О., Т. и я пили чай у Михень. Даки тоже была там, у нее был какой-то старообразный вид, — она была даже некрасива, жаловалась на головную боль и озноб, — она была прескверно причесана. — Мы поговорили о многом, и они смотрят как должно, на все. Они тоже возмущены всеобщей запуганностью итрусостью и тем, что никто не хочет нести на себе ответственности.
Она возмущается “Новым временем” и находит, что следует принять строгие меры против Суворина. Михень известно, что Милица ведет переписку с Сувориным. Заставь полицию это выяснить, ведь это уж форменная измена.
Посылаю тебе газетную вырезку, касающуюся Гермогена[384]. Николаша снова издал приказ о нем, а ведь это касается исключительно Синода и тебя, — какое право имел он позволить ему ехать в Москву? Тебе или Фредериксу следовало бы протелеграфировать Самарину, что ты желаешь, чтоб его отправили прямо в НиколоУгрешск, так как если он останется в обществе Восторгова, то они снова заварят кашу против нашего Друга и меня. Пожалуйста, вели Фредериксу телеграфировать об этом. — Я надеюсь, они не устроят никакого скандала Варнаве; ты – господин и повелитель России, ты самодержец — помни это.
Затем я приняла генерала Шульмана из Осовца. Его здоровье все еще в неважном состоянии, а потому он еще не может вернуться на фронт. — Дядя Мекк долго пробыл у меня, и мы много говорили о делах, а затем обо всем остальном. Он находит Юсупова никуда не годным. Михень говорила, будто Феликс ей сообщил, что его отец подал прошение об отставке, но еще не получил ответа.
В городе идут крупные забастовки. Дай Бог, чтобы приказы Рузского были энергично выполнены! Мекк также весьма враждебно относится к Гучкову. Он говорит, что и другой брат[385] слишком много болтает. Милый, запрети этот московский сьезд[386],— это совершенно недопустимо: он будет похуже Думы, и опять пойдут бесконечные скандалы.
А вот еще о чем следует серьезно подумать — это вопрос о топливе — если не будет ни топлива, ни мяса, то это может вызвать скандалы и бунты. Дорога Мекка подвозит в Москву массу дров, но этого мало, а между тем об этом недостаточно серьезно заботятся.
Прости, что я тебе докучаю, родной мой, но я стараюсь собирать все сведения, могущие тебе пригодиться. — Помни о Суворинских статьях, за ними надлежит иметь наблюдение. — Надо их укротить.
Очень грустно, что невозможно привлечь беженцев к работе, они не хотят, и это скверно; они ждут, чтобы для них другие все делали, чтобы им все давали, а сами совершенно не хотят работать.
Ну, сейчас это письмо пора отправлять. Икона тебе от игумена Серафима (от него ты получил икону св. Серафима, которую ты держал в руках). Сласти, помадки от Ани.
Серый день и всего 8 градусов.
Милый, пожалуйста, посылай твоих свитских на разные заводы, фабрики, для осмотра их — твой глаз. Даже если они и не очень в этом разберутся, все же люди будут чувствовать, что ты наблюдаешь, добросовестно они исполняют твои приказания или нет. Пожалуйста, дорогой мой.
Шлет тебе нежные поцелуи, горячие молитвы и благословения, мой муженек, твоя старая
Солнышко.
Бог поможет — будь стоек и энергичен, и справа и слева — потряси и разбуди всех, и крепко ударь, когда понадобится! Тебя должны не только любить, но ибояться. Тогда все пойдет хорошо.
Правда ли, что славный Димка тоже едет в Тифлис? — Целая свита из твоих приближенных направляется туда. Это уж слишком, — он нужен тебе для иностранцев и для поручений.
Все дети тебя целуют.
Царское Село. 4 сентября 1915 г.
Мой родной, милый,
Я сегодня все утро провела в постели, так как смертельно устала и плохо спала. Голова моя не переставала работать, и я мысленно продолжала говорить — я вчера очень много говорила, и все на одну и ту же тему, покуда совершенно не одурела. А сегодня с утра снова говорила с Боткиным. Это ему на пользу, помогает мыслям его выбраться на правый путь, так как и он не вполне как должно понимал все. Приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергшихся влиянию городских микробов, — уф!! — Она вчера получила эту телеграмму. Быть может, ты запишешь ее себе и пометишь 3-м сентября на листе с Его телеграммами, который я дала тебе перед твоим отъездом. — “Помните обетование встречи, это Господь показал знамя победы, хотя бы и дети против или близкие друзья сердцу, должны сказать пойдемте по лестнице знамя, нечего смущаться духу нашему”. А твой дух бодр, так же бодра и я, полна предприимчивости и готова разговаривать вовсю. Все должно хорошо пойти, и так оно и будет, — только нужно иметь терпение и уповать на Господа Бога! Правда, потери наши огромны, наша гвардия погибла, но все неизменно бодро настроены. Все это легче переносить, чем здешнюю гниль. Я ничего не знаю о забастовках, так как газеты (к счастью) совершенно не поминают о них.
Аня шлет тебе привет. Пожалуйста, протелеграфируй мне: “благодарю за письма, икону, помадки”. Это бы очень обрадовало ее.
Вчера в 101/2 вечерамне доложили о неожиданном приезде тети Ольги — у меня как бы остановилось сердце, я уже подумала, что один из ее мальчиков убит. Слава Богу, ничего подобного. Она только хотела узнать, знаю ли я о том, что происходит в городе, и вот мне снова пришлось в четвертый раз за этот день пуститься в разговор и пояснить ей многое, так как ей кое-что было непонятно, и она не знала, чему верить. Она была очень мила. Славная она женщина!
Вот прошение, адресованное Алексееву. Ты ведь помнишь — этот же офицер, несколько раньше, просил разрешения набрать дружину. Вот, ты обдумай это, быть может, было бы хорошо набрать такую дружину и держать ее в резерве на случай беспорядков, либо для замены какого-нибудь полка, отведенного для отдыха с позиций в тыл. — А как обстоит дело с дружиной латышей? Распустил ли ты ее, распределив ее участников по другим полкам, что ты намеревался сделать и что во всех отношениях было бы безопаснее и правильнее?
У детей начались зимние занятия. М. и А. недовольны, а Бэби ничего не имеет против и даже согласен увеличить учебные часы, а потому я сказала, чтоб уроки длились 50 минут вместо 40, так как сейчас, слава Богу, он значительно окреп. Все время приходят длинные письма и телеграммы, но я весь день с горячим нетерпением ожидаю письма от тебя.
Эристов спросил, почему у нас нет телефона, проведенного непосредственно из твоей комнаты в мою, как это было у Н. и С.[387] в Киеве. Это было бы восхитительно, и ты бы мог сообщать добрые вести или передавать какой-нибудь вопрос. Но это как тебе будет угодно, а мы бы старались тебе не докучать, так как я знаю, что ты не любишь разговаривать. Но это был бы исключительно наш частный провод, и нам можно было бы разговаривать без опасений, что ктонибудь подслушивает. Это могло бы пригодиться в каком-нибудь экстренном случае. К тому же так отрадно слышать твой нежный голос! Кто-нибудь из твоих слуг мог бы подходить в случае твоего отсутствия. Если нам понадобилось бы поговорить по делу с Воейковым, ты бы также нам это позволил. — Сейчас должна поставить свои свечки у Знамения, а потом встаю. К завтраку жду Митю Ден. затем приму командира Св. Каз. полка из Царской ставки сенатора кн. Голицына[388] по делам военнопленных, Зейме из моего поезда-склада, Хартена. ком. Тверц.— И так каждый день! Если дождь пройдет, выйду на воздух.
Хочу сегодня вечером побывать в церкви. — А. шлет тебе нежнейший привет. После завтрака погода прояснилась, и мы покатались. — Девочки были в концерте. — Так жажду новостей! Целую тебя без конца, любовь моя, и жажду тебя. Ведь ты, вероятно, приедешь всего на несколько дней? — Мне, увы, нечего тебе рассказать интересного. Мысленно постоянно с тобой. Посылаю тебе цветы, подрежь немного стебли, тогда они дольше продержатся.
