Погода стоит серая и мрачная. Удается ли тебе когда-нибудь пробежаться на станциях? — Фредериксу две ночи тому назад опять было плохо. У него было кровохарканье, а потому его держат в постели. Бедный старик, это так тяжело для него, и он ужасно страдает морально. Многие из 11-го Сибирского полка твоей матушки попали в мой поезд, 7 ее офицеров лежат здесь в различных поездах. — Вчера мы приняли 3-х Павловцев, принесших нам поздравления с их сегодняшним празднеством. Борис телеграфировал из Варшавы от имени Атаманцев.– Петя[112] выглядит хорошо, много нам рассказывал, от него пахнет чесноком, так как ему делают впрыскиванья мышьяка. Дети здоровы и веселы. Как жаль, что я сейчас не могу ехать с санитарным поездом! Я жажду быть ближе к фронту, чтобы они чувствовали нашу близость, — она придавала бы им мужество. У тети Евгении[113] в зале и соседней комнате размещены 100 раненых. — Я так тоскую по тебе, мой ненаглядный — завтра неделя, как ты от нас уехал — сердцем и душой постоянно следую за тобой. Целую тебя со всей нежностью, на какую только способна, и крепко обнимаю тебя. Бог да благословит и укрепит тебя, и подаст тебе утешение и надежду! — Навсегда, мой родной Ники, твоя глубоко любящая женушка

Аликс.

Любопытно, видел ли ты мой склад в X.; губернатор в плохих отношениях с Ребиндерами, а потому он не дает ни гроша для моего склада, увы! — Передай, пожалуйста, наш горячий привет Н.П. Дети шлют тебе тысячу поцелуев.

Хотелось бы знать, где это письмо тебя застанет!

Царское Село. 25 ноября 1914 г.

Мой родной, любимый,

Пишу тебе в величайшей спешке несколько строк. Все это утро мы провели в работе. Один солдат умер во время операции — такой ужас! Это первый подобный случай у кн.[114], а она уже проделала тысячи операций: гемораргия.

Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки тоже выказали мужество, хотя они, а также Аня никогда не видели смерти вблизи. Он умер в одну минуту. Можешь себе представить, как это потрясло нас. Как близка всегда смерть! Мы продолжали операции. Завтра у нас опять такая же операция, она тоже может окончиться фатально. Дай Бог, чтоб это не случилось, постараемся спасти его. Элла приехала к завтраку. Она остается до завтрашнего дня. Мы прослушали ее доклад, а также доклады обоих Мекков, Рост. и Апр.[115] Это продлилось целых два часа. Вот почему у меня не хватило времени написать тебе обстоятельное письмо. — Иедигаров запросто обедал у нас вчера. Он уезжает на днях и уже покинул госпиталь. Представь себе, я решила его пригласить. — Он был так мил и прост. — Погода стоит чрезвычайно мягкая. — Должна кончать. Курьер ждет. Кругом меня все пьют чай. Благословляет и нежно целует тебя твоя старая женушка

Солнышко.

Кланяйся от меня Воронцовым и Н.П. — Элла и дети тебя целуют. Элла говорит, что генерал Шварц[116] боготворит тебя.

25 ноября 1914 г. В поезде.

Моя возлюбленная душка Солнышко,

Мне кажется, мы так давно разлучились! — Два дня тому назад я получил из Харькова твое письмо с нашей группой, сделанной в Двинске. Сегодня у меня первый свободный день.

Мы едем по живописному краю, для меня новому, с красивыми, высокими горами по одну сторону и степями — по другую. Со вчерашнего дня сильно потеплело, и нынче чудесная погода. Я долго сидел у открытой двери вагона и с восхищением вдыхал теплую свежесть воздуха. На каждой станции платформы битком набиты народом, особенно детьми; их целые тысячи, и они так милы в своих крохотных папахах на голове. Конечно, приемы в каждом городе были трогательнотеплы. Но вчера в Екатеринодаре, столице Кубинской области, я испытал другие и еще лучшие впечатления — было так уютно, как на борту, благодаря массе старых друзей и знакомым лицам казаков, которых я с детства помню по конвою. Разумеется, я катался на моем автомобиле с атаманом, ген. Бабычем, и осмотрел несколько превосходных лазаретов с ранеными Кавказской армии. У некоторых бедняг отморожены ноги. Поезд страшно трясет, так что уж ты извини за мой почерк.

После лазаретов я на минутку заглянул в Кубанский женский институт и в большой сиротский приют от последней войны, все девочки казаков, настоящая военная дисциплина. Вид у них здоровый и непринужденный, попадаются хорошенькие лица. Н.П. и я остались довольны виденным.

Только что окончил завтрак. В поезде даже жарко.

Мы катим вдоль берега Каспийского моря; глаза отдыхают глядеть на голубую даль: она напомнила мне наше Черное море и навеяла грусть. Невдалеке горы, чудесно освещенные солнцем. Как это досадно, — зачем мы не вместе? В конце-концов, разъезжать здесь — значит быть неизмеримо дальше от места войны, чем в Ковно или Гродно. Н.П. и я очень радовались тому, что ты туда ездила и видела наших друзей. Это письмо я отошлю тебе с курьером из Дербента. Конечно, это Петр Вел. взял это старое местечко в 1724 году — я не могу припомнить, где хранятся ключи; я знаю, что они должны быть в одной из дворцовых церквей, потому что я их видел, но не уверен, в какой именно.

Скажи Ольге, что я много думал о ней вчера в Кубанской области.

Великолепен и богат этот край казаков. Пропасть фруктовых садов. Они начинают богатеть, а, главное, непостижимо чудовищное множество крохотных детей-младенцев. Все будущие подданные. Все это преисполняет меня радости и веры в Божье милосердие; я должен с доверием и спокойствием ожидать того, что припасено для России.

Эта вторая телеграмма от нашего Друга была подана мне на маленькой станции, где я вышел прогуляться. — Я нахожу ее высоко утешительной.

Между прочим, я забыл объяснить тебе, почему моя программа немножко изменилась. Когда я находился в ставке, старый граф Воронцов[117] запросил меня по телеграфу, не желаю ли я посетить обе казачьи области и оба главных города; так как у нас был некоторый досуг от всей поездки, то Воейков быстро устроил это дело и таким образом дал мне возможность увидеть более полезные и нужные места — Екатеринодар, а на обратном пути к северу — Владикавказ — Терского войска. В дни моих заездов в Тулу. Орел, Курск и Харьков я был слишком занят и наполовину одурел, чтобы быть в состоянии написать тебе или даже телеграфировать — ты это должна была заметить; зато нынче настоящий отдых для всех нас; господа так же устали, как и я. — Но я еще раз повторяю: все наши впечатления восхитительны. То, что вся страна делает и будет делать до конца войны, — весьма замечательно и огромно. Часть этого дела я видел собственными глазами, и даже Федоров, с чисто медицинской точки зрения, совсем поражен.

Но, любовь моя, я должен кончить, — целую тебя и дорогих детей горячо и нежно. Я так тоскую по тебе, так нуждаюсь в тебе! Благослови и сохрани тебя Бог! Всегда твой муженек

Ники.

Н.П. благодарит тебя.

Царское Село. 26 ноября 1914 г.

Сокровище мое,

Поздравляю тебя с Георгиевским праздником — какая у нас сейчас масса новых кавалеров-героев! Но, увы, какие потрясающие потери, если только верить тому, что говорят в городе. Абразанцев[118] убит, m-me Кнорринг (его большая приятельница, урожденная Гейден) получила это известие. По слухам, гусары понесли большие потери, но я не хочу этому верить. Мне не следовало бы подносить тебе “les on dit”, я молю судьбу, чтоб эти слухи оказались ложными. Конечно, мы все знали, что подобная война неминуемо будет самой кровопролитной и ужасной из всех когда-либо бывших, — и так оно и есть на деле, — но нельзя не скорбеть о героических жертвах, мучениках за правое дело.