Было странно, что Хейфец, выглядел сейчас моложе и менее обеспокоенным. Когда они служили вместе, выражение лица начальника отдела оперативной и боевой подготовки было постоянно напряженным, глаза смотрели устало, а подбородок резко выделялся вперед. Сейчас Счастливчик Дейв казался необычайно спокойным. Складки кожи вокруг бессмысленных глаз немного расправились, а рот был чуть-чуть приоткрыт, как бы в насмешливой улыбке.

     Мередит старался подобрать слова. Ему это давалось с трудом, когда он разговаривал со знакомыми лицами, лежащими на других подушках. Но что мог он сказать Счастливчику Дейву?

     — Я уже подполковник. Как и ты, черт возьми, — начал Мередит. — Мне было присвоено звание по распоряжению президента. — Он попытался изобразить на своем лице мужественную улыбку. — Черт их дери, почти все получили повышение. Начальник управления кадрами поднял шум. Он сказал, что такого количества повышений не было со времен Гражданской войны. И я теперь подполковник. Но не думай, что буду называть тебя "сэр". Если ты только не встанешь с этой кровати и не выдерешь меня как следует.

     Мередит смотрел на безучастные черты лица своего товарища. Ему хотелось знать, насколько Хейфец его слышит и понимает. Врачи сказали, что, возможно, на все сто процентов. Но лицо его было похоже на лицо грудного младенца, который ничего не осознает.

     — Ты знаешь, — продолжал Мередит. — Старика собираются наградить посмертно Орденом Почета, и он его получит. Остались некоторые формальности, которые должны завершить в Конгрессе. Они уже собирают материал, чтобы открыть раздел, посвященный ему, в Музее бронекавалерийских войск в Райли. Там будет и о тебе, и о Мэнни, обо всех нас. Но больше всего о Старике.

     Мередит посмотрел в мертвые глаза живого Хейфеца и отвернулся.

     — Ты помнишь тот старый, потрепанный флажок, который он носил? Тот, который он привез из Африки? Я отдал его для музея. Они собираются положить его рядом с Орденом Почета, когда он будет ему присвоен. — Мередит скользнул взглядом по одеялу, по кровати, по полу. — У Старика не было ни семьи, ни жены, ничего. Поэтому я хочу сделать все возможное, чтобы все его вещи были в музее, где они и должны быть. Где о нем будут помнить так, как он того заслуживает. — Он вдруг поднял глаза на Хейфеца, надеясь, что тот как-нибудь выразит свое согласие. — Но так, чтобы не было ничего, что могло бы оскорбить его.

     Мередит сел поудобнее на стуле и улыбнулся.

     — Эти сукины дети, — сказал он, — ты знаешь, как они все помешаны на внешности. Они собираются использовать фотографию Старика еще тех времен, когда он был молодым капитаном. До того, как его лицо было изуродовано, но… что можно сделать?

     К своему удивлению, Мередит взял Хейфеца за руку. Она была мягкой и теплой, но в ней не было жизненной силы. Когда Мередит сжимал его пальцы, они не сопротивлялись.

     Улыбка Мередита превратилась в усмешку.

     — А этот сукин сын Рено. Он получил полк. В результате этой операции он получил полковника. Операции, проведенной, как говорят, под командованием президента. Для прессы Рено главный герой. Он и Старик были лучшими друзьями. Надо слышать, как он говорит это. В первый день, когда мы вышли на службу уже в Райли, он собрал всех в гарнизонном театре, вышел на сцену, как маленький Патон, и ты знаешь, какие слова он произнес первыми. Он надулся и сказал: "Мы собираемся многое изменить здесь, друзья". Он сказал, глядя мне прямо в глаза, что он собирается по-своему реорганизовать полк. — Мередит засмеялся. — Председатель Комитета начальников штабов любит его. Затем эти чертовы русские. Они нас продали, Дейв. Это ясно как день. Но сейчас никто об этом и слушать не хочет. Война закончилась. И русские — наши лучшие друзья.

     Мередит крепче сжал руку своего товарища. Ему хотелось, чтобы он ответил. Хоть что-нибудь.

     — Я собираюсь уходить, — сказал он. — Ты ведь знаешь, каким был Старик. Он бы мне сказал оставаться в полку, несмотря ни на что, и делать все возможное, чтобы сдерживать Рено и не дать ему нанести вред полку. Но я просто не могу, Дейв. Я знаю, что ты меня понимаешь. Иногда Старик слишком многого от нас хотел. — Казалось, рука съежилась от пожатия Мередита. Он вдруг отпустил руку, боясь, что он делает Хейфецу больно. Но рука никак не реагировала. Ему это просто показалось. — Я все же ухожу из Седьмого десантного. Такер Уильяме направлен в Хуачуку с разрешением провести реорганизацию разведывательной школы, и я еду с ним в качестве начальника штаба. Кто знает, может, на этот раз у нас все получится. Если они, конечно, не закроют это заведение опять. Боже, мирный договор даже еще не подписан, а Конгресс уже изыскивает способы сокращения военных расходов.

     Мередит совсем отпустил руку своего товарища. В другой части палаты один из пациентов издал булькающий горловой звук, затем его тело начало дергаться, как у выброшенной на палубу корабля рыбы. Дежурная сестра выбежала из-за своей тележки, перевернула больного на живот и помогла ему рыгнуть, как будто это был грудной ребенок.

     — Дейв, мне надо идти. Мне предстоит чертовски долгая дорога, и у меня очень мало времени. Такер Уильяме хотел, чтобы я там был еще вчера. Ты же знаешь, как это бывает. Я хочу доехать до Кронвилля сегодня вечером.

     Мередит встал. Он вдруг представил, что сейчас произойдет что-нибудь необычное, что Хейфец начнет плакать или как-нибудь еще даст понять, что он все понимает. Но глаза только продолжали беспорядочно двигаться то вправо, то влево, то вверх, то вниз, а рот его немного открылся, как будто он навсегда застыл в этом желании что-то сказать. Трудно было поверить, что Хейфец понял хоть слово.

     Из маленьких громкоговорителей раздавалась популярная песня о счастье быть влюбленным.

     — Ты знаешь, я ушел от Морин, — вдруг сказал Мередит. — Я не могу объяснить этого. Я просто не смог вернуться. — Он улыбнулся, посмотрев вниз на Хейфеца. — Ты ведь знаешь, иногда Старик бывал прямо-таки сумасшедшим. Я помню, да, это было очень, очень давно. Старый сукин сын дал мне книжку "Гекльберри Финн" и приказал мне ее прочитать. Он сказал, что это была его любимая книга. Я никогда не мог представить себя в роли негра Джима. Но я думаю, что у Старика на уме. было совсем другое. Сейчас же я себя чувствую немного похожим на Гекльберри в конце книги. Только на взрослого Гекльберри. — Он откинул голову назад и заплакал. — Я не знаю, что делать, Дейв, — сказал он. — Я просто не знаю, что делать.

     В Москве шел снег. И Валя пыталась заставить себя одеться и пойти в парк. Было бы очень здорово погулять, чуть-чуть. Но она даже не попыталась встать с дивана. По телевизору седовласый человек рассказывал об экономическом положении.

     Американцы ушли. Ее восстановили на работе в школе, и учителя сделали вид, что ничего не произошло. С тех пор как ушли американцы, офицеры службы государственной безопасности больше не показывались. Но ей все время казалось, что они где-то рядом и наблюдают за ней.

     Она несколько раз ходила развлекаться с Таней и один раз с Нарицким. Но ей это теперь не нравилось. В последние несколько недель она регулярно отказывалась от всяких приглашений и проводила дома все время, когда не работала в школе и не стояла в очередях за продуктами. Она даже думала взять кошку, но ей не очень нравилась мысль о том, что она будет жить у нее дома.

     Она думала о будущем и ничего хорошего для себя там не видела. Она смотрелась в зеркало и чувствовала, как у нее холодеет спина. У нее с ноября не было месячных. Скоро ей придется опять идти в клинику. Иногда она думала, не оставить ли ей ребенка, но, как только она представляла себе все ожидающие ее трудности, эта мысль теряла для нее всякую привлекательность. Все-таки лучше завести кошку. И ей не хотелось портить фигуру. Пока оставалась хоть какая-то надежда.

     Им не надо было сажать ее в тюрьму. Она и так была пленницей. Пленницей своей жизни, своего города, своей страны. Она отвела взгляд от телевизионного экрана и посмотрела опять в окно. Снег продолжал падать в свете уходящего дня. Сейчас снег в парке был очень чистым и красивым. Но через некоторое время люди истопчут его, и он опять станет грязным.