Теперь начинаются (с завтрашнего дня) постные дни, так что надо было объявить о переменах и молебнах раньше. Это большая ошибка, что все совпадает. Извини, что так тебе говорю. — Тот, кто посоветовал тебе отложить опубликование перемены, был неправ. — Ничего не значит, что Н. еще там, потому что известно, что ты работаешь с Алексеевым. Это был плохой совет — это показывает, до чего известная партия против этого. — Чем скорее будет официально все объявлено, тем спокойнее будет настроение. Все волнуются в ожидании новостей, которые задерживаются. Такое ложное положение всегда очень скверно. Только трусы, как Воейков и Фред., могли тебе это предложить, так как они думают об Н. больше, чем о тебе. Неправильно держать это в тайне, никто не думает о войсках, которые жаждут узнать радостную новость. — Я вижу, что присутствие моих “черных брюк” в ставке необходимо — такие там идиоты. И как раз так удачно складывалось, что после торжеств начинался пост и молитвы о твоем успехе! Но приходит вторник и ничего нового. Я сегодня утром с отчаяния телеграфировала тебе, но вот уже 7 часов, а ответа нет. — Мария, А. и я ходили в Екат. соб., а оттуда в лазарет, где я говорила с ранеными. Мы завтракаем и обедаем наверху. — Дождь и темнота действуют на меня удручающе. — У Бэби боли утихли, и он хорошо спал утром.

Елена и Всеволод[334] пришли к чаю, а потом я приняла своего улана Толя, который принес мне еще фотографии. — Он говорит, что Княжевич умоляетполучитьнашу бригаду, а не бригаду Шевича. — Затем я послала за комендантом Осиповым и говорила с ним о кладбище и церкви, которые я строю для умерших воинов нашего лазарета, — хотела выяснить этот вопрос; m-me Лопухина, жена Вологодск. губернатора, написала мне, что ее мужу опять хуже с сердцем. — Ботк. и Сиротинин также находят, что его здоровье не сможет вынести такую напряженную работу. Если бы ты назначил его сенатором, он мог бы отдохнуть на время, а позднее, если у него сердце поправилось бы, он мог бы опять служить. — Он служит 25 лет. Было бы хорошо, если бы это сделал.

Мое солнышко, я так скучаю без тебя, но рада, что ты уехал. Министры могут по очереди приезжать к тебе с докладами — это их тоже освежит. — Надеюсь, что ты хорошо спишь. Не забудь телеграфировать Джоржи и др., когда наконец, все официально объявится. До свидания, мое сокровище, благословляю и целую тебя без конца, каждое дорогое, милое местечко!

Навсегда, дорогой Ники, твоя старая

Женушка.

Сплетни про Варшавулживы. Мне это сказал один монах, приехавший оттуда. Самарин хочет от него отделаться. — Наш Друг желает, чтобы Ордовский[335] был назначен губернатором. Он теперь председатель казенной палаты в Перми. Помнишь, он поднес тебе книгу, написанную им про Чердынь, где похоронен один изРомановых, которого почитают как святого?

Ставка. 25 августа 1915 г.

Моя возлюбленная душка-Солнышко,

Благодарение Богу, все прошло, и вот я опять с этой новой ответственностью на моих плечах. Но да исполнится воля Божия! — Я испытываю такое спокойствие, как послесв. причастия[336].

Все утро этого памятного дня 23 августа, прибывши сюда, я много молился и без конца перечитывал твое первое письмо. Чем больше приближался момент нашей встречи, тем больше мира воцарялось в моей душе.

Н. вошел с доброй бодрой улыбкой и просто спросил, когда я прикажу ему уехать. Я таким же манером ответил, что он может остаться на 2 дня; потом мы поговорили о вопросах, касающихся военных операций, о некоторых генералах и пр., и это было все.

В следующие дни за завтраком и обедом он был очень словоохотлив и в хорошем расположении духа, в каком мы его редко видели в течение многих месяцев. Пет. тоже, но выражение лица его адъютантов было самое мрачное — это было даже забавно.

Я должен отдать справедливость моим господам, начиная со старого Фр. — они держали себя хорошо, и я не слышал ни одной диссонирующей нотки, ни одного слова, к которому можно было бы придраться.

Разумеется, пока Н. находился здесь, я просил его присутствовать в оба утра на докладе. Алексеев так хорошо их делает. Он был тронут иконкой и благословением, которые ты послала через меня. Н. повторил мне, что уезжает отсюда вполне спокойным, зная, что у меня такая подмога в лице Алексеева. Мы много говорили о Кавказе. Он любит его и интересуется населением и прекрасной природой, но он просит, чтобы ему недолго оставаться там по окончании войны. Он немедленно надел на себя чудесную старую черкесскую шашку — подарок, который Шервашидзе сделал ему несколько лет тому назад — и будет носить ее все время. Он полагает пробыть в Першине дней 12, а потом выедет прямо в Тифлис, и встретится со старым графом В. в Ростове-на-Дону. Вся коллекция черных женщин[337] присоединится к нему под Киевом в его имении, и все они уедут!

Начинается новая чистая страница, и что на ней будет написано, один Бог Всемогущий ведает!

Я подписал мой первый приказ и прибавил несколько слов довольно-таки дрожащей рукой!

Мы только что окончили нашу вечернюю трапезу, после чего я имел продолжительную беседу с Лагишем, а затем с ген. Вильямсом[338].

И Джоржи и бельгийский король ответили на мою телеграмму, в которой я извещал о переменах у нас — и так скоро!

Я в восторге, что ты говорила со старым Гор.[339] и утешила его. Пожалуйста, в следующий раз передай ему, что как только Гос. совет и Дума закончат свои работы, их надо прикрыть, все равно, вернусь ли я к тому времени, или еще буду находиться здесь!

Почему бы не повидать Крупенского — он надежный человек и, может быть, расскажет тебе стоящие вещи.

Подумай, женушка моя; не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже, или хотя бы во время войны!

Я не знаю более приятного чувства, как гордиться тобой, как я гордился все эти последние месяцы, когда ты неустанно докучала мне, заклиная быть твердым и держаться своего мнения.

Мы только что кончили играть в домино, как я получил через Алексеева телеграмму от Иванова, сообщившего, что сегодня наша 11-я армия (Щербачева) в Галиции атаковала две германских дивизии (3-ю гвард. и 48-ю пех.) с тем результатом, что было взято свыше 150 офицеров и 7000 солдат, 30 орудий и много пулеметов.

И это случилось сейчас же после того, как наши войска узнали о том, что я взял на себя верховное командование. Это воистину Божья милость, и какая скорая!

Ну, я должен кончать, уже поздно, и мне пора спать.

Благослови тебя Бог, мое возлюбленное сокровище, мой Солнечный Луч! Нежно, нежно целую тебя и дорогих детей.

Всегда твой старый муженек

Ники.

Передай А. мой теплый привет.

Ц.С. 26-го авг. 1915 г.

Мой родной, бесценный,

Я пишу в верхней угловой комнате. M-r Жильяр читает Алексею вслух. — Ольга и Татьяна сегодня днем в городе. — О, мой дорогой, было так приятно прочесть известие сегодня утром в газетах, и мое сердце невыразимо радовалось! — Мы с Марией пошли к обедне в верхнюю церковь, Анастасия пришла к молебну. — Батюшка прекрасно говорил. Я хотела бы, чтобы побольше людей из города его послушали. — Это было бы им очень полезно, так как он очень хорошо коснулся внутренних вопросов. — Сердцем и душою я молюсь за тебя, мое сокровище! — Служба продолжалась от 10 1/2 до 12 1/2. — Затем мы зашли к Ане, чтобы повидаться с милой Лили, вернувшейся из церкви. — Она разыскивала свою мать, которая ездила на фронт и искала тело своего убитого мужа. — Она уже не могла добраться до Бреста, потому что германцы находились в 18 верстах от того места, где она была. Мищенко пригласил ее к завтраку — представь себе, она одна среди 50 офицеров! Она переночевала у Ани и уезжает сегодня к сыну: от мужа у нее никаких известий. — Мы завтракали, пили чай и обедать будем здесь наверху. — Я прокатилась немного в полуоткрытом автомобиле с Аней и Марией, чтобы немного подышать воздухом — совсем сентябрьская погода. — В 6 час. придет Костя, а затем я пойду в церковь — такое утешение молиться со всеми за моего ненаглядного!