Но Илья вдруг ахнул.
— Была, была одна… — В смущении он потупился. — Расскажу, ладно… Только-только стал я странствовать без Святогора, и была это первая моя девка. Заночевал я в деревеньке Мшенка, от Новгорода недалеко, и пришла она ко мне сама ночью, а утром я ее не нашел — всю деревню осмотрел. — Он подумал. — Двадцать семь лет назад это было. — И оглянулся на Сокольника непроизвольно.
«Двадцать семь лет назад, — подумал я. — Пришла неизвестно откуда, ушла неизвестно куда. Ищи иглу в стоге прошлогоднего сена».
— Лицо ее помнишь? — настаивал Добрыня.
— Какое, — махнул рукой Илья. — Ночью пришла, ночью ушла.
— Искать будем, — сказал Добрыня. — Найти должны.
— Не воскресишь его, — сказал Илья еле слышно. — Может, твой Бог это умеет? — И он покосился на Добрыню с детской какой-то надеждой.
Добрыня молчал.
— Все боги одинаковы, — молвил Илья горько. — Нет им дела до нас.
Добрыня хотел возразить, открыл уже рот, но промолчал.
Илья пошел прочь. Впервые он показался мне стариком с согбенной спиной. Он шел медленно, уходил все дальше и казался совсем маленьким среди огромных холмов, которые он так любил. Он дошел до рощицы и опустился на землю. Мы повели наших коней к нему.
Костра разводить не стали, сразу легли.
— Вот, может, нашел бы я сына, старел бы спокойно, — сказал Илья вдруг. — Эх, Добрыня, Добрыня, таишь ты все, сам все решаешь, что говорить, что нет. С людьми играешь.
Добрыня молчал.
— Нет, Илья, — сказал я быстро. — Это Сила часто с нами играет. Обманывает и заманивает. Особенно Сила Смородинки. Правильно Добрыня сделал.
— Про Волхва так поверили, — гнул свое Илья, — сразу за море поехали. А про Илью не поверили…
Мы молчали. Я знал, что Добрыня был прав. Вообще заповедано о будущем людям говорить — первейшее это правило. Теряются люди сразу, бояться всего начинают, а будущее все равно настигнет. Были, были примеры: предупреждали людей — грозит тебе смерть от чего-то. Князя Олега вот предупреждали, что от коня смерть. Он на коня этого ни разу не сел, а только на кости его посмотреть приехал — и змея его ужалила степная. Знал — а не уберегся. Правильно, правильно Добрыня сделал. Все Учителя говорят: не говорите людям про их будущее. А уж когда тебе Смородинка нашептывает — тем более.
— Подумай, Илья, — сказал я. — Доложился бы тебе Добрыня. Как бы ты потом в боях бился? В каждом всаднике своего сына искал?
Свистал ветер в балках; птицы ночные завелись…
— Не понимаю я Силы вашей и заповедей ваших, — откликнулся наконец Илья. — Все ты, Добрыня, наверно, правильно сделал, а просто кончается мое времечко, по всему видно.
Поворочался Илья, спросил:
— Больше тебе, Добрыня, Смородинка ничего не открывала?
— Нет!
— И то слава Богу, — проворчал Илья и умолк.
Утром пошли мы хоронить Сокольника.
Осмотрели мы с Добрыней его тело. Шрамов не было: не воевал, хотя боец был отличный. Руки — не воинские руки, руки пахаря. Значит, не странник был, на земле сидел, есть надежда концы найти. На шее — мешочек: женские волосы и колечко. Волосы молодой женщины, а колечко не простое: письмена на внутренней стороне выбиты.
Знали мы эти колечки. Давал их Волхв в давние времена доверенным женщинам.
Сказали мы Илье:
— Девица твоя странная Волхвом к тебе послана была и родила от тебя Сокольника. Умерла мать его, нашел его Волхв и сказал: Илья мать твою погубил.
Сказал, надел на шею мешочек с прядью волос и с колечком и заповедал: отомсти. Рос Сокольник на земле, как пахарь был, но кто-то воинскому делу его учил, а статью и сноровкой он в тебя пошел, да кто-то ему еще и приемы твои показал. Известно кто.
— Все знать хочу, — сказал Илья. — Верю вам, но сам хочу убедиться, что Волхв сына моего на меня натаскивал.
— Да надо ли, Илья?
— Надо! Немного мне осталось по земле ездить, пока жив, все хочу знать про сына. И еще: Волхва мне, наверно, не достать, а вот если кто попроще сына моего соблазнял, тут я с ним и поговорю.
Похоронили мы Сокольника на вершине холма, поставил Илья в изголовье камень.
— Молитву, что ли, свою прочти, — Добрыне буркнул.
Прочел молитву Добрыня, постояли мы, потом сели на коней (Илья ко мне подсел), поехали.
— Не доживайте до моих лет, — сказал вдруг Илья. — Молодыми умирайте.
Достали мы Илье коня. Не богатырского — воинского. Но не плохого.
Ехали быстро. По дороге говорили мало. Знали: в тоске Илья, и тоску эту нам не развеять своей Силой даже. И до Сокольника тосковал и метался Илья, старость предчувствуя, подвига ждал, чтобы в силах своих утвердиться, а пришел такой подвиг, какого лучше бы вообще не было.
Даже я невольно стал задумываться: вот начну стареть, и стану ли радоваться жизни так, как радуюсь сейчас? Никогда не думал о старости, а, по размышлении, решил и сейчас не думать. Может, никогда ее и не почувствую. А если и скрутит она меня — так что проку, что я еще тридцать лет плакать буду? Нет проку, и Илье лучше пока ничего не предощущать, неизвестно, когда еще его действительно старый возраст придет.
Добрались мы до Мшенки. Спросили Илью, откуда он прибыл туда и быстро ли ехал. Все вспомнил Илья — у богатырей на все дороги память отличная. Ехал с юга, ехал быстро, значит, не могла прийти девица эта с севера и издалека.
Стали мы деревни с трех сторон объезжать. Про Сокольника спрашивали и про мать его. На пятый день нашли.
Жила в деревне Вертухи ворожея молодая Рада. Приезжали к ней странные люди издалека, и жили у нее подолгу. А двадцать шесть лет назад родила Рада мальчика, жила, как и раньше, а исполнилось мальчику десять лет, умерла — в тот день, когда у нее гость был. Рада сиротой была, и взяли мальчишку соседи, но не забывал он старый дом, и уже через два года туда снова вселился: богатырского был сложения, шутили в деревне — второй Илья Муромец будет. И однажды приехал в деревню Марко-странник (часто так Волхв назывался) и у Сокольника остановился и жил несколько дней. Потом стал исчезать куда-то Сокольник, появились у него и конь хороший, и доспехи, и удивлялась деревня. Не ходил на войну Сокольник, но с гостями своими часто на мечах бился: учили они его. А вот месяц назад привели ему нового коня, собрался Сокольник поспешно и уехал. Когда уезжал — радостный был, улыбался дорогой.
Все концы, которые Илья хотел найти, нашли. Ничего нового не узнал.
Не стал Илья вызнавать, какой Сокольник был в детстве, да что любил, да с кем водился. На избу, в которой тот жил, посмотрел снаружи, помолчал да поехал прочь.
А я только что не с ужасом подумал: сколько же в моей жизни было странных девиц! Я-то, в отличие от Ильи, странных-то и любил, чем страннее, тем слаще. И сколько раз мог Волхв моих детей заполучить, ведь и ведуньи были среди моих девиц, и черные ведуньи — это я знал доподлинно. Но что ж теперь Делать — всех девиц не упомнишь, всех детей не соберешь, а если соберешь — что ж, головы им рубить, малым, что ли?
Проще, ох, проще было за Волхвом по Змеиному бегать, чем от него спасаться, когда он тебя через тридцать лет настигает… Впрочем, мои дети еще нескоро войдут в возраст, если они у меня есть даже, и ни к чему сейчас забивать себе этим голову.
Сказал Илья:
— Ты, Добрыня, Волхву мстишь за землю Русскую да за жену свою. Ты, Алеша, Волхву мстишь за поражение свое на Змеином — ну и за землю Русскую тоже, конечно. А я помимо прочего — за сына. Мой отныне Волхв, и если его встретим, не трогайте, мне дайте. Если в землю лягу — ваш он, а так — мой.
Ничего не сказали мы с Добрыней. Когда Волхва встретим — тогда и видно будет, чей он. Не станем спорить, да и времени не будет. Каждый за всех мстить станет.
А дальше — закружился Илья. То на север поедет, то на юг. Дня не было, чтоб в одну сторону ехали. Мечется Илья, места себе не находит. И мы вслед за ним голову потеряли. Один только раз такое на моей памяти было — когда жена Добрыни отравилась. Правда, он тогда сразу с великим князем Владимиром рассорился и жизнь свою переменил, все сломал и тем выжил. Ну да Добрыня богатырь особый…
