Вот пришел новый Бог на Русь; сильный Бог, если все новые и новые страны ему поклоняются. Но не прогневались ли старые боги? Меняют ли богов так, как князь Владимир поменял? Не знаю, не знаю, никому не признаюсь я в этом, но побаиваюсь я нового Бога. Не могу объяснить толком, но непонятен этот Бог для меня; что же получается, вообще все в мире через него? Старых богов умилостивить было можно, да и не мешались они в нашу жизнь. А Добрыня говорит — этот тебя в любой миг видит и о тебе думает. Если так — то страшно это, потому что на большинство людских дел богам лучше бы не смотреть. И как подумаешь, что жил всю жизнь, а на тебя этот новый Бог все время смотрел, да еще про Смородинку вспомнишь, куда души-то летят — ой-ей-ей. Жил богатырь Илья Муромец, никого на земле не боялся, да и старых богов, в общем, не так чтобы очень, ел, пил, на мечах бился, Русскую землю защищал, а как полетит душа Ильи-богатыря на Смородинку, как спросят его что-нибудь, а Илья и ответить-то толком не сумеет. Веревки там разорвать или в бой ввязаться Илья может, а вот объяснять да оправдываться… Тяжело, тяжело…

Приехал в Новгород под вечер. Уже накануне узнал, что князь Ярослав в сопровождении богатырей примчался в Новгород двумя днями раньше. Не зря Илья под Волхвовьи мечи-то шел…

Поехал прямиком во дворец. На крыльце сидел, задумавшись, Алеша.

— А вот и ты! — обрадовался он. — Мы с Добрыней давно тебя поджидаем, знаем уж: едет Илья к Новгороду. Едет не торопится.

После полянки той Волхв их так и не догнал, но с людьми его они по дороге еще раз повстречались, но ничего — побили людишек.

Князь Ярослав был в отчаянии, метался по дворцу, из него и выходить боялся: всюду ему Волхв мерещился. Что он собирался делать, никто не знал; князь отговаривался увертками; хитрый был, конечно.

А тут и Добрыня появился:

— Илья!

— Что, богатыри, — сказал я, — выручил вас Илья?

Алеша неожиданно помрачнел:

— Мы говорили с Добрыней… Наверное, тогда, в пещерах, на Змеином, Волхв понял, что сейчас я его одолею, действительно сильно ранен был, нарочно подвел меня к колодцу, который в нижние пещеры вел, и туда прыгнул. По-другому бы не выкрутился. Утонуть мог или голову себе разбить — но мог и спастись. И спасся… Если бы стали мы ждать, пока море тело его выбросит, и потом полезли бы в пещеры снова, мы бы его взяли.

— А того вернее, он бы взял нас, — сказал Добрыня. — Раненый Волхв в засаде — нет зверя опаснее. Все к лучшему, Алеша.

Алеша только усмехнулся зло:

— Ладно-ладно… Не все ему в колодцы прыгать…

Спросил я Алешу про Волхвовью Силу, почему на полянке той ее не показал. Сказал Алеша — ослабел Волхв после Змеиного: когда от ран оправляешься, Сила на ущербе. А тут Волхв еще и пальца лишился, сказал Алеша, что для Силы целое тело нужно. Так Что бережет Волхв Силу, понятно для чего: против Нас. на крайний случай.

— Что Ярослав? — спросил я.

— Это беда, — сказал Добрыня с отчаянием, — а не князь. Только что узнал: собирается бежать за море к варягам.

Я присвистнул:

— Ты с ним говорил?

— Все в тайне держит. Надо идти к нему.

— Вот пащенок. — Меня вдруг разобрал гнев. — Мы из-за него шеи себе ломаем, Врагу в пасть идем, а он — за море! Да не лучше ли было за Святополка взяться, у того хоть норов есть! Да пропади он пропадом, этот неук Ярослав!

— Пойдем к нему, — сказал Добрыня.

— У князя уж пятки салом смазаны, — буркнул Алеша.

— Ладно, — сказал я. — Вы, если хотите, идите к этому хорьку, а я знаю, что мне делать!

И в гневе пошел я со двора.

Богатыри, не зная ни сна, ни отдыха, бегают вокруг него, только что не сопли ему вытирают, ворона напускали на него, сны насылали, от Волхва отводили, от Волхва спасали, а этот, тьфу, травяной мешок, слабое семя!

Новгородцы волновались, и надо было только бросить искру в хворост. А искры сейчас шли от меня, как от кремня. Чувствовал я — ничто Илью не остановит. Пошел на площадь, где новгородцы судили да рядили обо всем.

— Илья! Илья в Новгороде! — пронеслось по толпе.

Знают, знают Илью! Хоть и стар Илья, а силен, и кое в чем Добрыне с Алешей не уступит, а то и покажет им, шептунам дворцовым, как дела делаются!

— Поклон вам, новгородцы. Как живете-можете? Князя своего слушаете?

— Слушаем!

— Аи напрасно, что слушаете! Князь ваш, Ярослав Владимирович, собой слаб. Не грех и князю что подсказать.

— Так ведь Киев уже Святополку покорился!

— Что тебе Киев? Ты своим умом живешь или в Киев всякий раз спросить бегаешь? Ты новгородец или баба лесная? Святополк всю землю Русскую погубит, полякам да степнякам продаст. Видели мы, видели его дела! Огонь и смерть — вот его подарочек. Если не выступят новгородцы, и к вам этот подарочек пожалует… Хотите ли вы в огне гореть? Помереть хотите? Не хотите? Есть разум у новгородцев, незачем вам за ним в Киев ездить… Больше скажу: князь ваш, Ярослав Владимирович, подбиваем неверными людьми за море бежать, к варягам.

Стон пронесся по толпе.

— Да, за море к варягам. Колеблется князь, слаб он, помочь ему нужно.

— Да как ему поможешь! — крикнул кто-то из толпы. — Мы бы рады.

— А ладьи его изрубить. Чтоб со Святополком драться, ладьи не нужны, а на палочке верхом за море не ускачешь. Кто со мной, новгородцы?

Залопотала толпа в ответ.

Не поймешь русского человека. Позовешь его дом строить — не пойдет, а как рубить чего, так только отскакивай.

Изрубили мы ладьи. Княжеские воины прибежали было, да я одного полетать пустил немножко. Отступили.

— Что, — говорю, — рады, что ли, что князь ваш за море бежит?

— Как за море?

— Так и вы не знаете?

Пошли толпой ко дворцу.

— Говори с князем, Илья!

— Я что, вы новгородцы, перед вами князь отвечает, вы и говорите ему!

Вышел Ярослав. Бледный, унылый, про ладьи уже, вижу, знает.

— Возьми все, что имеем, только иди на Святополка!

— Не пустим за море! — кричали из толпы.

— Илью слушай! — крикнул кто-то.

Князь стоял, кивал, думал. Потом переменилось в нем что-то, крикнул в толпу:

— Не уйду с Русской земли! Или Святополк в землю ляжет, или я!

— Любо! Любо! — кричали…

Снова встретились мы с Алешей и Добрыней.

— Что, богатыри, княжеские советники, много на говорили?

— Да и ты, Илья, не только топором работал, — улыбнулся Алеша.

Рассказал я им: воин, которого полетать-то я пустил, Кудим, норовистый был. Пошли мы — лежит, не дышит: крепко башкой о землю хряпнулся. Обыскали — и у этого рожок зашит, как у кудесника Печерского. Из Волхвовьей стаи, значит. Эх, обыскать бы Новгород весь! Я и спрашиваю — в шутку, конечно:

— А у Ярослава рожок такой не спрятан ли?

А Алеша:

— Ум у Ярослава спрятан. Это похуже рожка будет.

— Вот уж правду сказал: против злого — меч, против хитрого — слово, а против безголового — шиш.

Лучше правителю иметь нрав постоянный, жесткий и гневливый, нежели переменчивый и лукавый.

Эту истину блестяще доказал Святополк — на свою погибель и на торжество нашего дела.

Болеслав, над которым смеялись из-за необыкновенной толщины его, был человек храбрый и верный своему слову (хотя и жестокий, как, впрочем, все правители). Обещав своему зятю, Святополку, помощь, он покорил Южную Русь. При этом Болеслав разместил свое войско по городам Руси, справедливо полагая, что заслужил хотя бы некоторую благодарность зятя и что может дать своему войску попастись невозбранно на русских хлебах.

Святополк был иного мнения. Не знаю уж, с согласия Волхва или нет (я склонен думать, что Волхв был в это время в отлучке по своей злой надобности), но Святополк решил оградить себя от опеки тестя.

Поляки полагали, что имеют дело с союзником, и расположились в русских городах привольно и спокойно, не опасаясь ничего, покуда Ярослав был в Новгороде. Святополк же распорядился внезапно перебить всех поляков.