Серо и дождливо, унылая погода. Как ручка дорогого Бэби? Надеюсь, что не хуже, и что он не очень страдает, бедный малютка!

Жадно жду известий. В Афинах приняли австро-германскую депутацию, — враги напряженно работают для достижения своих целей, а мы всегда доверяемся и всегда нас обманывают. Всегда надо энергично следить за Балканами и показывать им нашу силу и настойчивость. Я предвижу ужасные осложнения по окончании войны, когда надо будет разрешить вопрос о балканских государствах, и опасаюсь, что эгоистическая политика Англии резко столкнется с нашей. Надо ко всему хорошенько подготовиться, чтобы не иметь неприятных сюрпризов. Надо их прибрать к рукам теперь, пока у них большие затруднения.

Вчера Андрон. рассказал А., что Волжин призвал к себе Живахова и сказал ему, что ты и я желаем его назначения, и дал ему список всех чиновников Синода, чтобы он решил, кого удалить и заменить. У одного 8 человек детей, у другого 6 и т.д. Конечно, Ж. отказался, и министр внутренних дел устроит его пока у себя, чтобы нe терять этого превосходного человека, отлично знающего церковные дела. Это просто трусость и гадость! Почему не взять его в качестве одного из помощников? Он[504] кому-то сказал, что боится нас, но Думы еще больше. Он хуже Саблера, — что поделать с таким трусом? — Если у тебя имеются бумаги от него, то непременно напиши ему, что ты желаешь знать, “назначен ли уже Ж.”? Тебе это все может показаться пустяком, но, правда же, дружок, он знает все их тайны, интриги, все ходы и выходы и мог бы принести большую пользу. Он очень решителен и мог бы поддержать В. советом, хотя и молод. Зачем увольнять из-за него бедняка, почему не назначить его помощником, неужели только потому, что мы за него просили? Это почти твое первое желание, и он его не исполняет и, несомненно, свалит вину на Ж. О, люди! такие все ничтожества, только о себе и думают, — масса прекрасных слов, а когда надо действовать, то одна трусость!

Посылаю тебе полученную нами прелестную телеграмму от Эриванцев. Я нахожу, что у Ольги лучший вид, — с тех пор, как она больше стала лежать, она выглядит менее утомленной и не такая зеленая.

Сейчас идет снег и дождь вместе, такая слякоть!

О, родной мой, благодарю еще и еще за твое милое письмо! Я была несказанно рада его получить. Каждое словечко от тебя так много для меня значит, мой ангел! Как интересно все, о чем ты пишешь! Я только беспокоюсь о Бэбиной руке, так что просила нашего Друга подумать о ней. Он просил меня передать Хвостову, чтобы тот не отвечал на письмо Дрентельна, так как ответ будет показываться направо и налево и породит еще больше сплетен, — будет еще хуже. Он не обязан отвечать, потому что это дерзость и оскорбление так писать твоему министру. А. передала ему это по телефону. Она мне дала письмо от Келлера тебе на прочтение, — когда будет свободная минута, — и затем прошение, по обыкновению.

Я дам Ольге подарки в ее спальне, так как мы обедаем наверху. Гротен уезжает на 2 дня для сдачи полка, а затем останется в Двинске, так как его перевели в резерв (это очень его огорчает). У него цветущий, молодой вид; он опять может ездить верхом. Завтра придут ко мне мой Веселовский, Выкрестов и несколько младших офицеров, которые бежали из плена.

Должна кончать, дружок, так как надо прочесть до обеда кучу бумаг.

Прощай, мой любимый, да благословит и сохранит тебя Господь!

Целую тебя без конца, нежно и страстно.

Навсегда твоя старая

Солнышко.

Могилев. 2 ноября 1915 г.

Моя милая птичка,

Большое, большое спасибо за милые письма. Как досадно, что ты опять чувствуешь себя хуже и что у тебя расширено сердце! Береги себя и хорошенько отдыхай. Но я знаю, что это безнадежный совет, ибо нельзя жить вблизи столицы, никого не принимая.

Когда мы вечером прибыли сюда в поезде, то Бэби дурил, делал вид, что падает со стула, и ушиб себе левую руку (под мышкой), потом у него не болело, но зато распухло. И вот, первую ночь здесь он спал очень беспокойно, то и дело садился в постели, стонал, звал тебя и разговаривал со мной. Через несколько минут засыпал, — это повторялось каждый час до 4-х ч.

Вчерашний день он провел в постели. Я всем объяснял, что он просто плохо спал, и я тоже, — да это и было так.

Слава Богу, нынче все прошло, — только он очень бледен, и было маленькое кровотечение из носу. В остальном он совершенно такой, как всегда, и мы вместе гуляли в садике.

В 4 ч. пополудни мы отправились в театр, где нам показывали кинематограф, между прочим, снимки твоего пребывания здесь.

5-го, в четверг вечером, мы отправляемся в поездку на юг. Она продлится неделю, а потом мы вернемся сюда.

Я боюсь, что мне трудно будет подробно сообщать тебе все по телеграфу, — а может быть, я найду время писать тебе, так как расстояния между этими городами и местечками невелики, и мы будем спокойно стоять на некоторых станциях — так надо полагать. Только что получил твое последнее письмо от 1 ноября, в котором ты пишешь о разговоре с Хвост. Я понятия не имел, что Дрентельн был его зятем. Не могу понять, что тревожит Хв. в этой истории с письмом. Я хотел бы, чтобы ты обращала поменьше внимания на такие мелочи. Несколько дней тому назад я говорил тебе, что предложил Дрент. командовать Преображ., и не могу этого отменить.

Прими, пожалуйста, генерала Муррея перед его отъездом в Англию.

Ну, мне надо кончать, так как нужно прочесть целую уйму. Бэби лег спать. Благослови Бог тебя и девочек, прощай, мое милое, родное Солнышко! Крепко целую тебя и ужасно тоскую по тебе.

Твой муженек

Ники.

Царское Село. 3-го ноября 1915 г.

Мой родной, любимый,

Поздравляю тебя по случаю 20-й годовщины со дня рождения нашей Ольги! У нас в 12 1/2 час. будет отслужен молебен в большой комнате с нашими дамами — так менее утомительно для нее и для меня. Утро очень туманное. Татьяна пошла в лазарет. Рита Хитрово была вчера у Ольги и тронула меня, сказав, что раненые очень огорчены, что я больше не хожу на их перевязки, так как доктора делают им больно. Я всегда перевязываю самых больных. Так досадно, что не могу взяться опять за работу! Но мне нужен полный покой — один день у меня сердце более расширено, другой день менее, и я себя скверно чувствую, так что даже несколько дней не курила. Довольно с меня одних приемов и докладов!

Видела бедного Мартынова на костылях. У него одна нога на 4 сантиметра короче другой. Вот уже скоро год, как он ранен, и в мае, надеются, он сможет опять служить. Прямо чудо, что он в живых! Он счастливо каждый раз избегал смерти под ним убило двух лошадей, когда он был уже ранен, и обе ноги прострелены и переломлены.

Я говорила с Ниродом про пасхальные подарки для армии. Мы еще не истратили тех 3 миллионов рублей, которые ты дал из удельных сумм и которые Кабинет должен возместить. Осталось немного больше миллиона, и мы хотим на это заказать подарки к Пасхе. Только каждый получит гораздо меньше, так как все сильно вздорожало и даже нельзя достать в требуемом количестве. Затем приходил опять m-r Малькольм с предложением от общества бывших суфражисток заняться нашими беженцами, в особенности беременными женщинами. Они прекрасно работали во Франции. Можно было бы их присоединить к Татьянинскому комитету. Бьюкенен должен еще поговорить об этом с Сазоновым. Я просила Малькольма повидать Ольгу — он сегодня вечером уезжает в Киев, а затем в Одессу. Тебе было бы интересно его повидать, он такой милый и услужливый человек. Он написал в Англию, прося собирать деньги для наших пленных, — так добр, генерал Вильямс его знает. Они меня просили быть попечительницей их госпиталя, который находится в Эллином доме, — он, кажется, будет назван в честь тети Аликс.