— Вот и меня такие же мысли удерживали. Вспомню, как ты со Стрюковым спорил, и думаю: не напрасно же революция и все ваши бои. Я за тебя очень волновалась...

— Почему?

— Да потому, что каждый день слышу, как они против вас. Ты сейчас говорил — и весь кипел... Они тоже — Стрюков и все, кто к нему приходил, купцы разные. — Надя только рукой махнула. — Прямо живьем бы в землю зарыли.

— Дело пошло на то, кто кого... Понимаешь?

— Понимать-то я все понимаю... — Надя, не закончив, вздохнула.

— Говоришь — понимаю, а сама вздыхаешь.

— Думаешь, легко сидеть сложа ручки и ждать? Все что-то делают, за что-то борются, а тебе как будто и места нет. От тех я навсегда отстала, да и не приставала к ним, жила сбоку припека.

— Между прочим, я о тебе рассказывал комиссару нашему, Петру Алексеевичу.

— Правда? — удивилась Надя.

— Или я буду тебе врать? — обиделся Семен. — Когда я доложил все по порядку, он просто-таки обрадовался и говорит, что против атамана не только те, что фронт держат, а и те, что в тылу у него. Мы тебя за свою понимаем. Так и считай.

— Послушай, Сеня, я и в прошлый раз тебе говорила, а ты велел подождать... Что, если я теперь попрошусь к вам в отряд? Примут?

Подобного вопроса Семен сейчас не ожидал и немного растерялся.

— Ну что ж, дело такое... Если, конечно... Подумать надо, если что... поспрашивать... — проговорил он и, понимая, что плетет несуразицу, замолчал. Нет, Надя спросила не просто так себе, значит, ей и отвечать надо с полной ясностью, А что он может сказать? Не сразу и найдешься, не сразу придумаешь. А между тем Надя пристально смотрит в глаза и ждет ответа, да не просто какого-нибудь, а самого что ни на есть задушевного. — Ну, а что ты будешь в отряде делать?

— Да все, что надо! — удивленная его вопросом, ответила Надя. Она думала, что на этот раз Семен обрадуется и одобрит ее решение, но вместо этого на его лице смущение, полная растерянность и, стало быть, возражение. Почему? — Ты не бойся, краснеть за меня не придется, — сказала она.

— Даже не думал. Или не знаю тебя?

— Так в чем же дело? — допытывалась Надя.

— Как бы тебе объяснить... — Путаясь и сбиваясь, Семен начал пространно рассказывать, что у них очень большой отряд и почти одни мужчины. — Правда, есть милосердные сестры и женщина-врач, но то уже не молоденькие, даже можно сказать — пожилые женщины, а чтоб девчонка — так девчонок нет. А что касается простых казачек, да еще молоденьких — ни одной.

— Ну, вот я и буду первая. Нет, вижу, ты не согласен. Тогда скажи, почему? Ведь не так давно сам приглашал. Правду я говорю? Или что изменилось у вас? Говори прямо, что думаешь.

— Приглашал, не отказываюсь. Что было, то было. Мне тогда казалось... Я так думал...

— Не узнаю тебя, Семен. Ну, чего петляешь? Может, знаешь, чего я не знаю, — так давай все напрямик!

— Была бы ты замужем... — неожиданно сорвалось у него с языка то, чего он не решался сказать.

Эти слова Семена не столько удивили, сколько рассмешили Надю.

— Разве к вам только женатых да замужних принимают?

— Напрасно смеешься, — с обидой в голосе сказал Семен. — Народа-то у нас много, люди разные. Мало ли чего бывает. — Поняв, что он дает отряду не очень-то завидную характеристику, Семен поспешил поправиться: — Конечно, народ у нас хороший, и ты ничего такого, так сказать, не думай. Ну, а все ж мужики остаются мужиками. И парни тоже приставать могут...

— Никак пугаешь?

— Вот и выдумает же человек, — вдруг рассердившись на себя, сказал Семен. — Ей про дело, а она... Хочешь, я сам поговорю с комиссаром Кобзиным? Так прямо и скажу: Надя, мол, Корнеева просится к нам в отряд.

— Не надо, — поспешила отказаться Надя.

— Ну, как знаешь. Только на меня не обижайся.

С лица Нади сбежала улыбка, оно стало немного грустным, а глаза потеплели и смотрели на Семена с добротой и лаской, и была еще в них просьба не сердиться на нее, потому что она перед ним ни в чем не виновата.

— За что же мне на тебя обижаться? Эх, Семен, Семен. Я ведь все понимаю.

Семен повесил винтовку на плечо.

— Ну, ладно... Надо идти, — сказал он, торопливо напяливая шапку. — Скажу Кобзину, что дом пустует.

— Подожди! А обед?! У меня же все готово! Вот дура-то, увидела, обрадовалась, и из головы вон.

Но Семен отказался: комиссар ждет! Все равно сегодня он еще наведается.

— Не позабудь студента накормить, — уходя, напомнил Семен.

Надя прислушалась — за дверью тихо. Кажется, студент заснул. Пусть поспит, сон вреда не приносит. Она хотела уйти, но передумала. Все-таки надо предложить ему поесть. Она осторожно, одним пальцем, стукнула. За дверью послышался негромкий голос. Она вошла.

Обручев лежал, приподнявшись на локте. Увидев Надю, он поспешно сел и принялся торопливо извиняться. На вопрос, как самочувствие, он сказал, что ему лучше, поблагодарил.

— А как голова? Не болит?

— Спасибо. Боли нет. Какая-то противная тяжесть, но ничего, все пройдет. — Он смущенно взглянул на нее. — Извините меня, все так нелепо получилось... Даже неловко перед вами.

— Ну, что вы? Пожалуйста, не беспокойтесь.

Слегка пошатываясь, он подошел к ней, осторожно взял ее руку и поднес к губам.

Надя отдернула ее.

— Зачем вы?

— Извините! — Он неловко поклонился. — И прошу отпустить меня.

— Вы куда-нибудь торопитесь? — спросила Надя.

Он ответил, что торопиться ему некуда. Просто не хочет злоупотреблять добротой и гостеприимством хозяйки. Он сам не любит назойливых и бесцеремонных.

— А у вас что, здесь живут родственники? Знакомые? — поинтересовалась Надя.

Он невесело улыбнулся.

— К сожалению, ни тех, ни других.

— Куда же вы собираетесь? — не скрывая удивления, спросила Надя. — Только не подумайте, что я из простого любопытства — вы ведь нездоровы.

— Нет, нет, пожалуйста, я ничего дурного, наоборот... Видите ли, я сам еще не знаю, куда направлюсь, — он в раздумье пожал плечами. — Вчера зашел в номера господина Коробкова, но охрана меня не пустила. А сегодня, думаю, возможно, и удастся. Белые-то ушли!

Надя только сейчас обратила внимание на одежду студента: и форменная куртка и такие же брюки — все было изрядно заношено и потрепано, а на коленке у правой штанины — небольшая овальная заплата. На ногах разбитые башмаки. Видно, не из богатых. А еще говорит о номерах — интересно, за какие такие коврижки он смог бы снять номер?! Скорее всего, насчет номеров он все выдумал, на свете нет таких людей, которым приятно хвалиться своей бедностью. Говорит, вчера пытался зайти в гостиницу Коробкова, значит, уже вчера был в городе... Где же он ночевал?

— Да вы садитесь, пожалуйста, — пригласила Надя.

Он сел и, взглянув на свои бесформенные башмаки, поспешно убрал ноги под стул.

Надя заметила это движение. Стесняется!

— В номерах, как я слышала, дорого, прямо-таки шкуру дерут. Если вам и вправду некуда, то живите пока у нас. Места хватит.

Обручев еще раз поблагодарил и сказал, что, если можно и он не будет в тягость, то останется на самое короткое время. Вообще-то он не собирается надолго задерживаться в Южноуральске.

Надя спросила, когда он сюда приехал.

— Два дня назад, — ответил Обручев. — Контрразведчики высадили всех пассажиров, а состав забрали для своих нужд. Мне же надо ехать в форт Ак-булак. По-киргизски это, кажется, «белая вода» или же «белая река». Слышали о таком?

— Слышала.

— Это далеко в степи. Там жил мой отец — земский врач. Но вот сообщили о смерти старика. И я поехал. Зачем? И сам хорошо не знаю. Тоска. Я очень любил отца. И даже не могу себе представить, что больше не увижу его... Страшная штука смерть. Вообще о ней человек не думает, пока не коснется беда.

И без того невеселые глаза гостя стали совсем грустными. Хотя он старался говорить сдержанно и спокойно, Надя не могла не заметить в его голосе плохо скрытого волнения.