Доступ 'к телу' богатенького олигарха она должна была получить на равных. А раз это было пока невозможно — где ей было взять столько денег? — то надо было выйти на цель в составе какой-либо уважаемой корпорации. Бандиты отпадали, оставалась журналистика.

Через пятых-восьмых знакомых удалось устроиться в 'Литературку'. Там как раз одна девочка поступила учиться, и оказалась свободной вакансия секретаря. Это, по тогдашним наивным представлениям Ларисы, был уже немалый успех. Вокруг умные молодые журналисты, интеллигентная, но слабая среда, постоянное общение с политиками и писателями… Там она найдёт себе место!

Действительность её планы опровергла. 'Литературка' оказалась уже газеткой загибающейся, чуть ли не умирающей. Зарплаты были маленькие, их задерживали. Уважаемые журналисты из газеты поразбежались. Оставалось либо старичьё, доживающее до пенсии, либо молодые, подающие надежды будущие 'акулы пера'. Вот только Ларисе будущие были ни к чему. Жить нужно сейчас. Был, правда, грех, нравился один, даже отдалась ему как-то, после вечеринки, прямо на полу в чужом кабинете… фу! Но что ей в том сексе? Не ребёнка же от 'будущей надежды' заводить!

С писателями… Тут жизнь тоже быстро показала ей всю её наивность. Писатели по нынешним временам тоже обнищали. Убиваться год над книгой, чтобы получить шестьсот долларов — это надо быть фанатиком. Или сумасшедшим. Или существом с заниженной самооценкой. Которое находит себе сублимацию в изобретении других реальностей, где расписывает себя великим. Как выразился один из них в каком-то очередном интервью: 'Когда я пишу, я чувствую себя демиургом!' Слово-то какое дурацкое! Она даже не поняла, о чём речь, ибо тогда не знала смысла этого понятия. Но посмотрела в словаре и от души расхохоталась. Этот вот, с застывшей на лице печатью импотенции — Демиург?

Словом, серьёзно зарабатывающих на литературе оказалось крайне мало. И в большинстве своем это были подчас пренеприятные тётки, строгающие чудовищные бабские детективы. Так что вариант с писателями следовало отсечь. Что Лариса мгновенно и сделала.

Вообще, она поняла к тому времени, что литература эта, журналистика, телевидение — это всё ерунда. Они — обслуга. Они питаются объедками настоящей силы. Если вообще не тем продуктом, что та оставляет после переработки пищи. А пищей этой настоящей силы была… сама сила. Та самая, которая энергетизировала Москву. Которая собирала вокруг себя деятельных людей. Которая пронизывала жизнь людей деятельных.

Деньги?

Лариса потому и стремилась иметь их много, что всю жизнь её бесило именно это — их недостаток. Когда родители жалко лепечут — или грубо орут, от отчаяния, — что нет денег, неоткуда взять, а зарплату задерживают! Когда тебе не хватает на новую модную юбочку, и ты унизительно пытаешься что-то сшить самой из найденных в древнем чемодане на антресолях еще советских 'ситчиков'. Когда одноклассница рядом с тобой запросто достаёт сотню, хотя вам и надо-то — купить колы за десятку. А у тебя и десятки нет. Есть только монеты, сэкономленные на утаённых от родителей сдачах.

Ларисе до смерти надоело такое существование. И представить, что это будет длиться вечно, до конца жизни, она просто не могла. Лучше удавиться сразу.

Тогда она действительно четко понимала: сила — это деньги. Или наоборот: деньги — это сила.

В конце концов и врага своего тогдашнего она уничтожила через деньги. Но! Но — благодаря себе. Именно она, лично она, смогла настроить эту силу, направить её и использовать так, как это было нужно ей, Ларисе. А не силе.

Тогда она лишь смутно начинала догадываться об истинных взаимоотношениях между силой и деньгами. Но только здесь, в Москве, окончательно узрела подлинную связь.

Сила — не деньги. Деньги в этом раскладе всего лишь инструмент. Сила их использует. Как молоток. Или как ключ. А сама сила… сама сила… это воля человеческая. Это характер.

Те, кто заработал за эти годы перемен, заработали не потому, что им повезло. Везучие быстро всё растеряли. Или их застрелили. А эти — эти заработали не только благодаря везению. И не столько. А потому, что хотели. Имели для того волю. И использовали для того характер.

Они захотели — и стало так, как они захотели.

А ведь характера нужно было более чем много! Поначалу-то вообще война шла! Стреляли на ней, отравляли, в бетон закатывали! Топили в переносном и буквальном смысле.

Так что те, кто не только выжил, но и остался с капиталом, — с ними и сила. И они тоже — сила. И деньги для них — всего лишь инструмент.

И Лариса начала искать пути в эту силу. Журналистика, телевидение — это всё ступеньки. При самом удачном раскладе здесь тоже можно заработать. Какие-то деньги. Незначительные. Которые позволят тебе удовлетворять свои нужды, но… Но не дадут управлять силой.

Что могла сделать она, одинокая девчонка в огромном чужом городе? Секретарша, ставшая репортёришкой?

Да всё! Ведь она была женщиной. А у женщины есть своя сила и свои инструменты для достижения цели. От одного из интервьюируемых она однажды услышала, а потом нашла книжку и сама вычитала фразу: 'Мужчина управляет вселенной, а женщина — управляет мужчиной'. Так и есть. В этом — миссия женщины. А этом её искусство.

И Лариса стала осваивать это искусство управления. Начавшееся, как оказывается, с того первого эскиза в их дворе с по-своему забавным и наивным пригородным бандитом. И закончившееся — или пока закончившееся — на банкире Владимирском. Пожилом и некрасивом дядьке. Имеющем, однако, достаточно силы, чтобы заставлять выполнять свои желания.

К нему Лариса и пошла, едва услышала, как тот подъехал к дому.

* * *

Борис Семёнович брезгливо рассматривал своего сына. В эти утренние часы тот был похож на человека, за спиной которого — тяжёлая работа. Низко нагнувшись, странно накренившись, как будто он противостоит штормовому ветру, Леня плёлся через двор, стараясь не встречаться глазами с отцом. Он выглядел совершенно опустошённым и, несмотря на свою 'униформу' крутого рокера, очень старым.

— Ну? — осведомился отец. — И где же мы были?

— Это было стрессово, — сказал сын после длительной паузы каким-то падающим голосом. Одновременно он попытался гордо распрямить сжатые в кулак пальцы левой руки.

Не получается. Вытянутая рука дрожит.

— Бл…! Да ты посмотри на себя! — окончательно вскипел Борис Семёнович. — Опять нажирался всю ночь? Где, с кем?

Сын попробовал придать своему облику более человеческий характер. Он тяжело поднял голову и мутно посмотрел отцу прямо в глаза.

— Бл… у тебя в доме живёт. Понял?

И аккуратно, стараясь не задеть, шаркающей походкой обошёл его, направляясь ко входу в особняк.

Владимирский с трудом удержался от того, чтобы ударить этого урода. Аж зубы скрипнули. Да что толку? Сынуля сейчас в состоянии полной невменяемости. Что бей, что кол на голове теши…

Пусть выспится. Придёт в себя. И надо срочно решать вопрос с клиникой. Пока не поздно. Где-нибудь в Швейцарии, чтобы режим немецкий, построже. Чтобы ни капли.

А то как бы дело не дошло до чего похуже спиртного, боязливо подумал он. Пока что сын не наркоман, слава Богу — это Владимирский проверил. Но… Ладно, марихуаной они, похоже, все балуются. Всё Голландию в пример приводят. Но ежели это что посильнее, да на фоне алкоголя…

Оскорбление в адрес Ларисы он пропустил мимо ушей. Сын органически не переваривает его новую жену. Ладно бы, любил свою мать! Нет, ту тоже не любит. Но на Ларису просто крысится постоянно. Настолько, что даже обедать вместе не могут. Уж сколько он ни предпринимал попыток организовать что-то вроде традиции тихих семейных обедов по воскресеньям! Была у него идейка устроить впоследствии нечто вроде дворянского салона. Как там? — 'по четвергам они давали обеды, на которые собирались лучшие люди общества'. Вот и тут так можно было бы.

Молодая красивая хозяйка. В углу кто-то тихонько играет на рояле. За столом политики, писатели, артисты. Слава Богу, немало их тут, вдоль Рублёво-Успенского! Журналистов изредка приглашать, лучше западных, художников каких… Чтобы дом стал знаменит, как некий центр нового аристократизма.