— Ничего, ничего, — улыбаясь, пропела бабушка и сгребла умелой рукой Кузю и пристроила его у себя на коленях. — Утро вечера мудренее. Спи.

И она, фальшиво улыбаясь, запела колыбельную. При этом она опять-таки глядела и прямо перед собой, и поворачивала голову то вправо, то влево, чтобы людям было удобнее ее снимать.

— Нас смотрят миллионы! — вдруг сказала она. — Так поаплодируем же! Пусть внесут приз!

— Ты че, баба? — спросил Кузя.

— Это декорация, понимаешь? — зашептала бабушка. — У деревьев нет хвои, видишь? Одни отрепья. И травы нет. И земля искусственная, пыль какая-то, прах горелый. Мы участвуем в программе. А теперь, — сказала она улыбаясь и очень громко, — прошу наш приж в штудию!

(Она случайно зашепелявила — под язык попалась одна из жемчужин.)

Но ничего не изменилось. Поддувал сквознячок. На небе было темно. Никто не вносил никакого приза.

— Есть хочешь? — спросила бабушка.

— Нет, — ответил, как обычно, Кузя. Ему никогда не хотелось есть, странный ребенок!

— А пить?

— Нет.

— Это хорошо. Потому что у меня ничего нет.

И она вдруг пожаловалась:

— Ты мне сердце разрываешь. Почему ты сказал так? Что это — я тебя не увижу? Куда ты собрался?

— Не знаю.

— А как же я без тебя? — бестолково спросила бабушка.

— Ты будешь.

— Не оставляй меня, — попросила бабушка. — Сначала я уйду. Так полагается. И ты меня будешь иногда вспоминать. Хорошо?

Он промолчал.

— Давай договоримся, что ты меня не покинешь? Ладно?

— Не знаю.

Вдруг она спохватилась:

— Что это ты такое бормочешь, не знаю, не знаю. Как это? Я тебя никуда не отпущу! Я без тебя не смогу! Да мне твоя мать башку открутит! Да я с крыши прыгну!

При этом она лихорадочно гладила кудряшки Кузи, и голова его болталась на тонкой шейке.

— Обещаешь? Ну скажи да! Ну скажи! — заплакала она. — Да? Да?

— Да, — ответил он внезапно.

— Что «да»? Что не покинешь?

— Да.

Она мигом успокоилась, как будто действительно маленький ребенок мог что-то ей обещать. Она оживленно, вытирая слезы, заговорила:

— Как-то странно с нами обошлись. Бросили тут. Дом не дом, а одна стена. Елки-палки.

Тут, совершенно неожиданно, во тьме загорелись два волчьих глаза.

— Это еще что! — завопила бабушка. — Нахальство! Кто разрешил! Тут ребенок маленький! Иди отсюда!

Два глаза вдруг погасли, потом снова зажглись, но вполовину. Как будто кто-то моргнул, а потом прищурился. Затем раздалось краткое «мяф».

— Кошка, — не веря себе, сказала бабушка. — Не волк!

— Миша, Миша, — позвал Кузя.

— Откуда тут Мишке-то быть… Сидит теперь дома до вечера один… А я ему воды не подлила… Хорошо хоть мяса оставила.

Два огонька неслышно подкрались, причем чуть пониже замаячил белый клочок.

— Миша? Ах ты мой хороший! — запела бабушка, и кот подобрался к ее коленям и сел на них вторым, рядом с Кузей.

Стало теплей.

— Чем я вас кормить-то буду, — загоревала бабушка.

Вскоре произошло вот что: в декорации, изображающей дом, загорелись окна.

— Я же говорю, нас снимают, — обрадовалась бабушка. — Пошли.

За занавесками стали мелькать тени людей. Донеслась музыка.

Потом распахнулась дверь, выехала камера, вышел ведущий во фраке, с галстуком-бабочкой, похожий на барана с лошадиной челюстью, и провозгласил:

— Мы приглашаем всех участников передачи! Добро пожаловать! Милости просим!

Бабушка крякнула, как утка, и стала приподниматься, но Кузя сказал:

— Ой.

И кот уцепился когтями в бабушкину юбку, не желая слезать с теплого местечка.

Приглашающий исчез во тьме, камера исчезла, а двери остались открытыми. От них падал свет, и в дверном проеме темным силуэтом зафиндиляла какая-то бабочка. Бабочки, как известно, летят на свет.

Тут бабушка встала. Ее с какой-то нечеловеческой силой тянуло к освещенным окнам. Она почистила юбку сзади, одернулась, взбила волосы на затылке и, крепко держа за руку внука, тронулась.

Она даже не обернулась на кота, который засел в тени, плотно обмотав ноги хвостом.

В окна первого этажа было видно следующее: на креслах лежали старухи, все как одна много старше нашей бабушки, и под яркими лампами ясно было видно, насколько они старше.

Они лежали, широко разинув рты: врачи в зеленом вставляли им в десны блестящие белые зубы по одному! Да так просто, как сеяли чеснок: сунут, примнут пальчиком и начинают втыкать следующий!

Вскоре у всех старушек засверкали новые челюсти, и раздалась какая-то команда, и старушки разом сморгнули и захлопнули рты.

Тут же над ними начали опускаться какие-то стеклянные крышки, всех старушек упрятали под эти надгробия и даже что-то завинтили…

— Жуть какая, — невольно сказала бабушка внуку. — Зачем хоронят-то с новыми зубами?

Затем люди в зеленых халатах включили некоторые кнопки, раздалась легкая барабанная дробь, крышки начали подпрыгивать, внутри как будто что-то плескалось, скворчало и бурлило. Как будто пациенток кипятили, можно было подумать.

Бабушка смотрела как завороженная.

Вдруг к крышкам подступились те же люди в зеленом, стали развинчивать болты, затем приподняли эти пластиковые козырьки, и из-под них начали выглядывать молодые розовые красавицы, блондинки с синими глазами. Они ловко, как по команде, мотнули длинными ножками и тут же сели на своих кушетках.

— Ну ты подумай! — ахнула бабушка и дернула внука за руку. — Видал? Фокусы! Заменили тех на этих! Ну надо же!

Кузя промолчал. Он вообще ничего не спрашивал. Бабушка покосилась на него: ребенок стоял, задумчиво глядя на происходящее своими огромными глазами. Он был невесел.

— Это из цирка приехали, иллюзионисты называются, — объяснила бабушка. — А тех бабушек спрятали в ящик. Они командой работают. Внучки и бабки. Тех на тех меняют.

Тут в дверях встал один в зеленом халате (такой фокусник) и громко сказал, глядя в лес (на бабушку):

— Не стесняйтесь, для вас приготовлено место! Это омоложение раз и навсегда!

Бабушка на всякий случай отошла. Громкий голос забубнил:

— А сейчас мы показываем фильм будущего, ваша жизнь в новом варианте! В омоложенном виде! Компьютерная программа не дает сбоев! Все просчитано по параметрам! Учтены все собранные данные о вашей предыдущей жизни!

Над входной дверью осветился экран.

Юная блондинка с широченной улыбкой и на длинных ножках вылезает из машины у подъезда…

У нее внешность точь-в-точь как у героини фильма «Приятная женщина».

(— Смотри, подъезд на наш похож! — шепчет бабушка Кузе.)

Бабки на скамейке, утирая рты, бессмысленно смотрят, как она идет, ступая на каблучках своих ботфорт, как поднимается к подъезду…

На их лицах написано: «К кому такая?»

И явно добавлено знаменитое русское слово.

(— Смотри, это все наши из подъезда! — восклицает бабушка.)

Блондинка оборачивается к скамейке, улыбается и произносит:

— Валь, привет. Здравствуй, Нина. Как Анюта? Меня не узнаете? Гуля, это я, тетя Лена из пятнадцатой квартиры. Митягина я.

(— Митягина — это же я! — удивленно говорит бабушка Кузе.)

Окаменелые лица старушек на скамейке.

— Меня омолодили на программе «Чудо»!

Улыбка, тут же куколка забирается по ступенькам и, набравши верный код, заходит в подъезд.

Бабки на скамейке на всякий случай ехидно смеются. Это их самое испытанное и последнее (перед матом) оружие.

Блондинка выходит из лифта и звонит в дверь. Нет ответа. Хотя кто-то стоит по ту сторону и явно смотрит в глазок.

— Тань, открывай, это я вернулась! — мелодичным голосом объявляет блондинка. — Мама твоя. (— Мама? — шепчет бабушка Кузе.) Замок щелкает, дверь приоткрыта на цепочку.

— Пусти меня, доча, — ласково говорит куколка.

— Кто-о? — зловеще поет, глядя в щель, полная молодая женщина в халате. — Вам кого, девушка?