Например, есть договор, и все к нему привыкли, а мы им – раз! – нате, получите.
И тогда все бросают все и начинают изучать наши инициативы.
А когда они все-таки вспоминают про прошлые наши художества, то мы им подсовываем свежие инициативы, вперемежку с незабываемыми угрозами.
То есть ничего не стоит на месте. И только они начинают привыкать к нашему пацанскому поведению, как мы им – раз! – и они только руками разводят, после чего продажа лордства в Палате лордов представляется всем причастным невинными детскими забавами.
И в этом пацанстве с нами никто не сравнится. Польша пробует, но куда ей.
* * *
Послушал я его выступление и подумал: «Негодяй!»
И если и были у меня сомнения в том, что это наши совершили, то с этим выступлением – все.
Понял я, что они это и сотворили.
И еще и выступили. По телику.
Их специально выпустили, что ли? Мол, мы все это сделали, ну и что?
Ой, мама! Глупые, глупые, глупые.
И правильно вокруг вас свои базы НАТО сооружает. Потому что вас за забором держать надо.
Нельзя вас в нормальный мир выпускать.
* * *
«Где вы, где вы? Кто вы, кто вы? Как вы, как вы?» – убийственная точность речи. Это я о наших политиках говорю.
* * *
Письмо: «Гутмий! Свет очей и прочее!
Должен со всей очевидностью вам заявить, что наряду с добродетелями, обычно свойственными человеку безукоризненной прямоты и честности, вы обладаете, причем в высочайшей степени, еще одной чертой, хоть редко, но причисляемой к списку добродетелей, – беспримерной природной стыдливостью.
Так вот, превозмогая это свое несомненное свойство души, ответьте: все ли мои послания к вам попадают в цель?»
* * *
Все проговариваются.
Правящая партия в качестве своего символа выбирает животное, которое полгода ничего не делает и спит в своей берлоге, а в оставшиеся полгода оно только и делает, что набивает свое собственное брюхо.
То есть ни о каком общественном благе речь не шла изначально.
* * *
Чего не следует поминать втуне?
Втуне не следует поминать все. Мало ли. При нынешнем положении вещей, стало быть, все время начеку.
Я, было, был сбит с толку сегодняшними нашими несомненными достижениями в области ума, но потом прежнее настороженное отношение к явлениям обыденности не замедлило проявиться с новыми силами.
Ибо сонмище досадных огорчений на всех поприщах моей прошлой буйной жизни приучило меня к осторожности в осуждении принципов нашего движения вперед, связанных с преждевременной утратой либо изувечением различных органов.
* * *
Эх, Россия! Ты такая большая или даже огромная, косматая, дикая, что не видишь ты нас совершенно. Маленькие мы.
А вот были бы мы ростом с колесо ветряной мельницы или, может, с саму мельницу, вот тогда, наверное, было бы нам легче.
А так – придавят, и никто не заметит туточки, что придавили человека.
Оттого и счет здесь идет на тысячи – потеряли столько-то тысяч, и еще, и еще – и никому от этого убытка нет совершенно.
Так что каждый здесь сам себе воин, сам судья, сам глава государства и само государство.
И всюду здесь проложены пути-дорожки, по которым ходить следует. Эти дорожки-гати через болота дремучие. Чуть ступил в сторону – и утянула, уволокла, утащила тебя к себе мгла.
Ты ее стерегись, путник. Стерегись ее, неуемной.
А коль встал ты на свой путь, то ко всему будь готов – сенца-то никто не подстелет.
Крепче держись за что попало, потому что принято так на Руси – драться тем, что под руками случится.
Вот и бейся, Господь с тобой!
* * *
– Истинно говорю я вам, Ваше Высокопревосходительство, истинно говорю, потому что не в силах превозмочь, не смею! Кроме вас, Ваше Высокопревосходительство, никого не вижу я на этом самом месте, в служении. в Отечестве. во благо. слов нет, слов. да что слова? что они? что? звук пустой и никакого тебе преображенья. чувства. теснят. не позволяют… а потому разрешите плечико.
– Что?
– Плечико соблаговолите…
– Что?
– Облобызать вам плечико… И облобызал.
Теперь из преданнейших будет.
* * *
От Адмиралтейских верфей вверх по Фонтанке до Гороховой улицы, по ней до Адмиралтейского проспекта, по нему до Дворцового моста, и по Большой Неве опять до Адмиралтейских верфей.
Это город в городе, это его центр, его историческая часть, а точнее, его чрево – темное, сочащееся, чавкающее, смрадное. Оно неприглядно, как поврежденные, вывернутые внутренности.
Чуть только в сторону от шума улиц и блестящих фасадов, и сейчас же наступает чернота подворотен – такая, что по ночам не ходи; и темные провалы проходных дворов, и преступность, и туберкулез, и затхлый пар подвалов, и комары зимой, и гнилые подъезды, и лестницы без перил, и крысы, и пустые глазницы окон, и дыры, и ямы на асфальте, и мусор во дворах, мусор возле редких, больных деревьев, мусор везде.
И коммуналки, коммуналки, коммуналки…
Житель здесь непрост.
Чаще всего это человек пожилой. Он худо одет во все старое, он одинок и заперт в своей комнате.
Он начитан, умен и он не верит политикам, партиям и всей прочей ерунде.
При встрече на ваше «Здравствуйте» он может ответить: «Мое почтение!»
Тут можно услышать: «Премного вам благодарен», «Осмелюсь спросить» и «Не ведаю, друг мой!», а одна старушка на мое: «Как мне найти вот то-то», – ответила: «Не знаю, деточка, клянусь честью!»
После этих слов становится хорошо, теплеют глаза.
У этих людей особенные лица. Они будто бы выточены из очень редких пород дерева, которые и сами по себе давно уже редкость – сандал или же палисандр.
Это люди с большим достоинством. У них плохо действуют руки, но жив ум, и, повторимся, у них очень выразительные лица.
Я вообще люблю лица людей. Я люблю в них всматриваться и замечать в них перемены к лучшему.
Они должны быть светлыми, тогда и мне становиться хорошо.
А еще хорошо бы, чтоб улицы были чисты и свежи фасады домов.
Вот все это вместе и есть город.
Город, который построил Петр.
* * *
Эпитафия: «При всей внутренней опрятности разума и воображения он обладал крайне ограниченным запасом слов».
* * *
Все спецслужбы вербуют всех. Это работа такая.
Но вербуют они только тех, кто вербуется. Чего на каменных время тратить?
Так что если они и вербовали этого типа, то, значит, он вербовался, а наши если хотели сказать на весь мир, что мы последние мудаки, то им это удалось.
У политиков аура внутренних органов имеет уныло-лиловый цвет, в отличие от синего, присущего нормальным людям. Думаю, что это от лжи. К примеру, печень не выносит никакого вранья. Клетки ее гибнут тысячами.
То же можно сказать и об остальных органах, которые люди называют ливером.
Таким образом, стоит заметить, что ливер политиков далек от совершенства.
Вывод: иным занятие политикой приятнее собственного ливера.
* * *
Щекотливые судьи, возможно ли вам угодить? Как вы загадочно безгласны!
Обращаю ваши взоры на то обстоятельство, что в своей нетерпимости я способен дойти до резкой и рискованной крайности, а все оттого, что характеру моему в значительной мере присуща черта, которую с трудом можно отнести к добродетели – прямолинейностью своей я далеко превосхожу карабахского ишака.
* * *
Я тут недавно придумал вот что: я предложил заранее написать некрологи на все более или менее значительные фамилии. Я предложил вывесить их загодя, дабы адресаты смогли бы ими насладиться еще при жизни.
* * *
Город-то помойте! Ну, я не знаю, возьмите шланги, тряпки и помойте город. Это я вам говорю.