С сердцем ликующим в верхний покой поднялася старуха

Весть госпоже сообщить, что здесь он, супруг ее милый.

Двигались быстро колени ее, и ноги спешили.

Над Пенелопой склонилась она и так ей сказала:

"Милая дочка моя Пенелопа, проснись, чтоб глазами

Ты увидала того, о ком ты все время тоскуешь!

Здесь твой супруг Одиссей, домой он вернулся, хоть поздно,

Всех перебил женихов, вносивших в ваш дом разоренье,

Тративших ваши запасы, чинивших насилья над сыном!"

Ей в ответ Пенелопа разумная так возразила:

"Мамушка милая! Боги тебе помутили рассудок!

Могут безумным они и очень разумного сделать

И рассудительность дать человеку с легчайшим рассудком.

Ум у тебя поврежден. А была ты ведь правильных мыслей.

Сердцем так я страдаю, а ты надо мною смеешься,

На ветер речи бросаешь! От сна вот меня пробудила

Сладкого. Веки покрыв, совершенно меня оковал он.

Крепко так никогда не спала я с тех пор, как уехал

В неназываемый Зло-Илион Одиссей богоравный.

Вот что: спустись-ка ты вниз и ко мне возвращайся обратно!

Если б другая какая из женщин моих прибежала

С вестью такою ко мне и меня бы от сна разбудила,

Я бы ее отругала и тотчас велела убраться

Снова в обеденный зал. Тебя твоя старость спасает!"

Ей в ответ Евриклея кормилица так возразила:

"Я над тобой не смеюсь, дорогое дитя мое, – вправду

Здесь Одиссей, и домой он вернулся, как я утверждаю, —

Тот чужеземец, которого все так бесчестили в доме.

Сын твой давно уже знал, что домой Одиссей воротился,

Но осторожно держал намеренья все его в тайне,

Чтобы надменным мужам он мог отомстить за насилья".

Радость взяла Пенелопу. С постели она соскочила,

Сбросила с век своих сон, горячо обняла Евриклею

И, с окрыленными к ней обращаясь словами, вскричала:

"Милая мамушка, ну расскажи же мне полную правду!

Если он вправду домой воротился, как ты уверяешь, —

Как на лишенных стыда женихов, один против многих,

Руки он мог наложить? Их всегда здесь толпится так много!"

Ей в ответ Евриклея кормилица так возразила:

"Я не видала, никто не сказал мне, я только слыхала

Стоны мужей, убиваемых им. В глубине наших комнат

В страхе сидели мы все за закрытою дверью, покуда

Сын твой из девичьих комнат в обеденный зал нас не вызвал:

Нас Одиссей приказал из комнат позвать Телемаху.

В зале я Одиссея нашла средь поверженных трупов.

Кучами всюду лежали они вкруг него, покрывая

Крепко утоптанный пол. Увидав, ты согрелась бы духом.

Кровью и грязью покрытый, на грозного льва походил он.

Трупы убитых теперь лежат на дворе за дверями

Кучею. Сам же большой он огонь разложил, чтобы серой

Дом окурить наш прекрасный. Меня ж за тобою отправил.

Ну же, иди поскорей! Пора, наконец, вам обоим

Радостью сердце наполнить. Вы бед претерпели так много!

Вот пришло исполненье давнишним желаниям вашим.

Сам к очагу своему он вернулся живой и супругу

С сыном возлюбленным дома нашел. Причинили немало

Зла ему женихи, но он всем им отмстил по заслугам!"

Ей Пенелопа разумная так отвечала на это:

"Милая мамушка! Рано еще ликовать и хвалиться!

Знаешь сама ты, каким бы он в дом свой явился желанным

Всем, а особенно мне и нами рожденному сыну.

Недостоверно, однакоже, то, что ты мне сообщила.

Здесь женихов перебил кто-нибудь из богов, раздраженных

Наглостью их, оскорбляющей дух, и дурными делами.

Не почитали они никого из людей земнородных,

Ни благородных, ни низких, какой бы ни встретился с ними.

Из-за нечестия их и постигла беда. Одиссей же

И возвращенье свое и себя с ним сгубил на чужбине".

Ей Евриклея кормилица так возразила на это:

"Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!

Муж твой вблизи очага здесь находится, ты же не веришь,

Что он вернулся домой. Как твое недоверчиво сердце!

Ну, тогда я тебе сообщу достовернейший признак, —

Белым клыком кабана ему в ногу рубец нанесенный.

Я тот рубец увидала, как мыла его, и хотела

Тотчас тебе сообщить. Но рот он поспешно зажал мне

И не позволил сказать, – осторожен умом и хитер он.

Ну же, иди! Я себя самое прозакладывать рада:

Если тебе солгала, то тягчайшей предай меня смерти!"

Так тогда Пенелопа разумная ей отвечала:

"Мамушка милая, как бы хитра ни была ты, но трудно

Замыслы вечных богов разгадать и от них уберечься.

Все же я к сыну готова идти моему, чтоб увидеть

Мертвых мужей женихов, а также того, кто убил их".

Так сказавши, из спальни пошла она вниз. Колебалась

Сильно сердцем она, говорить ли ей издали с мужем

Иль, подойдя, его руки и голову взять, целовать их?

Переступив чрез порог из отесанных камней, вступила

В зал Пенелопа и села к огню, напротив супруга,

Возле стены. Прислонившись к высокой колонне, сидел он,

Книзу глаза опустив, дожидаясь, услышит ли слово

От благородной супруги, его увидавшей глазами.

И удивленная долго молчала тогда Пенелопа:

То, заглянувши в лицо, его находила похожим,

То, из-за грязных лохмотьев, казался он ей незнакомым.

С негодованием к ней Телемах обратился и молвил:

"Мать моя, горе ты мать! До чего ты бесчувственна духом!

Что от отца так далеко ты держишься? Рядом не сядешь,

Слово не скажешь ему и его ни о чем не расспросишь?

Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б

Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета,

Он на двадцатом году наконец воротился б в отчизну!

Сердце суше всегда в груди твоей было, чем камень!"

Так Пенелопа разумная сыну тогда отвечала:

"Ошеломило мне дух, дитя мое, то, что случилось.

Я ни вопроса задать не могу, ни хоть словом ответить,

Ни заглянуть ему прямо глазами в лицо. Если вправду

Передо мной Одиссей и домой он вернулся, то сможем

Легче друг друга признать. Нам ведь обоим известны

Разные признаки, только для нас с ним лишенные тайны".

Так сказала она. В ответ Одиссей улыбнулся

И Телемаху немедля слова окрыленные молвил:

"Что ж, Телемах, пусть меня твоя мать испытанью подвергнет!

Скоро тогда и получше меня она верно узнает.

Из-за того, что я грязен, что рубищем тело одето,

Пренебрегает пришельцем она, говорит, что не тот я.

Мы же обсудим покамест, как дальше с тобой мы поступим.

Если в стране кто-нибудь одного хоть убил человека,

Если заступников после себя тот и мало оставил,

Все ж он спасается бегством, покинув родных и отчизну.

Мы же опору страны истребили, знатнейших и лучших

Юношей целой Итаки. Подумай-ка, сын мой, об этом".

Так на это ему Телемах рассудительный молвил:

"Сам на это смотри, отец дорогой! Утверждают

Все, что по разуму выше ты прочих людей, что поспорить

В этом с тобою не сможет никто из людей земнородных.

С одушевленьем мы вслед за тобою пойдем, и наверно

Силой не будем мы хуже, насколько ее у нас хватит".

Так отвечая на это, сказал Одиссей многоумныи:

"Вот что тебе я скажу – это кажется мне наилучшим.

Прежде всего хорошенько помойтесь, наденьте хитоны,

Также и всем прикажите домашним рабыням одеться.

Пусть тогда песнопевец божественный с звонкой формингой

Всех нас здесь поведет за собой в многорадостной пляске,

Так, чтобы всякий, услышав снаружи, подумал о свадьбе,

Будь то идущий дорогой иль кто из живущих в соседстве.

Нужно, чтоб слух об убийстве мужей женихов разошелся

В городе только тогда, когда мы уже скрыться успеем

За город, в сад многодревный к себе. А уж там поразмыслим,

Что нам полезного может послать олимпийский владыка".

Так он сказал. И охотно приказу они подчинились.

Прежде всего помылись они и надели хитоны,

Женщины все нарядились. Певец же божественный в руки

Взял формингу свою, и у всех пробудилось желанье

Стройных игр хороводных, и плясок, и сладостных песен.

Весь Одиссеев обширный дворец приводил в сотрясенье

Топот ног мужей и жен в одеждах красивых.

Так не один говорил, услышав, что делалось в доме:

"На многосватанной, видно, царице уж женится кто-то!

Дерзкая! Дом сберегать обширный законного мужа

Вплоть до его возвращенья терпения ей не хватило!"

Так не один говорил, не зная о том, что случилось.

Великосердного сына Лаэрта меж тем Евринома,

Ключница, вымыла в доме и маслом блестящим натерла.

Плечи одела его прекрасным плащом и хитоном.

Голову дева Афина великой красой озарила,

Сделала выше его и полней, с головы же густые

Кудри спустила, цветам гиацинта подобные видом.

Как серебро позолотой блестящею кроет искусный

Мастер, который обучен Гефестом и девой Афиной

Всякому роду искусств и прелестные делает вещи,

Так засияли красой голова Одиссея и плечи.

Видом подобный бессмертным богам, из ванны он вышел,

Сел после этого в кресло, которое раньше оставил,

Против супруги своей и с такой обратился к ней речью:

"Странная женщина! Боги, живущие в домах Олимпа,

Твердое сердце вложили в тебя среди жен слабосильных!

Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б

Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета,

Он наконец на двадцатом году воротился б в отчизну.

Вот что, мать: постели-ка постель мне! Что делать, один я

Лягу. У женщины этой, как видно, железное сердце!"

Так на это ему Пенелопа царица сказала:

"Странный ты! Я ничуть не горжусь, не питаю презренья

И не сержусь на тебя. Прекрасно я помню, каким ты

Был, покидая Итаку в судне своем длинновесельном.

Ну хорошо! Постели, Евриклея, ему на кровати,

Только снаружи, не в спальне, которую сам он построил.

Прочную выставь из спальни кровать, а на ней ты настелешь

Мягких овчин, одеялом покроешь, положишь подушки".

Так сказала она, подвергая его испытанью.

В гневе к разумной супруге своей Одиссей обратился:

"Речью своею, жена, ты жестоко мне ранила сердце!

Кто же на место другое поставил кровать? Это трудно

Было бы сделать и очень искусному. Разве бы только

Бог при желаньи легко перенес ее с места на место!

Но средь живущих людей ни один, даже молодокрепкий,

С места б не сдвинул легко той кровати искусной работы.

Признак особый в ней есть. Не другой кто, я сам ее сделал.

Пышно олива росла длиннолистая, очень большая,

В нашей дворовой ограде. Был ствол у нее, как колонна.

Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить я

Спальню, пока не окончил. И крышей покрыл ее сверху.

Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.

После того я вершину срубил длиннолистой оливы,

Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медью

Точно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время,

Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил.

Этим начавши, стал делать кровать я, пока не окончил,

Золотом всю, серебром и слоновою костью украсил,

После окрашенный в пурпур ремень натянул на кровати.

Вот тебе признаки этой кровати, жена! Я не знаю,

Все ли она на том месте стоит, иль на место другое,

Срезавши ствол у оливы, ее кто-нибудь переставил".

Так он сказал. У нее ослабели колени и сердце, —

Так подробно и точно все признаки ей описал он.

Быстро к нему подошла Пенелопа. Обняв его шею,

Голову стала, рыдая, ему целовать и сказала:

"О, не сердись на меня, Одиссей! Ты во всем и всегда ведь

Был разумнее всех. На скорбь осудили нас боги.

Не пожелали они, чтобы мы, оставаясь друг с другом,

Молодость прожили в счастье и вместе достигли порога

Старости. Не негодуй, не сердись на меня, что не сразу

Я приласкалась к тебе, как только тебя увидала.

Дух в груди у меня постоянным охвачен был страхом,

Как бы не ввел в заблужденье меня кто-нибудь из пришельцев.

Есть ведь немало людей, подающих дурные советы.

Ведь и рожденная Зевсом Елена аргивская вряд ли б

Соединилась любовью и ложем с чужим человеком,

Если бы знала вперед, что отважные дети ахейцев

Снова обратно должны отвезти ее в землю родную.

Сделать позорный поступок ее божество побудило.

Раньше в сердце свое не впускала она ослепленья

Страшного, бывшего также началом и наших несчастий.

Точно сейчас и подробно ты признаки мне перечислил

Нашей кровати, которой никто из живущих не видел,

Кроме тебя и меня, да рабыни еще Акториды,

Данной отцом мне в служанки, когда я сюда отправлялась.

Дверь нашей прочно устроенной спальни она охраняла.

Как ни бесчувственно сердце мое, но его убедил ты!"

Тут сильней у него появилось желание плакать.

Плакал он, что жена его так хороша и разумна.

Как бывает желанна земля для пловцов, у которых

Сделанный прочно корабль, теснимый волнами и ветром,

Вдребезги в море широком разбил Посейдон-земледержец;

Только немногим спастись удалось; через волны седые,

С телом, изъеденным солью морскою, плывут они к суше,

Радостно на берег всходят желанный, избегнув несчастья.

Так же радостно было глядеть Пенелопе на мужа;

Белых локтей не снимала она с Одиссеевой шеи,

Так в слезах и застала бы их розоперстая Эос,

Если бы новая мысль не пришла совоокой Афине.

Ночь надолго она у края земли задержала,

А златотронную Эос – в водах Океана, велев ей

Не запрягать быстроногих коней молодых в колесницу,

Свет несущих для смертных людей, – Фаэтона и Лампа.

С речью тогда Одиссей многоумный к жене обратился:

"Мы с тобою, жена, не дошли до конца испытаний.

Труд безмерный меня еще впереди ожидает,

Очень большой и тяжелый, который я должен исполнить.

Так мне душа предсказала Тиресия, фивского старца,

В день тот, когда я в обитель Аида сошел, чтоб чрез это

Путь к возвращенью найти и товарищам и самому мне.

Ну, а теперь не пора ли в постель нам, жена, чтоб, улегшись,

Сладостным сном мы могли насладиться один близ другого".

Так на это ему Пенелопа царица сказала:

"Будет постель для тебя, едва только ты пожелаешь,

Раз уже сделали боги, что ты воротился обратно

В дом прекрасно отстроенный твой и в родимую землю.

Если ж сказал ты про подвиг, как бог то вложил тебе в сердце,

Что же, поведай о нем мне: поздней все равно, без сомненья,

Станет известно мне все. Почему не узнать мне теперь же?"

Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:

"Странная женщина! Что ты меня так настойчиво просишь

Все говорить? Хорошо, я скажу, ничего не скрывая.

Радости в этом ты мало найдешь. Да и сам я не много

Радуюсь: мне он велел города обходить непрерывно

С крепким веслом на плече и покоя не ведать, покуда

В край не приду я к мужам, которые моря не знают,

Пищи своей никогда не солят, никогда не видали

Пурпурнощеких судов, не видали и сделанных прочно

Весел, которые в море судам нашим крыльями служат.

Признак надежный он мне сообщил, и его я не скрою:

Если путник другой, со мной повстречавшийся, скажет,

Что на блестящем плече лопату несу я, чтоб веять, —

Тут же в землю воткнуть весло мое мне приказал он,

В жертву принесть колебателю недр, Посейдону-владыке,

Борова, что покрывает свиней, и быка, и барана,

И возвратиться домой, и святые свершить гекатомбы

Вечно живущим богам, владеющим небом широким,

Всем по порядку. Тогда не средь волн разъяренного моря

Тихо смерть на меня низойдет. Настигнутый ею,

В старости светлой я мирно умру, окруженный всеобщим

Счастьем народов моих. Все так и свершится, сказал он".

Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала:

"Если хоть лучшую старость тебе предназначили боги, —

Есть надежда, что беды когда-нибудь нас и оставят".

Так Одиссей с Пенелопой вели меж собой разговоры.

В спальне меж тем Евринома с кормилицей стали при свете

Факелов мягкое ложе стелить для обоих супругов.

После того как кровать со стараньем они постелили,

Спать старуха обратно отправилась в дом, Евринома ж,

Бывшая горничной в спальне, к постели совсем уж готовой,

Факел имея в руках, повела Одиссея с женою.

В спальню обоих приведши, обратно ушла Евринома.

С радостью место их старой кровати они увидали.

Тут Телемах и коровий пастух с свинопасом от пляски

Ноги свои удержали, потом удержали и женщин,

Сами же спать улеглись в тенистом обеденном зале.

Оба супруга, когда насладились желанной любовью,

Стали после того наслаждаться беседой взаимной.

Мужу она рассказала, как выстрадать много пришлось ей,

Глядя в доме своем на толпу женихов обнаглевших,

Столько во имя ее коров и овец забивавших,

Выпивших столько вина, запасенного дома в сосудах.

После того Одиссей рассказал, как он много печалей

Людям доставил, как много трудов и тяжелых страданий

Вытерпел сам. С наслажденьем внимала она, и не раньше

Сон на веки ей пал, чем все до конца рассказал он.

Начал с того, как сперва он ограбил киконов, как после

В край обильный и тучный мужей лотофагов приехал,

Что с ними сделал циклоп, как ему отомстил он за гибель

Мощных товарищей, пожранных им безо всякой пощады,

Как он к Эолу явился и тот его принял радушно,

Как отослал, как судьба не дала им домой воротиться,

Как налетевшая буря внезапно его подхватила

И через рыбное море помчала, стенавшего тяжко;

Также, как в город потом Телепил он попал к лестригонам,

И корабли погубившим и спутников пышнопоножных

Всех. Лишь один Одиссей убежал на судне чернобоком.

И про Цирцею, про козни и хитрость ее рассказал он,

Также, как он добрался до затхлого царства Аида,

Чтоб прорицанье души Тиресия старца услышать,

На корабле многовеслом как спутников всех увидал он,

Также и мать, что его родила и вскормила ребенком;

Как он пенье услышал сирен, сладкозвучно поющих,

Как он к Планктам-утесам приплыл и к ужасной Харибде,

Также и к Сцилле, которой счастливо никто не избегнет;

Как его спутники дерзко забили коров Гелиоса,

Как их корабль быстроходный разбил своей молнией серной

Зевс высокогремящий и спутники в море погибли

Все без изъятья, а сам он погибели черной избегнул;

Как он к нимфе Калипсо на остров Огигию прибыл,

Как держала она Одиссея, чтоб был ей супругом,

В гроте глубоком своем, кормила его, обещалась

Сделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки;

К этому сердца, однако, в груди у него не склонила;

Как, перенесши немало трудов, к феакам он прибыл;

Почесть они оказали ему, как бессмертному богу,

И в корабле отослали обратно в родную Итаку,

Меди и золота дав ему вволю, а также одежды.

Это он рассказал под конец уж, когда был охвачен

Сном, расслабляющим члены и прочь уносящим заботы.

Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине:

После того как, по мненью ее, Одиссей многоумный

Ложем супруги своей и сладостным сном насладился,

Утренней тотчас велела Афина Заре златотронной

Выйти из вод Океана, чтоб свет принесла она людям.

С мягкой постели вскочил Одиссей и промолвил супруге:

"Досыта оба с тобой мы, жена, натерпелись страданий,

Ты – о моем многотрудном скорбя возвращеньи в отчизну,

Мне же Зевс и другие бессмертные боги все время,

Как ни рвался я, мешали достигнуть родимой Итаки.

Нынче, когда мы с тобой дождалися желанного ложа,

Оберегай у нас дома богатства, какие остались,

Скот же, который у нас наглецы женихи истребили, —

Многое я захвачу, другое дадут мне ахейцы

Сами, покамест всех стойл скотом не заполнят мне снова.

Я же в наш сад многодревный отправлюсь. Хотел бы проведать

Знатного там я отца моего, сокрушенного горем.

Вот что, жена, поручаю тебе, хоть сама ты разумна:

Только что солнце взойдет, – и тотчас молва разнесется

О женихах благородных, которых у нас тут убил я,

Наверх ты поднимись со своими служанками вместе,

Там и сиди. От бесед воздержись и не делай вопросов".

Так промолвивши, плечи прекрасной бронею одел он,

Поднял от сна Телемаха, Филойтия и свинопаса

И приказал им немедля надеть боевые доспехи.

Не были те непослушны, оделись блестящею медью;

Все они вышли, ворота раскрыв, во главе с Одиссеем.

Свет уже был на земле, но богиня Паллада Афина,

Мглою их окружив, увела их из города быстро.