– Во-вторых, прозвище «Дракул» – что по-румынски означает «дракон» – было дано его отцу, господарю Владу Второму из-за того, что он использовал в своем гербе изображение дракона и носил подвеску в виде дракона. Надо сказать, что ношение изображений дракона вовсе не было связано с колдовскими ритуалами или с тем, что у румын слово «дракула» означает и «дракон», и «дьявол». Влад Второй захватил валашский престол в 1436 году, свергнув своего двоюродного брата при поддержке императора Священной римской империи Сигизмунда Люксембургского. Сигизмунд основал в 1408 году рыцарский орден Дракона с традиционной для рыцарских орденов формулировкой «для охранения Креста Господня и борьбы с язычниками». Бороться Сигизмунд собирался главным образом с турками, неумолимо продвигавшимися через Балканы в центр Европы. Сигизмунд сделал членом ордена Влада из династии Басарабов, преследуя цель иметь верного человека на престоле валашских господарей: ведь Валахия была именно тем местом, где активно шла борьба турок-мусульман и христиан-европейцев. Соответственно Влад Второй имел прозвище «Дракул», а его сын Влад Третий стал известен под именем «Дракула», то есть «сын Дракулы». Так что легенда о том, что прозвище «Дракула» относилось не к валашскому господарю, а к его черному арабскому жеребцу, подаренному турецким султаном «валашскому принцу», абсолютно не соответствует действительности. Равно как и легенды о «колдовских практиках» Дракулы.

– А как насчет его легендарной кровожадности? – напомнил я. – Ведь его прозвище Цепеш, насколько я помню, означало «сажающий на кол».

– Как раз об этом я и собирался сказать, – ответил Причард. – Насчет прозвища: прозвище «Цепеш» вошло в титул Влада совсем не потому, что Влад Дракула широко использовал казнь через сажание на кол. На самом деле современные Дракуле хроники описывают произведший на свидетелей неизгладимое впечатление случай, когда молодой Влад ворвался в плотные ряды турок и метким сокрушительным ударом нанизал на свое копье одновременно трех янычар. Именно после этого события армия и народ дали Владу почетное и полное восхищения – а вовсе не ужасающее – прозвище Цепеш, «нанизывающий на кол». То есть речь шла о силе и легкости, с которой он это сделал. И лишь позже историки связали это с реальной казнью на колу.

– Да, но на колы он людей действительно сажал в больших количествах, и именно это приводило в ужас всю культурную Европу, – напомнил я.

– Ну, слухи о «чудовищной жестокости» Дракулы, мягко говоря, преувеличены, – возразил Причард. – Кроме того, Европа в те времена была не такой уж культурной и уж совсем не гуманной: для средневековой Европы жестокие и массовые казни были такой же нормой, как и для восточных деспотий. Уверяю вас, что четвертование, колесование и прочие обычные для «культурной Европы» казни ничуть не более человечны, чем принятое на Востоке сажание на кол.

– А что такое четвертование? – полюбопытствовал Тавров. – В смысле: на четыре части рубили?

– Нет, не рубили, а разрывали лошадьми, – поправил Причард. – Иногда попадались такие… как это по-русски… «жилистые» мужики, что палачу приходилось вначале надрезать жертве связки, чтобы казнь прошла без осложнений. Обычно перед казнью совершались пытки: четвертованию традиционно предшествовало вырывание кусков мяса из тела казнимого.

– Однако! – передернуло меня от отвращения. Вот тебе и «культурная Европа»! – А за какое преступление полагалась такая жуткая казнь? – спросил я.

– Обычно за покушение на жизнь короля, – ответил Причард. – Однако часто все зависело от вкусов судьи или самого короля. Скажем, во времена современника отца Цепеша, Влада Второго Дракулы, французский король Карл Шестой широко практиковал утопление: когда казнимого завязывали в мешок и бросали в реку. Обычно такая казнь полагалась за сквернословие простолюдинам, но при Карле Шестом так казнили и обычных воров, и виновных в массовых беспорядках. Однажды утоплению был подвергнут и аристократ Луи де Боа-Бурбон, который при встрече с королем всего лишь поклонился ему, а не встал на колено. Хотя возможно, что Карл Шестой приказал казнить его в одном из припадков безумия, коим был периодически подвержен после тяжелой болезни. Кстати, интересная подробность: чтобы кто-нибудь случайно не спас брошенную в реку жертву, приняв ее за утерянный мешок с товаром, на мешки для казни специально наносили надпись: «Дайте дорогу королевскому правосудию».

– А колесование? – продолжал удовлетворять свое профессиональное любопытство криминалиста Тавров. – Телегой переезжали, что ли?

– Нет, просто наносили многочисленные переломы, – охотно разъяснил Причард. За время долгого изучения средневековых обычаев он, похоже, стал воспринимать их как норму. Впрочем, в средневековой Европе это и было нормой – о «правах человека» тогда никто не задумывался.

– Осужденного на казнь клали с раздвинутыми ногами и вытянутыми руками на соединенные в виде креста Святого Андрея, то есть в виде буквы «Х», два бруса. Палач вначале железной палкой переламывал несчастному руки, предплечья, бедра, ноги и грудь. Затем осужденного прикрепляли к небольшому каретному колесу, поддерживаемому столбом. Переломленные руки и ноги привязывали за спиной, а лицо казненного обращали к небу, чтобы он принял смерть в этом положении. Казнь считалась жестокой даже по понятиям тех времен, поэтому судья или король мог проявить милосердие и приказать умертвить осужденного перед началом ломки костей.

– Гуманизм, однако! – саркастически заметил я.

– Да, в то время такое считалось милосердием, – развел руками Причард. – Скажем, во время проведения распространенной в отношении колдунов или еретиков казни сожжения на костре в виде особой милости могли использовать очень сухие дрова, чтобы сократить мучения осужденного или даже прервать его страдания ударом багра, которым ворошили костер. Из мучительных казней в Европе еще широко использовались зарывание живьем в землю и сдирание кожи заживо. Во Франции живьем зарывали воровок, в Германии – женщин-детоубийц. Сдирали кожу заживо с тех, кто прелюбодействовал с женщинами королевской крови, а также с переводчиков Библии – что, с точки зрения «добрых католиков», считалось страшным богохульством. Ну и широко использовалось во всех европейских странах в отношении фальшивомонетчиков варение заживо в кипятке или в масле.

– Понятно, что времена были жестокие, – решил я прервать малоаппетитные излияния Причарда. – А как насчет сажания на кол? Эта казнь в Европе действительно не применялась?

– Такая казнь считалась языческим пережитком, и церковь неодобрительно относилась к ней. Во всяком случае, эта казнь применялась к обвиненным в колдовстве наряду с колесованием и сожжением на костре при Меровингах, в частности, во времена франкской королевы Фридегунды. На Востоке же эту казнь использовали очень часто по той причине, что в зависимости от конкретной процедуры казни и особенностей конструкции кола смерть посаженного на кол наступала либо через несколько минут, либо через несколько суток – в зависимости от желания казнящего. Легенда о «кровожадном колосажателе» Владе Цепеше появилась как следствие двух фактов: сажание на кол было в глазах европейцев чисто восточной экзотикой, символом варварства – хотя любимые в современной Дракуле Европе колесование и четвертование, с нашей точки зрения, ничуть не менее чудовищны. Второй факт: случай массовой казни Цепешем турецкого войска вместе с военачальниками-пашами, которая носила демонстративный характер.

– Ах, так все-таки было массовое колосажание? – подметил я.

– Следует учесть, что правление Влада Цепеша Дракулы пришлось на чуть ли не самый трагический период для балканских государств, когда решалась их судьба, – заметил Причард. – И Валахия не была исключением.

После сокрушительного поражения в 1396 году под Никополем – что на севере нынешней Болгарии – европейского христианского войска под предводительством Сигизмунда Люксембургского лишь разгром османского государства великим Амиром Тимуром в 1402 году спас Европу от неумолимого турецкого вторжения. Европейцы, кстати, по своей традиционной неблагодарности, ненавидели своего спасителя и использовали в хрониках данное врагами Тимура враждебное прозвище Тамерлан. Европейцы никак не использовали подаренный им Тимуром шанс, и спустя полвека турки беспрепятственно восстановили былую мощь. После падения в 1453 году Константинополя – последнего оплота христианской культуры в Азии – вновь началась кровавая экспансия турок на Балканы. Не способные противостоять мощи Османской империи, слабые балканские государи были вынуждены признавать себя вассалами турецкого султана, выделяя в его войско вспомогательные отряды: например, в битве при Анкаре против Амира Тимура принимал участие и был почти полностью уничтожен сорокатысячный сербский вспомогательный отряд, присланный деспотом Сербии Стефаном Лазаревичем. Христиане были вынуждены платить туркам дань не только деньгами, но и людьми: именно из принявших ислам христианских мальчиков формировался отборный корпус янычар и набирались личные рабы султана.