Он набрал номер.

— Алло, — солидно сказал в трубку Номер Один. — Это Анна Влади… владимировна? Это Валера, знакомый вашего мужа. Он велел передать вам свой паспорт и деньги. Все в порядке, он сказал, что вы ничего уже не должны и квартиру не отберут. Так я зайду?

Она наконец откликнулась:

— Да?

Робкий такой, тонкий голос. У нее всегда такие интонации, когда она против. Несогласна и недовольна.

— Я могу к вам заехать?

Тоненьким голосом:

— О. Разумеется… Только уже поздно. Мы с Алешей спим.

Да не спишь ты ни фига! Раньше двух не ложишься! Все сидишь редактируешь чужие докторские. За копейки.

— Ну я на ми… на минуту. Отдам и уйду. Он очень просил оставить деньги, боится, что опять что-то произойдет.

— Странно как-то… Так говорил? Ну я не знаю… мне ничего не нужно. Раз квартира остается… Мы ничего, мы проживем. (Специально тоненьким голоком). Передайте ему, я устроюсь на работу в дом инвалидов, нас с Алешей возьмут…

Проскок! Я видел уже этот дом инвалидов и Алешу в койке.

Еще новости! В дом инвалидов Алешу! Такого умного пацана! А сама будешь дома ночевать?

— А квартиру сдадим… Так и скажите. Ему некуда возвращаться.

— В дальнейшем в хорошу… в хорошую погоду, — сказал Номер Один свою обычную фразу.

Она насторожилась. Но тут послышался ясный, тонкий голосок.

— Нет, засыпай, Алеша, это не папа, — ответила этому голосу жена.

— Короче, я еду. Адрес мне ваш муж дал.

И он положил трубку.

Все внутри кипело. Алеша не спит в двенадцать ночи! А мне некуда возвращаться! Что же это за баба!

Довольно быстро для такого гиблого места Номер Один поймал машину и поехал домой.

Когда он позвонил в дверь, жена открыла ему дверь только на ширину цепочки.

— Извините, мы спим, — сказала она. Умная женщина, однако!

— Тут две сумки еще. Они не пролезут, вы что.

Он показал новенькие, туго набитые сумки.

— Пока что возьмите паспорт.

— А зачем мне его паспорт? Как же он без него?

Она начала что-то понимать.

— Он жив?

— Я не в ку-курсе, — ответил Валера. — Мне он велел передать, сказал перед смертью…

Она сразу залилась слезами там, за цепочкой. Наконец открыла, взяла в руки его паспорт, посмотрела на фотографию и быстро пошла на кухню, плечи ее тряслись от беззвучного плача.

— Мам, папочка приехал? — спросонья запищал Алешка.

— Нет, нет, спи, нет.

Она пошла к Алеше, а Валера у порога снял ботинки, надеть свои тапки не посмел, остался в новых американских носках не без гордости, и сразу сунулся в ванную вымыть руки. Но что-то было необычное там, под вешалкой.

Все было как заведено кроме того что в прихожей. В ванной висело бельишко. Пахло детским мыльцем. Все чисто вымыто. Анюта молодец. Перебрался на кухню с сумками, по дороге отметив, что да, вот оно: под вешалкой стоят чьи-то новые мужские тапочки, большого размера причем. Тут вошла жена. Вяло, сопливо предложила:

— Чаю хотите?

— Хочу.

Поставила чайник. Села. Тоненькие руки, большие глаза, челка. И дать-то тебе можно восемнадцать лет. Только истощенная, как узница какая-то. Старый халатик. Тапочки с дыркой на большом пальце. Тонкий розовый ноготок поблескивает. Он всегда ей сам стриг ногти на ногах с того времени, когда она ходила Алешкой и не могла наклоняться. Волосы золотые собраны в пучочек. Красит волосы дешевым аптечным гидроперитом. Нет денег в этом доме. Нет денег.

Сначала вытащил пакет с деньгами, все двадцать шесть тысяч. Положил на холодильник.

— Муж ваш сказал, что это вам на какое-то время хватит.

Выставил бутылку коньяка.

Она не пошевелилась. Горел огонек под чайником.

Тихо, тепло. Чьи же это тапочки? Для меня купила. Нет!

Стал распаковывать сумку. Эт-то еще что! Пакеты… Господи, из сексшопа искусственный член!

— Ой, нет, это мое.

Дальше было тонкое красное белье, четыре упаковки.

— Это вам. Протянул.

— Это, вероятно, тоже не мне. Она усмотрела размер.

— Ну продадите, все же дорогое…

— Это он не мне покупал. Кому-то побольше меня.

Потом шли колготки, черные кружевные, сетчатые, но тоже все оказалось большого размера. Кого он там себе завел, этот генерал? Слоних каких-то.

— Ну все понятно, больше не надо смотреть, — сказала она задумчиво, глаза в разные стороны от обиды.

— Я вам все это оставлю, мне зачем.

Она смотрела куда-то в пол. Вот идиот! Не мог поглядеть содержимое сумок там, на лестнице!

— Вообще это не он покупал. Я вам честно признаюсь. Это я купил своей жене, но я же вас не знаю, и решил вам все подарить, потому что мужа вашего убили.

— Знаете, не надо обманывать. Его не убили. Не верю. Вы эти вещи видите в первый раз. И деньги заберите.

Вот, это вся его Анюта, она такая. Нет других на свете. Таких маленьких, упрямых. Кого-то она уже принимает.

Он стал мычать какую-то мелодию. Сонный, довольный голосок:

— Папа?

— Нет, спи, Алеша.

Ушла. Алешка узнал его интонации. Вернулась, стала у притолоки:

— Ну что, извините, мы будем ложиться спать. Я вас провожу.

Ждет кого-то, б.

— Дело в чем, — замельтешил Валера, — у меня поезд утром… Я бы здесь на кухне… Переспал бы… Кинешь мне какое-нибудь старое пальто.

— Старого пальто уже нет. А вы можете снять комнату в любой гостинице — и подвинула в его сторону пакет с долларами. — Я не возьму.

Точно кто-то у нее есть! Кто-то с бабками! Спонсор.

— Ну хоть на со… сохранение. Я потом приеду.

— Вот уж это нет. Больше я вас сюда не приглашаю. Муж будет недоволен.

Какой муж?

Во дает баба, ДДП. Дощечка два прыща. Да кто на тебя позарится! Мослы!

Кто-то у нее бывает, ночует. Алешу надо спросить. Алеша не соврет. Или тот приходит по ночам? Надевает свои тапочки!

— Нет, женщина, я посижу тут до утра. Вот так, женщина.

Стала водить головой, ошарашенно глядя по сторонам. Закусила губу. Сейчас шарахнет сковородкой.

Нет, подняла трубку телефона. Набирает… милицию!

— Да ты что, охре-охренела?

Вырвал у нее телефон. Хотял грянуть им об пол, но побоялся, что Алешка проснется.

Сердце стучало. Милицию! С такими деньгами вызывать!

Спонсор у тебя?

Он протянул руку и положил ей на бедро. Куриная косточка. Незнакомая бабья мякоть.

Вот! Наконец!

Быстро дернул свою молнию.

Анюта вцепилась пальцами в его руку, оглянулась, побледнела, выкатив глаза по собачьи, в разные стороны. Боится, что Алешка проснется. Забормотала «ну что вы, Господи, ну что вы». Он понял, что кричать она не будет. Ах ты тварь! Ты у меня крикнешь! Водишь? Водишь к себе?

Отправил ее одним махом на пол. Она сложилась у его ног в узел, защищая руками почему-то голову, и бормотала «Господи, что с вами».

Все было в порядке с Джоном Стейнбеком.

Там, на полу у нее началась другая песня: «Не убивайте, оставьте меня в живых, он умрет без меня, отца у нас нет».

Бормотала.

Отца, видите ли, нет! Есть! Валера поднял ее голову за волосы. Вцепилась своими палочками в его руки, шептала «отпусти, сволочь, отпусти». А чтобы ты знала свое место!

Так кошки выглядят, если взять их за шкирку. Рот растянут, глаза враскосяк.

Она висела на своих волосах, пытаясь отцепить его руку. Не плакала, бормотала одно и то же: «Не убивай меня, гадина, ребенок погибнет».

Как это не убивай. Как это гадина.

Освободил Джона Стейнбека.

Сначала ты мне сделаешь… вот бери! Взять! А потом придушу. Отворачиваешь морду? Ударил ее лицом о свое поднятое колено. Ухнула. А вот это не надо, кровь пошла у нее из носу. Это мне не нравится. Еще раз о поднятое колено.

И вдруг раздался дикий визг, от которого у Валеры зашевелились волосы на голове. Он даже отпустил бабу. Он терпеть ненавидел, когда эти короеды выступают, дети так называемые. Валера тронулся это дело придушить. Этот ор, дикий вой, непрерывный как сирена, тонкий визг раздавленной собаки.