособный коллектив, деятельно помогающий фронту. Среди нас есть доноры, медицинские сестры, дружинницы.
Мы собрали много теплых вещей и отправили на фронт изделия наших рукодельниц…
В подвале очень тихо, лишь спицы постукивают в руках наших вязальщиц.
В городе тяжело ухают снаряды, разрывы где-то близко.
Ольга Матвеевна докладывает об уроке математики в 6-м классе, на котором она была как председатель предметной комиссии.
— Урок не был до конца продуман… Учительница недостаточно требовательна к учащимся…
Доклад Ольги Матвеевны возбудил прения о том, что мы можем и чего не должны сейчас требовать от наших учащихся.
Спорили горячо.
Второй вопрос — о методике урока в обстановке наших дней.
Тут уже не спорят. Каждый говорит, что он делает, чтобы пройти программу и облегчить детям усвоение материала.
Антонина Васильевна, заключая прения, сказала:
— Я надеюсь, что и в этом году в нашей школе будет выпуск. Программа должна быть пройдена полностью.
На заседании педагогического совета была представительница райкома партии.
Она говорила о труде рабочих Кировского завода, находящегося буквально рядом с фронтом, и о мужественной работе ремесленников, таких же ребят, как и наши школьники.
— От вашего коллектива мы ждем упорной работы и твердо уверены, что вам будут по плечу все трудности, — заканчивает она свою речь.
Да, школа живет и работает…
Выходя из школы, вижу, как Маруся, наша техническая служащая, собирает уборщиц, чтобы с санками идти в булочную, где стоял в очереди и упал ослабевший учитель физики Силаков.
Слышу, как Антонина Васильевна говорит:
— Я вечером принесу немного настоящего кофе и сахару. Это его согреет и поддержит.
Откуда она возьмет кофе, сахар? Оторвет от себя. В этом и есть подлинная забота о товарище.
Вернулась домой и вижу, что все разбитые стекла в окнах комнаты заложены подушками и завешаны коврами.
Это сделано руками моей приятельницы. Она до войны была руководителем экскурсий в Эрмитаже, а сейчас работает у станка на одном из военных заводов и живет у меня.
Мы решаем встречать Новый год и подумать в эту ночь о наших близких. В маленькой кастрюльке, которая когда-то служила годовалому Борису, варю пшенную кашу. Могла ли я думать в те дни, что эта голубая кастрюлька с петушками доживет до времени, когда Борис на фронте, а я здесь и так близка к смерти!
Не надо об этом думать, а сегодня в особенности!
Надо жить и сегодня встречать 1942 год. Он должен быть счастливее уходящего.
Обшариваю ящик буфета и нахожу чуточку корицы и несколько сухих груш. Всё это идет в кашу. Жира и сахара у меня нет.
На столе кусок сыра, полученного вместо масла, и пол-литра портвейна, выданного по карточке.
Стол накрыт белой скатертью, и на нем моя лучшая посуда. Холодно.
Нам грустно, и мы долго не засиживаемся.
Наступает 1942 год.
Надо работать!
Новогодние елки
3 января 1942 года
Вчера с 8 часов утра дежурила в школе. Увы, и там нет электричества. Комнату освещает коптилочка, сделанная из чернильницы. Очень холодно, так как окна забиты фанерой.
Нужно было распределить среди детей, не учащихся в школах, четыреста платных, пятирублевых, билетов на елку.
Дети и взрослые шли за ними непрерывным потоком, и билетов на всех желающих не хватило. Отказ в билете вызывал тихое и глубокое огорчение у одних и резкий протест у других.
Весь день завуч школы и одна из молодых учительниц делают из бумаги пакетики для сладостей. Пробую им помочь, но быстро сдаю: пальцы не гнутся от стужи.
Директор школы носит ящики и мешки со сладостями. Всё это запирается в его кабинете. Развешивать будет комиссия. Каждый пакетик должен весить двести пятьдесят граммов; в нем печенье, курага и конфетка «чайка». Сладости будут выдаваться завтра на елке. Младшим детям в школе будет устроен праздничный обед, а старшие пойдут на елку в театр; там будет спектакль и обед. Сладкое получат только младшие.
Прощаясь с детьми 31 декабря старого года, я сказала:
— Желаю вам радостей и успехов в 1942 году. В московской Руси в день Нового года люди дарили друг другу яблоки. Но вас так много, что я всё равно не смогла бы вас всех одарить яблоками. Сейчас и подавно мне этого не сделать. Но я жду от вас новогоднего подарка…
На меня поднимаются изумленные глаза.
— Да, подарок… описания новогодних елок.
Дети улыбаются. Миша острит:
— Это много дороже яблок. До Петра Новый год праздновался 1 сентября, когда яблоки были дешевы. А сейчас нужно писать при коптилке.
— Тем ценнее подарок, — говорю я.
7 января 1942 года
Моя шутка о подарке имела неожиданные результаты. Несколько человек из 6-го класса «подарили» мне свое описание елок.
Все детские работы написаны чернилами очень тщательно. При свете коптилки читаю эти записи Тане. Аня, худенькая светловолосая и очень ласковая девочка, пишет в своем дневнике:
«Когда мы узнали, что в школе будет елка, мы очень обрадовались. Елка в осажденном городе!.. Трудно даже поверить. Всем хотелось быть «младшими», чтобы получить пакетик сладостей.
2 января, в день елки, мы вымылись и надели платья получше. Но снимать пальто в школе не пришлось: было очень холодно.
Посредине зала высилась огромная пушистая елка, очень нарядно украшенная, но не освещенная, так как электричества уже не было. Но, говоря правду, ребята мало интересовались елкой: все ждали подарков и спрашивали: «Скоро ли обед?»
Наконец нам велели строиться парами, чтобы идти в столовую. После того как мы уселись, учителя взяли наши талончики и принесли каждому по сто граммов хлеба. Учителя подавали нам весь обед: суп, мясной биточек и ложки три белой лапши, а на третье очень вкусное желе, и в нем по две ягодки черешни. Обед нас привел в восторг, но многие ребята говорили: «Вот если бы дали четыре таких обеда!»
После обеда Антонина Васильевна раздавала подарки.
Мы расходились, прижимая свои сокровища к груди.
Дома мы всей семьей сели пить чай. На столе горела коптилка, но сладости, полученные мной на елке, и самовар делали вечер праздничным. «Как хорошо, что нам устроили этот праздник! Стало бодрее и веселее на душе».
