Пока они ехали, полковник позвонил в Управление и попросил одного из сотрудников связаться с Локшиным и передать ему, чтобы встречал: он сейчас будет на месте.
Как ни старались цедящий сквозь зубы грязные ругательства шофер и эта не терпящая возражений экзальтированная дамочка с блестящим браунингом в модной сумочке, средняя скорость автомобиля не превысила шестидесяти километров. Они буквально доползли до нужного адреса.
Когда настал момент расплаты и Елена Максимовна протянула набычившемуся шоферу пятьдесят тысяч, тот, скосив глаза на пассажира внушительной внешности, насмешливо смотревшего на него, буркнул себе под нос, что пятидесяти, пожалуй, много, и спрятал свои злые испуганные глаза под густыми бровями.
— Тут еще за моральный ущерб, — Елена Максимовна сунула бумажку водителю в руки и выскочила из машины.
Полковник, хмыкнув, вышел вслед за ней и вытащил за плечо Филина. Где-то здесь должны были находиться люди Локшина. Повернувшись к Мойке, он увидел спешащего к нему человека.
— Лена, иди… Подожди меня вон там, — сказал полковник и указал на черную чугунную решетку, тянувшуюся вдоль набережной. — Ну что, Локшин, машина здесь? — спросил он подошедшего к нему человека.
— Здесь, Вадим Анатольевич! — Локшин пристально смотрел на полковника. — А это кто с вами?
— Этот птенец? Да вот добровольно вызвался помогать нам. Зовут Филином. Так тебя именуют, птица?
— Так, — Филин, затравленно улыбаясь, смотрел то на полковника, то на Локшина.
— Да уж, на орла не похож! — весело сказал Локшин.
— Я же говорю — Филин. Между прочим, типичный уголовный элемент: в меру нагл, в меру жесток, но и в меру труслив. За хорошие деньги маму родную продаст, но если получит очень хорошие деньги — тут же маму обратно выкупит. В общем, нормальный бандит с обостренным, как у грызуна, чувством самосохранения. Живет от живота, но когда припрет, может и соображать. Этакая морская свинка… Ну хватит о физиологии. Как клиент?
— Пока никто из проходной не выходил… А кто он?
— Да один мой человечек, — сказал полковник, холодно и даже зловеще улыбнувшись. — Мальчик вообразил, что уже стал взрослым и самостоятельным — вот и безобразит. Ну ничего, я его выпорю… Твои люди давно здесь?
— Были через пятнадцать минут после вашего звонка, — отчитывался Локшин.
— Очень хорошо. Тогда мы его накрыли. Пойдем к машине.
* * *
Елена Максимовна с нетерпением ждала полковника, прислонившись к чугунной ограде. Где-то там, рядом с черной «Волгой», стояли люди Локшина. Полковник подошел к майорше.
— Вадим, скажи им. Я должна увидеть Андрея сейчас же! — Елена Максимовна была очень возбуждена. Полковник кивнул ей и вновь подошел к Локшину, напряженно смотрящему на одну из входных дверей здания.
— В салоне кто-нибудь есть? Ну или что-нибудь? — спросил Вадим Анатольевич Локшина.
— В салоне вроде пусто, хотя трудно сказать. Стекла-то темные! Правда, мои люди говорят, что на заднем сиденье что-то есть. Что-то большое.
— Ну давай, наблюдай. Уверен, он вот-вот появится. Деваться ему некуда! — полковник показал рукой на дверь, за которой наблюдал Локшин и, похлопав того по рукаву, не торопясь направился к майорше. — Андрей на заднем сиденье или в багажнике, Лена. Не беспокойся. Через пять-десять минут все разрешится.
— Я хочу сейчас же… — только начала Елена Максимовна.
Внезапно в кармане полковника зазвонил телефон и прервал ее на половине фразы.
— Да, я… Сивцов, ты? Тебя плохо слышно, брат. Ну давай, выкладывай, что там у тебя… Кто к нему приезжал? Кто-кто? Вот так номер! А детали? Ну, внешность… Ах вот как?! — полковник слушал Сивцова очень серьезно. Наконец он поблагодарил коллегу и рассеянно с ним попрощался. — Да, вот так номер! — воскликнул полковник и с интересом взглянул на Елену Максимовну.
— Вадим, давай уже откроем багажник! Теперь ведь Пахомов от нас не уйдет! Ну, Вадим, — Елена Максимовна тормошила полковника за плечо.
— Еще не время, — сказал полковник и, не в силах сдержать улыбку, посмотрел на Елену Максимовну.
— Прошу тебя, скажи своим людям, пусть пропустят меня к «Волге».
— Подожди минутку, — полковник остановил
Елену Максимовну. На лице у него сейчас болезненно отражалась какая-то внутренняя борьба. — Погоди, погоди…
Наконец он сделал глубокий вдох и посмотрел Елене Максимовне в глаза.
— Лена, зачем тебе понадобился этот спектакль?
* * *
Хромов гнал «рафик» «скорой помощи» по Выборгскому шоссе. Он ехал к сосновым лесам и скромным деревянным дачам, затерянным в душистой хвое.
Если бы не этот Миша Бурков, не этот беззаветный Дон Кихот трепанации и вивисекции, не этот Джек Потрошитель с комбината скорби и слез, предпочитающий банальное вскрытие трупа бессмертной чеховской пьесе, он, Валерий Хромов, на время вырвавшийся из собственной оболочки и получивший легчайшие сверхзвуковые крылья, завершил бы начатое дело и разорвал черное кольцо вокруг невинных душ, попавших в смертельную давильню по прихоти гениального и безжалостного режиссера.
Но Хромов более не имел возможности присутствовать одновременно в нескольких местах и не мог не только видеть насквозь, но и вторгаться в человека, вкладывая в него собственную волю, знания и веру. Тяжкая и тесная телесная оболочка сразу приковала его к земле и сделала таким слабым и беспомощным, каким может быть только человек…
Валерий Николаевич чувствовал, что опаздывает. Тот, кому он должен был помешать, ехал впереди него, и между ними было сейчас больше двух десятков километров.
Хромов надеялся сейчас только на то, что сей субъект не сразу приступит к делу. В пользу этого говорили некоторые черты характера субъекта: болезненное эстетство, приправленное садизмом, любовь к театрализации и рискованным инсценировкам… Ибо субъект более всего на свете любил зрелище: оно было целью и смыслом его существования. Ничто в жизни так не ценил он, как непосредственное участие в каком-нибудь гадком спектакле в качестве режиссера-постановщика или, на худой конец, исполнителя одной из главных ролей.
Хромов знал, что любитель зрелищ и на этот раз не удержится от того, чтобы разыграть трагедию, где он поначалу не спеша натянет на голову красный колпак палача с прорезями для глаз, потом возьмет в руки топор и заставит жертву умереть от страха прежде, чем топор коснется ее шеи.
Убить приговоренного дважды — вот в чем была изюмина!
В этом эстетском «изыске» и заключался собственный «художественный» метод субъекта…
Около постов ГАИ Хромов, не снижая скорости, включал сирену и строгие люди в фуражках и со страшными жезлами в руках лишь понимающе смотрели ему вдогонку.
Наконец «рафик» миновал дорожный знак «Комарове».
Сердце Хромова учащенно забилось. Только сейчас Валерий Николаевич поймал себя на том, что голова его была легка и ясна, как после пробуждения с первыми лучами солнца в палатке среди соснового леса.
Вот она, та злосчастная дача, с которой все началось.
Хромов теперь знал, что именно посещение этого дома сыграло в его судьбе роковую роль. Хотя именно благодаря этим роковым и трагическим для себя обстоятельствам, он познал нечто такое, что выводило его за рамки человечества. И эта жизнь, страстная и жестокая, превращенная воспаленной гордыней в погоню за призрачными достатком и успехом, более не устраивала его.
Сейчас ему было страшно и одновременно стыдно вспоминать, кем он был до этой своей «смерти»…
Вот какая-то иномарка, припаркованная возле автобусной остановки рядом с другими автомобилями.
«Он уже здесь, — подумал Хромов и промчался мимо. — Если остановлюсь прямо у дачи — выиграю пару минут!»
* * *
«С чего бы ему здесь быть?! — думал Пахомов, глядя на прогуливающегося под окнами Локшина. — Меня накрыли? Да нет, кто знает, что я сейчас здесь?! Просто у них здесь какой-то свой оперативный интерес. Простое совпадение. Но все равно Пахом — человек предусмотрительный, когда речь идет о таких «бабках». Он все продумал! — еще раз выглянув в окно, Пахомов усмехнулся. — И кого же вы, ребята, пасете здесь? А может быть, «папу»? Увидели его «тачку» и навострили уши. Ну-ну, давайте! Только вот почему Локшин? Он ведь вроде «папин»? Хотя за хорошие деньги и «папу» продать можно… Кто может знать, что я сейчас здесь? Филя… Или майор! Нет, майору это не нужно. Сюда он не сунется. За ним ведь идет охота, да и жив ли он? Ну да ладно: береженого Бог бережет…»
