Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика — ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя. В Большом Дворце у нас несколько тяжелых случаев.
Вчера был серый, дождливый, теплый день, сегодня утром светило солнце. Все же пасмурно. А. выходила на прогулку и потом зашла ко мне — она весь вечер была в неприятном настроении. В 11 я пошла спать. Сегодня утром она опять была так же настроена, но нам удалось переломить ее. Это вдвойне неприятно, когда самой грустно, а она претендует на роль главной печальницы — перед другими, и я же ее поддерживаю и уговариваю, а между тем ей следовало бы это самое делать по отношению ко мне. Она все расспрашивает о фельдъегере, очевидно, собирается тебе писать, — не знаю, дал ли ты ей на это разрешение. Ольга и Татьяна поехали в город для приема пожертвований в Зимнем Дворце. Борис[93] пробудет неделю в Варшаве (Шуленбург взял его с собой, чтобы помыть и почистить его, так как у него чесотка) — вот, Михень[94] и приехала во время. Вчера мы побывали в детском лазарете, посидели с Николаевым и с Лазаревым. Один офицер-волынец лежит в сегодняшнем поезде — говорит, что у них осталось всего 12 офицеров в полку и очень мало солдат.
Дети все тебя нежно целуют, они будут тебе ежедневно писать, сегодня очередь Марии. Пожалуйста, передай мой привет Н.П. Слыхал ли ты о том, будто есть раненые среди “великанов”. В городе идут слухи об этом.
Конечно, было бы восхитительно поехать нам вместе, но, думается мне, в подобное время тебе лучше отправиться одному на Кавказ, — бывают моменты, когда мы, женщины, не должны существовать. Да, Бог помог мне с моим здоровьем, и я держусь — хотя по временам и испытываю смертельную усталость, и сердце расширено и болит, — но воля моя тверда — все что угодно, только бы не думать.
Мой ненаглядный, сокровище мое, я сейчас должна кончать, курьер выедет сегодня раньше обычного. По возвращении ты должен дать мне мои письма для нумерации, понятия не имею, сколько я тебе уж написала. Еще раз бесконечное спасибо за твое дорогое письмо, оно очень хорошо написано, хотя и на ходу поезда. Прижимаю тебя к моей тоскующей груди, целую все дорогие, любимые местечки. Бог да благословит и охранит тебя от всякого зла!
Твоя, — ангел мой Ники, мое сокровище, мой солнечный свет, моя жизнь навсегда твоя старая
Женушка.
Поклон Дм. Шереметеву.
Ставка. 19 ноября 1914 г.
Драгоценная моя женушка,
Горячо благодарю тебя за твое милое письмо (второе), полученное нынче после обеда. Я приехал ровно в 12 ч. 30 м. Н. встретил меня на большой станции за лесом. Вид у него здоровый и спокойный, хотя он пережил ужасные моменты, вернее, дни, когда германцы забирались все глубже и глубже.
Единственным большим и серьезным затруднением для наших армий является то, что у нас опять не хватает снарядов. Поэтому во время сражений нашим войскам приходится соблюдать осторожность и экономию, а это значит, что вся тяжесть боев падает на пехоту; благодаря этому, потери сразу сделались колоссальны. Некоторые армейские корпуса превратились в дивизии; бригады растаяли в полки и т.д...
Пополнения прибывают хорошо, но у половины нет винтовок, потому что войска теряют массу оружия. Его некому подбирать на поле сражения.
По-видимому, германцы подтягивают австрийцев к северу; некоторые австрийские корпуса сражаются на нашей земле, словно они прибыли из-под Торна.
И всеми этими войсками командуют прусские генералы. Говорят, что австрийские пленные ругают за это своих союзников. Петюша опять здесь и чувствует себя хорошо. Я видел также Кирилла, Дмитрия и Иоанчика[95], который просил меня, в случае, если его убьют, назначить нашу Ольгу председательницей ком. по постройке большого собора.
Со мной обедали четыре иностранных генерала. Вечером я с ними побеседовал. Они немало поездили по местам, где сейчас так сильно дерутся — Сухачев, Серадзь, Лодзь и т.д. Нынче не было подробных донесений с фронта. Мое возлюбленное солнышко, я люблю тебя неугасающей любовью; как ты видишь, я мог бы назвать это “un puits d'amour” — это после 20-ти лет. Благослови тебя Бог, моя душечка. Да блюдет он тебя и детей!
Нежно целую вас всех. Твой
Ники.
Царское Село. 20 ноября 1914 г.
Дорогой мой, любимый Ники,
Запоздалый комар летает вокруг моей головы в то время, как я тебе пишу. Итак, я отправилась в Большой Дворец на перевязку бедного мальчика. Мне представляется, что края большого пролежня стали плотнее, а кн. нашла, что ткань не имеет слишком омертвелого вида. Она осмотрела ногу стрелка и, по ее мнению, следовало бы немедленно ее отнять, покуда не поздно, и ампутация должна быть сделана очень высоко. Влад. Никол, и Эберман[96] находят, что сперва следует испробовать другую операцию — аневризма вен, и если это не поможет, тогда отнять ногу. Его семья желала бы пригласить какую-нибудь знаменитость на консультацию, но все в отъезде, кроме Цейдлера, который не может приехать раньше пятницы. Все же я еще поговорю с Влад. Ник. Вечером я читала бумаги Рост.[97] до 11 часов. Перед обедом я приняла m-me Зизи[98], а затем немного вздремнула. Аня настаивает на поездке в Ковно, так как нам этот раз не удастся заполучить санитарного поезда — к нашему огорчению, к радости Воейкова. Но это означает и Вильну, мимо которой я не могу проехать и не остановиться. Детям очень улыбается эта мысль, так как они надеются увидеть “наших друзей”, — она говорит, что там масса раненых. В понедельник приедет Элла. Прямо не знаю, что делать, — если бы ты здесь был, чтобы посоветовать, как мне быть, а между тем это письмо дойдет до тебя не ранее субботы, и тогда мы должны быть уже в пути. Все же я это еще обдумаю. Я так утомлена, что не очень охотно еду сейчас, к тому же здесь много дела, да еще наши дети, которых я впервые должна покинуть. Но, может быть, следует туда ехать. Аня жаждет перемены обстановки и “де: армии”, как она всегда говорит. Дорогой мой, я ежедневно утром и вечером целую и много раз крещу твою подушку — тоскую по ее любимому хозяину.
Прилагаю к этому письму открытку, изображающую нас в Двинске, которую, думается, тебе будет приятно получить для твоего альбома.
Сегодня очень мягкая погода, Бэби катается в своем автомобиле, позже Ольга, которая сейчас гуляет с Аней, возьмет его с собой в Большой Дворец, чтобы навестить офицеров, жаждущих его видеть. Я слишком устала, чтобы с ними ехать, к тому же в 5 1/4 нам предстоит ампутация (взамен лекции) в большом лазарете. Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча). Затем мы все занимались перевязками (в нашем маленьком лазарете), а позже очень сложные перевязки в большом лазарете. Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, — страшно смотреть, — я все промымыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, — все это вышло вполне удачно, — мне приятнее делать подобные вещи самой под руководством врача. Я сделала 3 подобных перевязки, — у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, — не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты. M-lle Анненкова несколько старше ее, — молодой врач такой милый, — Аня смотрела так равнодушно, совсем уже, как она сама говорила, очерствевшая, — она постоянно меня поражает своим поведением полное отсутствие мягкой женственности, столь присущей нашим девочкам. Она грубо бинтует их, когда ей это надоест, уходит, как только работа ей прискучит, а когда мало дела, то она ворчит. Иедигаров заметил, что они уже надоели ей. Она суетится и торопит их. Я разочаровалась в ней, — ей постоянно нужно что-нибудь новенькое, как и Ольге Евг.. В 4 часа она отправится к своей сестре вместо того, чтобы идти на ампутацию. Раз мы туда идем, она могла бы провести у своей сестры вечер. Кн. Гедройц сказала мне, что она скоро заметила, что Аня не стремится делать или знать что-нибудь a fond. Она опасалась, как бы не оказались на нее похожими. Она очень благодарна нам за то, что это не так, и за то, что мы все делаем добросовестно. Это ведь не забава. Она суетилась, стремилась получить крест, а теперь, когда она его имеет, ее интерес значительно ослабел, тогда как мы теперь вдвойне чувствуем всю ответственность всего этого и испытываем потребность дать все, что только возможно, всем бедным раненым, одинаково нежно заботимся как о легко, так и о тяжелораненых. Мари нашла одного офицера из ее полка.
