Ходят слухи, что в медицинских вузах возобновят занятия. Ира и Люба решили поступить в медвуз.
Под впечатлением всех уговоров и убеждений уехать из Ленинграда написала Васе Голубеву письмо на фронт.
Какой-то совет даст он мне?
Очень холодно. Холодно всюду: на улице, дома, в школе.
13 ноября 1941 года
Норма выдачи хлеба снижена служащим до 150 граммов. Но и в этих условиях школы продолжают свои занятия.
К урокам готовлюсь по-новому. Бывало раньше вечера проводила за книгами, чтобы расцветить ярким, красочным материалом урок. Сейчас я себя «ограничиваю». Ничего лишнего. Скупой ясный рассказ. Детям трудно готовить уроки дома; значит, нужно помочь выучить их в классе. Не ведем никаких записей в тетрадях: это тяжело. Но рассказывать надо интересно. Ох, как это надо! У детей столько тяжелого на душе, столько тревог, что слушать тусклую речь они не будут. И показать им, как тебе трудно, тоже нельзя.
20 ноября 1941 года
Норма выдачи хлеба снижена до 125 граммов. Маленький кусочек хлеба, и его надо разрезать на три части: к завтраку, обеду и ужину. Это нелегко!
От Васи получила ответ:
«… Вы нужны в Ленинграде, — значит, оставайтесь. Ленинграду не быть чужим. Он наш и будет только нашим… Мы еще увидимся, — наверное увидимся».
Я рада, что Вася против моего отъезда.
Голод я переношу легко. Хочется есть лишь тогда, когда всё, что полагалось съесть на обед или ужин, уже съедено. Холод я переношу хуже, но только дома, а в школе о нем нет времени думать. Дома я почти всё время сижу на кровати под ворохом одеял.
Ноябрь, а уже лютая зима. С Невы дует резкий ветер. Морозы небывалые для этого времени.
Сейчас всё бело. И снег искрится. А небо кажется синим-синим. В Александровском саду деревья стоят под покровом инея. А в лунные ночи город залит серебристым светом. Громадные тени домов и деревьев на снегу кажутся черными.
Умом мы все понимаем, что лунные ночи страшны: они облегчают вражеские налеты. Но когда идешь по улицам, не можешь не чувствовать красоты города.
Таня часто заходит ко мне в эти лунные вечера.
— До чего красив город! — говорит она. — Иду и думаю: «Какая я легкомысленная девчонка! Разве можно любоваться городом в это страшное время!»
— Нет, Таня. Мне кажется, что все, кто не разучился видеть прекрасное, — сильные люди.
24 ноября 1941 года
В классах отсутствует много учащихся…
В начальной школе уже прекратили занятия: в бомбоубежищах так холодно, что заниматься стало невозможно.
Самые энергичные наши учительницы попробовали организовать занятия в квартирах первых этажей, поближе к бомбоубежищу. Они обходили родителей, прося посылать детей на занятия с поленом дров для топки печурки.
Трогательны были эти закутанные маленькие фигурки, идущие по улицам с поленьями дров. Но и у родителей подчас не было топлива для своей печурки.
Тогда учительница младших классов — Анна Ивановна — предложила потребовать от управхозов деревянный лом, который найдется в каждом доме. Многие учителя снова добились топлива для своих классов-комнат.
Но когда погасло электричество, участились воздушные тревоги и обстрелы, — занятия не могли продолжаться.
Учительницы, оставшись без работы, пришли к нам в школу и взяли на себя ночные дежурства, чтобы облегчить работу педагогам старших классов.
А как мы работаем в школе?
В классе все дети сидят в пальто, перчатках или рука вицах. У девочек на головах теплые платки. Руки в муфтах. В них они отогревают не только руки, но и носы. У счастливцев на ногах валенки.
Учителя тоже не снимают верхнего платья.
От больших кафельных печей веет холодом: их давно не топят. Чернила покрываются коркой темно-лилового льда.
Ребята каждый день устраивают в чернильницах «проруби» и через них обмакивают перья.
Водопровод перестал подавать воду во второй этаж, а затем и вовсе перестал действовать.
Антонина Васильевна сказала:
— Это не заставит нас прекратить занятия. Ведь жили же когда-то в Петербурге без водопровода, не было его и в школах. Надо только особенно тщательно следить за чистотой.
25 ноября 1941 года
Четвертый урок давать трудно. Дети настороженно ждут звонка «к супу», — как они говорят.
Суп для всех приобрел особую ценность. Получить две тарелки супу — мечта каждого. Дети их получают; но как быть с учителями? На всех супа не хватает.
Директор пригласил завуча и председателя месткома, чтобы обсудить положение.
— Товарищи, — говорит он, — надо решить вопрос о второй тарелке супу; всем ее давать мы не можем. Предлагаю решить отдельно вопрос об учителях и учащихся.
— Об учащихся и говорить не стоит. Все они должны получать вторую тарелку, если съели первую, — предлагает Антонина Васильевна.
— Конечно, конечно, — соглашаются все.
— Решено. А как быть с учителями? Тягостное молчание.
— Опросить самих учителей. Узнать, кто меньше нуждается… — неуверенно говорит председатель месткома.
— Ну, нет. Это ни к чему не поведет. Совестливый человек скажет: «мне не надо», а он, может быть, голоднее другого.
— Мне кажется, все учителя, дающие уроки, имеют неоспоримое право на вторую тарелку супу, — говорит Антонина Васильевна. — Что касается учительниц начальной школы, то мы знаем, кто уже начал слабеть и у кого дома дети. Вот только этим учителям мы и можем дать вторую тарелку супу, — заключает она.
26 ноября 1941 года
Сегодня я дежурила в школьной столовой. Узкие длинные столы без скатертей. Глубокие тарелки всех размеров, расцветок и рисунков, собранные от учеников. Ложки у всех свои.
Все обедающие в верхнем платье. У многих детей портфели привязаны через плечо на веревке, чтобы руки не мерзли на улице.
Директор, в пальто и меховой шапке, сидит у стола, на котором стоит котел с супом. Он наблюдает за раздачей.
На моей обязанности — следить, чтобы учащиеся съедали суп в столовой, а не отливали его в баночки и кружки и не уносили домой. А многим очень хочется это сделать. Дома мать, отец, младшие дети не имеют тарелки супу.
— Позвольте отнести суп домой! — просит меня Надя. — Мне, правда, довольно одной тарелки, а дома у меня мама и сестренка.
— Нельзя, девочка, суп вам дают, чтобы поддержать силы и помочь вашему ученью.
Глаза ее наполняются слезами, и она молча ест суп.
У меня нехорошо на душе. Имею ли я право так поступать? Я учительница, которая всегда стремилась воспитывать в детях заботу о близких… Но сейчас я должна помешать Наде унести суп домой. Иначе нельзя. Организм детей и молодежи слабее, чем взрослых.
Антонина Васильевна подходит к одному из учеников. Он держит стеклянную баночку под столом и украдкой отливает в нее суп.
— Этого делать нельзя, ты же знаешь, что это запрещено, — говорит она.
— Антонина Васильевна, позвольте, пожалуйста. Суп для Володи, у него ноги стали пухнуть, — говорит шепотом ученик.
— Ешь свой суп, — говорит Антонина Васильевна, — а баночку дай сюда. Володе я налью супу из котла.
Ученик сияет.
Не попросить ли мне для Нади третью тарелку? Нет, этого сделать я не имею права. Антонина Васильевна переступила железный закон столовой потому, что дело шло о помощи ученику.
Обедом заканчивается учебный день, и столовая быстро пустеет.
С болью в душе думаешь, что есть еще более голодные люди, а ты ешь студень из столярного клея и суп из ремней.
Качество супа всех живо интересует. На днях перехожу площадь, мимо заиндевевшего Исаакия, и иду к проруби на Неву, за водой. Навстречу мне из школы идет Юра и кричит:
«Ксения Владимировна, идите скорее в школу, — мировые щи!»
«Мировые» щи были из «хряпы» (то есть наружных листьев зеленой капусты), к тому же очень жидкие. Но и мне они показались необыкновенно вкусными.
