Это письмо Меншикова было отправлено 12 апреля 1718 года и, как следует из дальнейшего, ничуть не повлияло на Рунина. Две недели спустя князь отправил еще одно послание с более сильными выражениями. Распекал он комиссара так: «Мы надеялись, что по тому нашему предложению свою злополучную гордость и бездушные поступки уже весьма отложите», но оказалось, что вы «прежние свои злогордостные, паче ж бездельные, еще поступки продолжаете». Разгневанный губернатор и фельдмаршал мог бы отстранить зарвавшегося комиссара от должности, но ограничился лишь требованием прислать объяснительную записку.

Само собой разумеется, что, выполняя обязанности губернатора или руководя Военной коллегией, выступая в должности сенатора или, наконец, распоряжаясь во дворце, Меншиков не мог полностью положиться на Волкова, Нестерова, Полянского и им подобных. Не умея записывать, он должен был обладать незаурядной памятью. Порой, читая письма князя, поражаешься, как ему удавалось держать в голове всякого рода мелочи и отдавать по поводу их распоряжения, причем эти распоряжения явно не могли быть кем-либо подсказаны, а исходили от него самого, он их извлекал из недр собственной памяти.

Капитану корабля «Св. Екатерина» фон Вердену князь в июне 1721 года отправил оконные стекла с просьбой их «на показанные от вас места поставить». Память князя хранила сведения и о том, кто бы мог выполнить эту работу: «А понеже у вас есть два столяра, и того ради прикажите им зделать для оных стекол хорошие рамы». Не лишено любопытства и распоряжение, отправленное 23 августа того же года надзирателю за строительством дворца в Ораниенбауме поручику Бурцеву. Князь вспомнил, что ему попадались на глаза два разбитых зеркала, которые он где-то решил пустить в дело. В Ораниенбаум он посылает денщика с письмом к Бурцеву: «Которые зеркальные два стекла есть у вас разбитые, оное, положа в ящик и наслав чем надлежит, дабы не разбить и ртуть, чем подведено, не повредилась, пришлите с оным денщиком к нам немедленно». Не обошлось без дополнения и в этом письме: «Р. S. Оные положите на качалку, как оной посланной денщик вам укажет».

Князь помнил, что на корабле «Фридрихштадт» осталась кровать «и протчие уборы и вещи», которые во время зимней стоянки флота могли прийти в негодность. 15 сентября он велит отправить предписание «человеку нашему» Василию Тарасову, чтобы он на зиму перевез кровать и прочее имущество в дом. Когда распоряжение принесли на подпись, князь вспомнил еще об одной детали и велел дополнить послание: «Р. S. Також и остаточные на корабле дрова все примите… и употребляйте в присудствие наше на Котлине-острове, ибо в скором времени туда прибудем». [252]

Другая грань таланта Меншикова состояла в высокоразвитом здравом смысле, заменявшем ему ученость и образованность. На этом качестве ума вряд ли стоит останавливаться, ибо весь жизненный путь Александра Даниловича усыпан поступками, пронизанными рационализмом. Именно эти качества помогают объяснить истоки его фаворитизма – удивление неграмотностью князя сменяется восхищением талантом самородка.

Остается объяснить, как же все-таки случилось, что Меншиков, уже будучи вельможей, так и ограничился умением ставить лишь подпись. Ответить на вопрос можно только догадками; источники об этом молчат.

В годы первого двадцатилетия своего возвышения Меншиков, как и его повелитель, вел кочевой образ жизни, сначала сопровождал Петра в разъездах и походах, затем самостоятельно командовал войсками. И хотя силы молодости были неисчерпаемы, у него все же не оставалось времени для учебы. Тогда он без ущерба для дела эксплуатировал свою память и здравый смысл. Позже сесть «за парту» ему, видимо, мешали возраст и княжеский апломб. Теперь память, быть может, и стала менее острой, но накопился огромный опыт.

С неграмотностью Александра Даниловича связан еще один курьез в его биографии – Меншиков был первым из русских, кого иностранное академическое учреждение избрало своим членом. Петр I, как известно, был избран членом французской академии в 1717 году, Меншиков ухитрился упредить царя на целых три года. Не кто-нибудь, а сам Ньютон 25 октября 1714 года известил Александра Даниловича об избрании его членом Королевского общества. Вот это письмо: «Могущественнейшему и достопочтеннейшему владыке господину Александру Меншикову, Римской и Российской империи князю, властителю Оранненбурга, первому в советах царского величества, маршалу, управителю покоренных областей, кавалеру ордена Слона и высшего ордена Черного Орла и пр. Исаак Ньютон шлет привет.

Поскольку Королевскому обществу известно стало, что император ваш, е. ц. в. с величайшим рвением развивает во владениях своих искусство и науки и что Вы служением Вашим помогаете ему не только в управлении делами военными и гражданскими, но прежде всего также в распространении хороших книг и наук, постольку все мы исполнились радостью, когда английские негоцианты дали знать нам, что ваше превосходительство по высочайшей просвещенности, особому стремлению к наукам, а также вследствие любви к народу нашему желали бы присоединиться к нашему обществу. В то время, по обычаю, мы прекратили собираться до окончания лета и осени. Но услышав про сказанное, все мы собрались, чтобы избрать ваше превосходительство, при этом были мы единогласны. И теперь, пользуясь первым же собранием, мы подтверждаем это избрание дипломом, скрепленным печатью нашей общины. Общество также дало секретарю своему поручение переслать к Вам диплом и известить Вас об избрании. Будьте здоровы.

Дано в Лондоне 25 октября 1714 г.»

Письмо вызывает множество вопросов, ответы на которые, вероятно, могли бы дать архивы Королевского общества. Любопытно, как обосновывал свою просьбу Меншиков в письме Королевскому обществу от 23 августа 1714 года? В чем состояли его научные заслуги и на каком основании великий Ньютон именовал Данилыча человеком «величайшей просвещенности»? Кто были «английские негоцианты», лестно отзывавшиеся о плодотворной деятельности Меншикова на ниве распространения наук в России? Наконец, довелось ли Меншикову раскошеливаться, чтобы заручиться благосклонностью «английских негоциантов» и единодушием членов Королевского общества, пополнившего свои ряды новым членом, или это был доброжелательный жест английского правительства?

В архивном фонде Меншикова сохранился диплом, выданный ему Королевским обществом, но Данилыч ни разу не рискнул упомянуть о своей принадлежности к Королевскому обществу и украсить своей титул еще тремя дополнительными словами: член Королевского общества. Скромностью Меншиков не отличался, но в данном случае здравый смысл взял верх над тщеславием.

Петля на шее светлейшего стянулась – когда он меньше всего ожидал неприятностей. Если бы князь находился в России, а не в Померании, вряд ли кто осмелился на него донести. Даже если бы этот смельчак и обнаружился, светлейший располагал такой властью, что без труда спустил бы дело на тормозах. Но Меншиков полтора года отсутствовал, и неизвестно от кого и как царь узнал о его подрядных махинациях.

Автор биографии, составленной еще при жизни князя, связывал начало следствия с анонимным доносом. «В письмах такого рода не были пощажены ни князь Меншиков, ни другие знатные особы, как генерал-адмирал Апраксин, фельдмаршал Шереметев, генерал-фельдцехмейстер Брюс. Их обвиняли в разных противозаконных действиях, например, будто бы они употребляли во зло власть, присвоенную их должностям, худо берегли вверенные им казенные деньги и тратили их по собственным своим видам». Здесь много неточностей и попыток утопить истину в велеречивых словах. Во-первых, ни Шереметев, ни Брюс не были причастны к финансовым махинациям. Вовторых, князю было предъявлено обвинение в присвоении казенных сумм. Похоже, что это преступление скрыто за невинными словами: «Тратили их по собственным своим видам». [253]