И что Тейлор собирается делать? Рено был уверен, что жалкий старый дурак не оценит его успеха должным образом. А в случае провала он накажет Джона Рено только за то, что ему выпала удача родиться сыном генерала, за то, что у него добропорядочная жена из хорошей семьи из Филадельфии и что он сам такой, каким Тейлор никогда стать не сможет. Его предки со стороны матери даже служили в погра ничной милиции, защищая переселенцев от набегов индейцев.

     В этом и было все дело. Тейлор не понимал таких вещей, как традиции, честь. В другое время, в другой менее бестолковой армии Тейлор был бы счастлив дослужиться до сержанта.

     А его лицо? Тейлора неприлично было даже представить кому-нибудь. И, кроме того, эти слухи о маленькой шлюхе из округа Колумбия.

     Да, Рено был своим человеком в армии, и он знал, что Тейлор достиг своего предела. Правда, если операция и дальше будет идти успешно, он может стать бригадным генералом. Да, Тейлор вовсе не был похож на старшего офицера. И, конечно, не вел себя, как старший офицер. И Тейлор нажил себе слишком много врагов за годы службы.

     На самом деле армия не нуждалась в таких людях, как Тейлор. И Рено все время удивлялся, как он дослужился до такого высокого звания.

     Он неоднократно слышал, что Джордж Тейлор был офицером, всегда готовым взяться за грязную работу. И это вовсе не удивляло Рено, так как, с его точки зрения, Тейлор был грязным человеком.

     На мгновение он позволил разыграться своему воображению. Самое лучшее, что могло бы произойти, это если бы Тейлора ранило, не обязательно смертельно, иначе он мог бы стать национальным героем. Это бы означало, что Рено, как старший по званию командир эскадрильи, стал бы командиром полка на поле сражения. Вот это было бы здорово.

     — Драгун-шесть, я — Улан, — раздался голос по внутреннему телефону и прервал размышления Рено. У Рено выработалась привычка присваивать необычные названия станциям на своей внутренней линии связи, хотя по уставу это было запрещено. Но для того чтобы соперничать с такими показушниками, как Теркус из Первой эскадрильи, приходилось крутиться.

     — Я Драгун-шесть. Прием.

     — Видим объект, — ответили на том конце. — Видимость что надо. Рядом боевых резервов нет. Он наш. Прием.

     — Вас понял. Доложите приблизительные размеры объекта.

     — Похоже, что там восемь грузовиков для перевозки людей, стоящих рядом. И несколько десятков разбросанных рядом машин общего назначения. Огнестрельных орудий поблизости нет.

     Рено на мгновение задумался. Судя по описанию, задача была безопасной и реально выполнимой. Они смогут быстро расправиться с ними. Тейлор даже не узнает об этом до тех пор, когда уже будет слишком поздно что-нибудь изменить.

     — Я Драгун-шесть, — сказал Рено. — Передай сетку на мой навигационный прибор. Выведи машины сопровождения на всякий случай. Пусть десантники нас подстрахуют. Я уже иду. Отбой. Драгун-два, я — Драгун-шесть. Возьми командование эскадрильей на себя. Я буду помогать Улану захватывать штаб противника. Конец связи.

     "Тейлор дурак", — думал Рено, медленно продвигаясь среди живописных, хорошо освещенных прожекторами руин вражеского полевого штаба. Это было очень небольшое сооружение, но на фотографиях этого видно не будет.

     — Сэр, вы не могли бы немного подвинуться влево? Вот сюда, иначе очень сильно отсвечивает сзади, — сказал фотограф из штаба Рено и прицелился фотоаппаратом.

     — Эй, отодвинь свои проклятые прожекторы, — раздраженно сказал Рено. Тейлор разрешил приземляться только в случае крайней необходимости. Но сейчас надо было перехватить инициативу, воспользоваться возможностью захватить вражеский штаб. Никто не мог осудить его за это. А прессе это понравится.

     Рено перешагнул через тело какого-то убитого иранца. Он махнул рукой фотографу.

     — Нет, слишком много крови. Подожди, мы выйдем отсюда и сделаем несколько снимков с пленными.

     Газеты и журналы будут гоняться за этими фотографиями. Пентагон попытается выдать их за изображение "стратегического" объекта, хотя обычному человеку на это наплевать. Пресса же будет очень рада получить интересные фотографии вместе с историей об отважном налете на вражеский штаб.

     Рено спустился по лестнице разрушенного фургона и вышел на улицу, где было совершенно темно.

     — Где, черт возьми, пленные?

     — Здесь, сэр. — Раздался щелчок выключателя и включился прожектор, освещая темное пространство.

     Рено повернулся к фотографу:

     — Ты уверен, что зарядил ту пленку, какую надо?

     — Да, сэр. Фотографии будут отличные.

     Рено наступил ботинком на что-то тяжелое и слегка податливое и чуть было не упал лицом в снег и грязь. Он придавил ногой это нечто, чтобы встать более устойчиво.

     — Что это, черт побери? — спросил он сердито.

     — Сэр, — раздался голос из темноты, — это один из наших раненых. Когда мы садились, иранцы…

     — Убери его отсюда к чертовой матери, — резко прервал его Рено. — А ты, — сказал он фотографу, — не снимай больше, пока не уберут всех раненых и убитых. Понял?

     — Да, сэр.

     Летчики из эскадрильи Рено срочно убирали тела своих погибших товарищей, чтобы расчистить место, а в это время фотограф налаживал работающую на батареях вспышку. Через несколько минут можно было опять начать съемку.

     Рено гордо стоял в центре освещенного пространства, самодовольно направив автомат на группу иранских солдат и офицеров, поднявших руки вверх, словно пытаясь поймать ладонями падающий снег.

     Рено подумал, что в такой день отлично быть американцем.

     Капитан южноафриканских ВВС Андреас Зидерберг был в плохом настроении. Его эскадрилья глубокого прорыва принимала участие только в наступательных операциях, а сейчас, хотя ему и обещали "выполнение сверхсложного задания, он вел свой самолет против груды ржавого металла.

     — У старика Нобуру зуд, — сказал ему начальник, — а мы должны чесать ему спину.

     В омском промышленном районе не было даже секретных военных объектов. Но раз японцам так хочется, он это сделает. Зидерберг любил летать и любил воевать, но ему уже начал надоедать деспотизм японцев. Сейчас на базе вспыхнула новая эпидемия болезни Рансимана, и возможности эскадрильи могли быть гораздо эффективнее использованы для передислокации сил на другую, незараженную территорию. Вместо этого они теряли время и бомбили большие груды утиля, разбивая их на более мелкие куски.

     Зидерберг невольно улыбнулся. Он представил себе какого-нибудь старого педика на ночной вахте на базе в Омске в момент начала сильных взрывов. Проснись, Иван — казак на дворе.

     Зидерберг жалел русских, хотя они и испохабили свою страну. Он чувствовал бы себя лучше, если бы воевал на их стороне, против этих желтокожих иранцев. Тем не менее, когда тебе платят, ты делаешь то, что тебе говорят.

     У японцев слабые нервы. Все идет хорошо, а они хотят сравнять Омск с землей, разрушить его до основания. Зачем такая спешка? Глядя на фотографии, сделанные сверху, Зидерберг думал, что если бы они проявили терпение, все бы развалилось само по себе.

     Вдруг самолет сильно тряхнуло, и от этого к горлу подступила тошнота.

     — Извините, сэр, — сказал второй пилот. — Мы входим в район пересеченной местности. Мерзкая пустыня. Я могу взять вверх, если хотите. На двести метров выше будет лучше.

     — Нет, следуй рельефу местности. Будем считать, что это тренировочный полет.

     Зидерберг быстро взглянул на четкое изображение на экране монитора, желая проанализировать компьютерное изображение местности. Бесплодная, совершенно никчемная земля.

     Второй пилот посмотрел на него.

     — По сравнению с этим зрелищем пустыня Калахари выглядит как сады Эдема, — сказал он.

     Зидерберг вдруг подумал, что солдатам все равно, на какой земле воевать.