То есть мне грустно, господа мои хорошие!

Не выпить ли мне чего-нибудь, поворачивающего ум?

Бомжи есть и в странах Европы, но там их не столько, сколько у нас, и от них не пахнет.

Там они живут и кормятся при церкви.

Похоже, государство выделяет на это деньги, потому что у бомжей здоровый вид.

А возможно, в тех палестинах церковь и сама способна потратиться на дело благое.

Может быть, когда-нибудь, не сразу, не вдруг, не с места сорвавшись, и наша златокудрая храмовня займется заблудшими душами, не обрекая их на примитивное попрошайничество у своих ворот?

Это ведь тоже агнцы божьи.

Так чего бы их не призреть?

Чего бы к ним не прийти, не подать им свою холеную руку не только ради истовых лобзаний?

А вдруг и это дело зачтется слугам Всевышнего при подсчете только им уготованных сковородок?

Вдруг этих противней в царстве Аида будет для них выделено гораздо поменьше, а в чистилище сократится количество помещений с надписью «спецобслуживание»?

И чудовище с головой шакала, взвешивая их легкие сердца на весах справедливости, разве что только разочарованно крякнет? Вот было бы славно! Ужо, как хорошо!

И я бы в таком случае при посещении святилища всеблагого не стал бы обращать свое неуемное внимание на раскормленность его служителей, и на то, с какой ловкостью они прячут подношения прихожан в бездонные карманы своих уютных ряс, и на то, как они пьют коньяк в миру – ловко-ловко, ну совсем как мудрые прапорщики из вещевой части.

Право дело, было бы хорошо!

А каким добром засветились бы их очи, и хмурость, сестра каждодневной зевоты, покинула бы их чело.

У них было бы дело – врачевать эти исковерканные души. Они возвращали бы человеческий облик тем, кто его давно уже лишился.

Всего лишь несколько коек, баня, смена белья и столовая, взамен, скажем, на колку дров, а ведь каков результат: и поиски смирения столь удачно были бы завершены, и пища для него обнаружена.

А то ведь воспарит скоро это сонмище пастухов человеков над стадами своими, а случившийся ветер того и гляди унесет их в невыразимую даль.

Интересно, зачем нам нужна подводная лодка? Такая здоровая дурища, которая может пойти и убить города. На ней все искусственное – даже воздух. Нет, не так. Надо говорить, что на ней, прежде всего, есть искусственный воздух, и это главное. Главное – воздух. Мне приснилось, что нам не хватает воздуха. Я бежал по коридорам, по бесчисленным коридорам и распахивал двери, бросался к окнам, а воздуха не было.

Я проснулся в поту. Было тихо. Остановились вентиляторы, вот поэтому мне и приснилось, что исчез воздух.

Интересно, мы же не любили лодку. Мы не любили море, походы, мы все это не любили, а потом, через много лет, оказалось, что это приходит к тебе во сне, и ты снова идешь по бесконечным коридорам и спускаешься по трапам, и это самый лучший и крепкий сон. Ты идешь, идешь, ты ищешь чего-то, ты поднимаешься и опускаешься, ты ныряешь в проемы, ты исчезаешь за бесконечными дверями. Тебе вдруг становится страшно. Страшно оттого, что ты не понимаешь, что же ты ищешь, а потом приходит на ум – это сон, и сейчас же тебе становится ясно, что ты счастлив.

Люди – это самое ценное, что есть в России, а на подводных лодках служат очень хорошие люди. Это штучный товар. Уникальный. И они должны знать о своей уникальности.

При Министерстве обороны создали общественный совет, куда вошли знаменитые артисты, режиссеры и разные прочие уважаемые люди.

Я это не понимаю.

Я многого чего, наверное, не понимаю в этой жизни, но как артисты будут помогать в создании новой армии, – это я особенно не понимаю.

Мне говорят, что они будут выезжать в войска.

То есть как артисты на сцене они интереса почти уже не представляют, но вот выехав в войска.

Вообразите себе только: приезжает в войска. Сухово-Кобылин! Знаменитейший человек!

Наконец! Наконец в войсках его увидят вживую! От этого можно оцепенеть, благоговея!

Значит, на время посещения войск Сухово-Кобылиным все там цепенеют и на этот период бытия перестают бить солдату морду, потому что невозможно одновременно и бить и цепенеть.

Вот за это спасибо! Большое, огромное, нечеловеческое!

Я даже могу выйти перед всем этим общественным советом и поклониться в пояс персонально каждому его участнику.

А что такого? Если они могут заниматься делами армии, совершенно презрев сцену, то почему бы мне не стать на это время артистом? Я, к примеру, чувствую в себе запал. Они возьмутся за устав, а я – за роль Меркуцио.

Уж я-то вас рассмешу, уж я-то вас потешу, будьте уверены!

Я ведь, в сущности, очень потешный!

И забавный!

Я очень забавный, господа общественный совет!

О Зевс Громовержец! О Дева Мария! О Николай Угодник, покровитель всех моряков!

Мама моя! Вот ведь как все в этой жизни налаживается!

Значит, жить по уставу самостоятельно армия уже не в силах, так ей помогут служители муз!

Искусство, господа, однако, великая сила!

И все пристроены.

Все чем-то заняты.

Пенсионеры стоят в очереди, для того чтобы отказаться от лекарственных трав, а актеры на ночь будут учить не монолог Чацкого.

Они будут учить наизусть иное: «Заслышав лай караульной собаки…»

Первомайский суд Мурманска оправдал капитана траулера Валерия Яранцева, обвиненного в незаконном задержании норвежских таможенников, но наложил на него штраф в 100 тысяч рублей за браконьерство.

Ну что ж, по идее все должны быть довольны, кое-что из обвинений сняли, но и строгость проявили, оглядываясь на иноземцев.

И только Яранцев недоволен – хочет судиться дальше.

Я бы на его месте не стал бы это делать. Наша Фемида раздражительная женщина.

И потом, она же все сделала как надо – и пожурила, и не утопила. Так что не стоит гусей-то дразнить.

Надо клич бросить по России-матушке: «Братцы! Пострадал за дело государево! Сто тыщ хотят у меня лихоимцы тяпнуть! Не дайте погибнуть, потому как дети малыя!» – и сразу счет именной.

Я первый ему денег пошлю.

И наберет он тех денег столько, что не только «сто тыщ», но и на ремонт ржавого, но гордого «Электрона» ему хватит.

Он же почти на таран пошел, чтоб от неволи избавиться. Страдал – значит, прав.

Они же там брошены на выживание, наши рыбачки – добывай рыбу, как хочешь, и корми семью, как вздумается.

А законодательство и наше, и норвежское таково, что никак никто друг с другом не договорится – ни насчет морских границ, ни насчет квот на вылов, а потому – все по умолчанию.

Норвеги и вроде не против того, чтобы им рыбку сдавали, – они же нам потом ее и продают.

Это только у нас законы такие, что выловил рыбак рыбу, все налоги заплатил, и после этого может запросто с голода умереть – разрешается. А в Норвегии все по уму. Разумно все. Никто никого не давит, не душит и за своих горой стоит.

А за наших горой никто не стоит. Одни они. В море. Одни. Там они себе и папа, и мама, и закон, и президент.

Вот они и везут это все норвегам, а те берут за деньги.

Но! Иногда взыграет что-то у них там, на родине норвежской, ретивое – и все!

Идешь к ним, как к родным, с рыбкой, а они тебе на винты сети – ловить тебя начинают и кричат, что ты браконьер.

Хорошо, что хоть друзья помогли – шурум-бурум на море устроили, и «Электрон», прихватив государственных норвежских служащих, прорвался-таки на горячо любимую родину.

И родина его встретила. Суровая она у нас, справедливая.

Действительно, ну не награждать же его, обормота. Такую свару затеял, все гнездо разворошил.

Пусть скажет спасибо, что не посадили!

Ну, если он еще недопетрил, что спасибо надо родине сказать, то тогда я за него скажу:

«Родина, спасибо тебе за ласку и за науку! Век тебе буду благодарен!» – вот и все, а теперь – айда в море!