Вздернув подбородок, девушка направилась сквозь толпу гостей туда, где стояла леди Брэндон, в данный момент погруженная в беседу с каким-то пожилым господином.
Внешне он напоминал богатого финансиста. Виола была уверена, что в данном случае не ошиблась в своем предположении. Значит, ее мачеха задалась целью выкачать из него деньги на нужды своего движения.
Дело в том, что миссис Панкхерст и возглавляемый ею комитет всегда остро нуждались в средствах.
Одной из причин того, что леди Брэндон поддерживала свои светские знакомства, была как раз надежда встретить на очередном приеме или вечере состоятельных людей вроде барона Хирша или сэра Эрнеста Касселя, готовых пожертвовать деньги на любое дело, легко уступающим настойчивому натиску, которым леди Брэндон владела в совершенстве. Иногда ей удавалось выудить у них чек на определенную сумму. Деньги, разумеется, предназначались для поддержки женского суфражистского движения, хотя, надо сказать, сами вышеназванные богачи его не одобряли.
Зная, что мачеха не любит, когда ей мешают заниматься тем, что она высокопарно именовала «деловым общением», Виола решила не подходить к ней.
Она поглядела по сторонам, надеясь увидеть знакомое лицо, и с удивлением обнаружила, что с хозяйкой дома раскланивается только что прибывший гость – не кто иной, как… Рейберн Лайл!
Рядом с ним стояла женщина, прекраснее которой Виола никого в своей жизни не видела. По мнению девушки, в этом зале с ней уж точно никто не мог сравниться ни красотой, ни шиком.
Собственно говоря, леди Давенпорт заставила Лайла сопровождать ее на прием к маркизе помимо его воли.
Молодой человек ненавидел шумные сборища подобного сорта и редко посещал их, в то время как Элоизе Давенпорт нравилось появляться на таких приемах в сопровождении красивого мужчины. Ну а кто же подходил на эту роль лучше, чем Рейберн Лайл?
Отправляясь к маркизе Роухэмптонской, леди Давенпорт решила затмить собой всех присутствующих и с этой целью выбрала свой наряд особенно тщательно.
На ней было новое платье, специально доставленное по такому случаю из Парижа. Сшитое из нежно-розового шелка, оно было изысканно украшено многочисленными рюшами по всему подолу, а уж от шляпки Элоизы – настоящего произведения искусства, обрамленного розами и страусовыми перьями, – ни одна из присутствовавших на вечере женщин не могла отвести восхищенных и завистливых глаз.
Взгляды мужчин тоже были устремлены на Элоизу Давенпорт, но их привлекало, разумеется, не ее платье, а изумительно красивое лицо, сверкающие зеленые глаза и чувственный, соблазнительный рот. «Этому счастливчику Лайлу, как всегда, везет!» – с завистью вздыхали многие.
Виола, как завороженная, не спускала глаз с красивой пары.
От ее внимания не ускользнул интимный взгляд из-под ресниц, брошенный леди Давенпорт на Рейберна Лайла, а также то, каким хозяйским жестом она взяла его под руку.
Горделивой осанкой и грациозностью похожая на прекрасного лебедя, плывущего по серебристой глади озера, Элоиза величаво вступила в гостиную. Перья ее изысканной шляпки и розовые рюши платья колыхались, усиливая схожесть с красивой птицей и привлекая внимание присутствующих к неправдоподобно тонкой талии Элоизы и к соблазнительной выпуклости ее груди, украшенной шестью рядами крупных жемчужин.
«Какая она красивая! – подумала Виола. – И он, конечно, в нее влюблен…»
При всей своей наивности она не могла не знать, что почти каждая красивая светская дама, будучи замужем, не только не считает для себя зазорным флиртовать с мужчинами, но и гордится одержанными ею победами, подобно тому как индейцы гордятся количеством скальпов, свисающих у них с пояса.
– Должно быть, я очень старомодна, мой дорогой, – вспомнились девушке слова матери, когда-то обращенные к отцу, – но мне не хочется танцевать ни с кем, кроме тебя. А вздумай я начать флиртовать, у меня, скорее всего, ничего бы не получилось!
Сэр Ричард рассмеялся и, обвив рукой талию жены, нежно привлек ее к себе.
– А ты думаешь, я замечаю других женщин, когда ты рядом? – спросил он.
– Вообще-то иногда мне кажется, что их просто невозможно не заметить, – серьезным тоном ответила мать Виолы. – Многие из них так красивы, словно райские птицы! По сравнению с ними я, должно быть, кажусь маленьким серым воробышком…
– Да как вас можно сравнивать? – удивился сэр Ричард. – Для меня ты – самая желанная и любимая женщина на свете! А все эти райские птицы мне вовсе ни к чему…
В его голосе прозвучала такая искренность и любовь, что Виола, хотя была тогда еще совсем мала, не могла не растрогаться.
Этот разговор матери и отца девушка запомнила на всю жизнь. Она часто говорила себе: «Вот что означает настоящая любовь! Когда-нибудь я сама точно так же полюблю какого-нибудь мужчину, а он – меня…»
В течение этого вечера Виола продолжала наблюдать за своим новым знакомым.
Время от времени кто-нибудь из гостей обращался к Рейберну Лайлу, и тогда на лице молодого человека вспыхивала приятная улыбка, от которой у Виолы теплело на душе.
«Какой он милый!» – подумала девушка и вспомнила, как великодушен он был с нею.
Ей ужасно захотелось подойти к Лайду и рассказать о том, что разговор с мачехой оказался совсем не таким ужасным, как она того боялась. Но тут ей пришло в голову, что вряд ли это его заинтересует – ведь наверняка ему гораздо приятнее беседовать со своей экзотической райской птицей…
Это сравнение как нельзя лучше подходило леди Давенпорт. «Жаль, что отца уже нет», – с грустью подумала Виола. Будь он жив, она могла бы расспросить его о тех красавицах, которых он встречал в Букингемском дворце и снимки которых частенько попадались ей в газетах.
Впрочем, сэра Ричарда вряд ли можно было считать знатоком в этом деле. Кроме своей жены, он весьма высоко ценил лишь одну женщину – королеву, датчанку по происхождению, которая до этого была принцессой Уэльской.
– Это была красавица, каких мало, – рассказывал он дочери, – при ее появлении на балу на остальных женщин уже и смотреть не хотелось! Затем он с улыбкой упомянул о поразительной рассеянности королевы – качестве, которое приводило короля в ярость, – а также о ее живом, общительном характере. Даже когда она почти совсем оглохла, ее веселость и жизнерадостность весьма оживляли скучные дворцовые приемы.
– Интересно, что бы сказал папа о леди Давенпорт, – неожиданно произнесла вслух Виола, когда они с мачехой возвращались после приема к себе домой на Керзон-стрит.
Прекрасные изумрудные глаза этой дамы не шли у нее из головы, и она робко спросила:
– А вы знакомы с леди Давенпорт, мадре?
– Немного, – сухо ответила леди Брэндон. – Вздорная, взбалмошная дамочка, ничего из себя не представляющая дурочка с куриными мозгами, которую, однако, большинство мужчин находит обворожительной только благодаря смазливой мордашке и осиной талии!
– Похоже, вы ее не очень любите, – предположила Виола.
– Я не люблю все, что она олицетворяет, – высокопарно пояснила леди Брэндон, – и уверяю тебя, Виола, – от этой женщины нашему движению не будет никакой пользы!
В справедливости этого утверждения Виола ничуть не сомневалась.
Представить себе леди Давенпорт, выкрикивающую на улице пламенные лозунги в пользу эмансипации или отправляющуюся в тюрьму, чтобы пострадать за свои убеждения, было совершенно невозможно.
Точно так же Виола ни минуты не сомневалась в том, что и Рейберн Лайл глубоко равнодушен к суфражистскому движению или даже осуждает его.
Вряд ли он будет голосовать в парламенте за проект закона о предоставлении женщинам избирательных прав. На этот законопроект, который вскоре должен быть представлен на слушание в палате общин, леди Брэндон и ее сподвижницы возлагали большие надежды.
И вообще, убеждала себя Виола, Лайл наверняка забыл о ней в ту же минуту, как только отправил домой в своем экипаже. А если он и вспоминает, то не иначе как с раздражением – ведь бомба повредила его красивый ковер, и вся эта некрасивая история с неудавшимся взрывом наверняка вызвала в нем справедливое негодование.
