4.
Тусклый, немного унылый, но в меру комфортный свет из огромных ламп накрывал своей прозрачной массой сцену и зал на триста мест, заполняя полностью все то помещение, на которое он был рассчитан. Этого унылого света было довольно много, поэтому было относительно светло, но мне почему-то казалось, что он слегка не справлялся со своей задачей и был слаб, чтобы в полной мере дать то удовлетворение, которое от него требовалось. Я стоял возле ведра с водой, которая капала сверху, просачиваясь сквозь дыры в огромной палатке из материала, названия которого я не знал. Эта палатка в 6 метров в высоту и площадью около 500 квадратных метров заключала внутри себя и абстрагировала от всего остального мира около полутора сотен человек. Позже выяснилось, что это называется тентовая конструкция из материала ПВХ. Но тогда мне на это было наплевать.
Палатка была довольно старой, и вода лилась сквозь дыры и щели сверху прямо на сцену, попадая на дорогостоящую аппаратуру, часть из которой была уже бережно накрыта полиэтиленовыми пакетами. Некоторые комбики и колонки не могли быть накрыты этим полиэтиленом из-за мощных вибраций звука, который они издавали, поэтому они оставались мокнуть под каплями унылого непрекращающегося дождя.
Здесь было мокро уже все, начиная от самой сцены и заканчивая тарелками на барабанной установке, которые при ударе разбрызгивали капли воды в разные стороны. Музыканты не обращали внимания на дождь и сырость, они играли на вымоченных инструментах, периодически стряхивая с вымоченных волос капли грязной воды. Певцы еще пытались с микрофонами в руках медленно передвигаться из стороны в сторону, уходя из под наиболее мокрых мест. А гитаристы просто старались укрыть свои гитары от постоянно капающей сверху жидкости. Но все продолжали играть. И концерт продолжался. Хотя это было уже сложно назвать концертом.
Я и был прав — здесь было мало света, несмотря на то, что освещение было хорошее, и четко были видны лица людей. Но как будто некое невидимое "нечто" растворялось в воздухе, то ли материя, то ли сила, то ли что-то еще, но оно заполняло собой весь этот шатер, изменяя атмосферу, проникая в нее, деформировало ее сущность, делая угрюмый свет еще более тяжелым и плотным, чем он когда-либо мог казаться. Какая-то масса — и эта масса была неоднородна. Она была смешана и структура ее была мне непонятна. Но я чувствовал ее каждой клеткой своего тела, ощущая ее давящую холодную агрессию с одной стороны, и какую-то светлую теплую нежность с другой. Страх и ужас чувствовал я вокруг себя, словно он пропитывал собой воздух, и в тоже время любовь и успокоение окружали меня и проникали внутрь. И я не мог понять, что происходит. Я просто стоял под каплями воды, просачивающейся сквозь дыры в палатке из ПВХ, и машинально переставлял аккорды на гитаре. Я продолжал играть, не обращая внимания на капающую мне на плечо дождевую воду, изредка отвлекаясь взглядом на гриф гитары, я с неподдельным ужасом и округленными от шока глазами на своем бледном застывшем лице смотрел в зал, не веря тому, что происходит в его пугающей глубине.
— Дьявол, я приказываю тебе именем Иисуса Христа!!!…
— Во имя Бога живого!!!…
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа!!!…
— Убирайся прочь!!!…
— Ты не имеешь власти над этим человеком!!!…
— Да придет свобода!!!…
— Его душа стремится к свету небесному!!!…
— Изыди!!!…
— Пошел вон!!!…
Множество голосов, криков, каких-то стонов, непонятных возгласов, нечеловеческих воплей и животных рычаний окружали меня со всех сторон, доносясь до меня из самых темных в этой палатке уголков, и перемешиваясь с человеческой речью и неизвестными мне, но до боли родными какими-то иностранными языками, которых я не знал и никогда не узнаю — все это проникало в мой разум, разрывая его на части и изменяя его структуру. Словно штурмуя мое сознание, эти звуки, крики и вопли наседали на меня своей огромной массой и, казалось, поглощали в своем ужасе.
Мои барабанные перепонки, являясь всего лишь проводником, могли выдержать эту нагрузку, но разум, принимая чуждые для него сигналы, цепенел и начинал тормозить, с трудом справляясь с анализом поступающей информации, он расписывался в своей беспомощности и не мог выработать быстрой адекватной реакции и последовательных сигналов к действиям, он стопорился.
Я смотрел в зал и наблюдал для себя совершенно неестественные действия незнакомых мне людей, совсем недавно пришедших в эту палатку от куда-то с улицы и буквально 20–30 минут тому назад сидевших здесь передо мной на пластиковых стульях и с циничной улыбкой и сарказмом в глазах смотрящих на сцену.
Теперь некоторых из этих людей словно разрывало и выворачивало на изнанку, они как-то страшно дергались и изгибались, словно куклы на ниточках, как будто кто-то привязал их головы, руки и ноги к веревкам и теперь исполнял ими танец, как какой-нибудь безжалостный кукловод. Кто-то из этих людей кричал как-то странно и неестественно, и во многих этих криках было что-то животное и нагоняющее ужас, вопли — от которых тело бросало в дрожь, как будто они были сигналом к чему-то страшному. Эти ужасные вопли словно проникали внутрь костей и заставляли сердце учащенно биться в груди. Кого-то просто ломало и резко выдергивало конечности так, словно у них была ломка как у наркоманов. Кого-то просто крючила какая-то невидимая сила, и чувствовалось, как напряжение в их теле выворачивает им мышцы. А кто-то блевал на земле, стоя на коленях — так, словно из него выходили все внутренности. Рядом с каждым из таких людей было по два по три служителя церкви, которая организовала проведение службы в этой палатке. Эти служители молились за таких людей, возлагая руки, и от них я слышал ту родную человеческую речь и неизвестные мне, но до боли родные, иные языки, которых я не мог перевести.
