Граф знал, что именно такими бывают неизбежные последствия недоедания.

— Полагаю, ты унесла домой то, что не смогла съесть? — деловито осведомился он.

— Этого я сделать… не смогла, ваша милость.

— Тебе не дали еды с собой?

— Я спросила у повара, нельзя ли мне взять с собой полцыпленка, который остался от вашего ужина. Повар как раз собирался выбросить его в помойное ведро.

Немного помолчав, она добавила:

— Он мне не ответил. Он бросил остатки цыпленка собаке, которая была уже так сыта, что даже не посмотрела на него.

Она рассказала эту историю без всяких эмоций: просто сообщила о фактах.

— Садись, — сказал граф. — Я хочу убедиться в том, что ты хорошо поела. И еще до начала позволь пообещать, что все оставшееся ты можешь унести домой.

Он увидел, как Жизель напряглась. Помолчав секунду, она сказала:

— Вы заставили меня пожалеть о том, что я вам рассказала. Эта история вовсе не значит, что я прошу милостыню, милорд.

— Я принял это решение еще до того, как ее услышал, — возразил граф. — А теперь ешь, дитя, и, ради бога, прекрати мне перечить. Если я чего терпеть не могу, так это того, чтобы на каждое мое слово мне возражали.

Когда Жизель усаживалась напротив него, на губах ее промелькнула тень улыбки.

— Извините, милорд… На самом деле я, конечно, очень вам благодарна.

— Тогда докажи это и поешь как следует, — отозвался он. — Терпеть не могу худых женщин.

Граф положил себе на тарелку кусок жареного кабана, а Жизель тем временем отрезала себе кусок языка, ко не начала есть, пока не передала графу соусы, которыми можно было приправить выбранное им мясное блюдо. Если он рассчитывал с удовольствием понаблюдать за тем, как недоедавшая в течение долгого времени девушка будет наверстывать упущенное, то его ждало разочарование. Жизель ела неторопливо, очень ловко пользовалась столовыми приборами и насытилась задолго до того, как граф кончил ленч.

Ему удалось убедить Жизель выпить немного кларета, но она сделала всего несколько маленьких глотков.

— Я привыкла обходиться без вина, — извиняющимся тоном объяснила она. — Но теперь, благодаря деньгам, которые вы мне дали, милорд, мы сможем жить лучше.

— Полагаю, их хватит не слишком надолго, — сухо заметил граф. — Я слышал, что за время войны цены невероятно выросли.

— Это так. Но все-таки мы… сумеем их растянуть.

— Вы всегда жили в Челтнеме?

— Нет.

— А где вы жили?

— В небольшой деревушке… в Вустершире.

— Тогда почему вы переехали в город? Наступило недолгое молчание, а потом Жизель сказала:

— Извините меня, ваша милость, но я хотела бы пойти домой и взять мазь, которая понадобится для ваших перевязок. Я не уверена, что у матери ее достаточно. Если нет, то ей придется приготовить новую, а на это понадобится время. Мне не хотелось бы, чтобы лечение прерывалось, если мы начнем его.

Граф пристально посмотрел на нее.

— Другими словами, ты не намерена отвечать на мои вопросы.

— Да… милорд.

— Почему?

— Мне не хотелось бы, чтобы ваша милость сочли меня невежливой, но моя семейная жизнь касается только меня.

— Почему?

— По причинам, которые… я не могу открыть… вашей милости, — с неожиданной твердостью ответила девушка.

Она встретилась взглядом с графом, и, казалось, между ними завязался безмолвный спор о том, чья сила воли победит. И очень скоро граф раздосадованно проговорил:

— Какого дьявола тебе понадобилась вся эта скрытность и таинственность? Я заинтересовался тобой, и, бог свидетель, лежа здесь день за днем, мне совершенно нечем было интересоваться, кроме этой треклятой ноги!

— Мне… очень жаль, что я вынуждена была… разочаровать вашу милость.

— Но тем не менее ты не намерена удовлетворить мое любопытство?

— Не намерена, милорд.

Граф невольно развеселился.

Ему казалось странным, что это хрупкое создание с тоненьким личиком и торчащими косточками считает возможным не подчиниться его воле, хоть она должна сознавать, что он готов оказать ей благодеяние. Однако в этот момент граф не имел желания оказывать на нее нажим и поэтому решил пока уступить.

— Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Забирай все, что хочешь, и отправляйся домой. И возвращайся без промедления, иначе я подумаю, что ты решила сбежать с моими деньгами.

— Вы должны понимать, что платить вперед всегда бывает опасно!

И хотя озорной ответ служанки немало удивил графа, он невольно улыбнулся.

Жизель упаковала холодные мясные закуски в белую бумагу и сделала аккуратный сверток, который ей пришлось держать обеими руками.

— Большое вам спасибо, милорд, — тихо. сказала она.

А потом, словно вспомнив о том, что теперь у нее есть новые обязанности, она добавила:

— Вы отдохнете днем? Для скорейшего выздоровления вам лучше всего немного поспать.

— Ты велишь мне это сделать? — Графа, который привык всю жизнь распоряжаться другими людьми, забавляла мысль, что он готов подчиниться воле этой худенькой девчонки.

— Конечно! Вы ведь наняли меня вам в сиделки. Поэтому я должна советовать вашей милости, как надо себя вести, даже если вы откажетесь меня слушаться.

— Ты ждешь, что я буду возражать?

— Мне кажется маловероятным, чтобы кому-то удавалось заставить вас что-то сделать, если вы сами этого не хотите. Так что мне придется воззвать к благоразумию вашей милости.

— Ты очень проницательна, Жизель, — заметил граф. — Но тебе не хуже меня известно, что, как говорится, «хозяйка за порог, а кот — по творог». Так что, если тебя волнует мое благополучие, я советую тебе не отсутствовать слишком долго.

— Я вернусь, как только возьму дома мазь, ваша милость.

Жизель сделала грациозный реверанс и покинула комнату.

Граф проводил ее взглядом, а потом снова взял рюмку с кларетом и задумчиво сделал глоток. Впервые за целый год у него появился новый интерес, не связанный с состоянием его собственного здоровья.

До ранения граф Линдерст был человеком очень подвижным и почти все время проводил либо на поле битвы, либо на охоте. Именно поэтому бездействие, к которому его принудила больная нога, было для него совершенно невыносимым. Он страстно возненавидел свой недуг даже не столько из-за физических мучений, сколько оттого, что чувствовал себя беспомощным. Это была слабость, которую он презирал и против которой сражался так, словно это был неприятель, которого необходимо измотать и победить.

У него не было причин оставаться одному. К тому же граф Линдерст был общительным человеком и нуждался в обществе. В Челтнеме нашлось бы множество людей, которые сознавали его высокое положение в обществе, не говоря уже о том, что тут были и офицеры, которые либо служили под его командованием, либо слышали о нем и восхищались его военным гением. Все эти люди сочли бы за счастье навещать его у него в доме, а потом, когда это станет возможно, принимать его у себя.

Но после ранения у графа испортилось не только здоровье: у него испортился характер. Всю свою жизнь он был в прекрасной форме — и теперь его положение больного стало ему ненавистно. Он ни с того ни с сего решил, что общество ему прискучило — и в особенности такое, в котором он не может наслаждаться благосклонностью прекрасных женщин.

Как и ею знаменитый начальник, герцог-Веллингтон, граф Линдерст любил общество женщин, особенно не слишком взыскательных — таких, в присутствии которых можно было бы позволить себе такую свободу речи и манер, какая не допускалась в светском обществе. Поэтому объектами его интереса становились и оперные певицы с Друри-лейн, и самые привлекательные и популярные красавицы Сент-Джеймса. Никто из них не мог отказать никаким его желаниям: он был не только знатен и невероятно богат, но и обладал неким обаянием, перед которым не могла устоять ни одна женщина.

Дело было не только в том, что граф был высок, прекрасно сложен и хорош собой, а в военном мундире выглядел так, что сердце каждой женщины начинало биться быстрее. В нем было что-то такое — нечто, не поддающееся определению, — что неизменно привлекало прекрасный пол.