Кто бы ни был виновником катастрофы, ее последствия надлежало устранять, и мы вновь во второй половине января 1717 года встречаем Меншикова в Ревеле. Перед отъездом туда из Петербурга он известил царя о цели поездки: «Только при себе осную все, что потребно, и, управя там все, что надлежит, паки сюда поеду». Действительно, в Ревеле князь провел только неделю, оставил надзирателям инструкции и вернулся в столицу. Учитывая опыт, было решено наполнять ящики камнями доверху, а сами ящики укрепить «быками». [213]
Важнейшей заботой Меншикова становится в это время подготовка флота для совместных действий с датской и английской эскадрами против Швеции. Именно он в отсутствие Петра и адмирала Апраксина остается главным распорядителем при отправке кораблей в море, а также при постройке галер и транспортных судов. Его донесения царю в летние месяцы 1716 года содержат множество разнообразных сведений о сделанном:
«В нынешнюю кампанию будет у нас здесь готовых 20 галер», «ныне заложил вновь 20 галер», «приготовлением в отпуск кораблей всеми мерами стараемся», «положено сделать 300 соймов (мелких судов. – Н.П.)». Несомненную радость Петру доставляли сообщения князя о закладке им линейных кораблей.
В поле зрения светлейшего находились строительные работы в столице, Петергофе и на Котлине-острове. В июле 1716 года Меншиков доносил царю о завершении строительства канала в Петергофе, о посадке в его парке свыше двадцати пяти тысяч деревьев, о сооружении «большой залы» в Монплезире, об исправлении гавани. В самом Петербурге полным ходом шло сооружение канала вокруг Адмиралтейства, подходило к концу строительство первой очереди госпиталя, возводилась колокольня Петропавловского собора. В Кронштадте было подготовлено сорок восемь складских помещений – «магазейнов».
Петр был доволен распорядительностью князя. «За те (работы. – Н.П.) вам благодарствуем», – отвечал царь из Копенгагена в сентябре 1716 года, имея в виду сооруженные амбары, магазины, пороховые погреба и прочие здания.
Царские инструкции Меншикову, упомянутые выше, носили, так сказать, разовый характер, они составлялись по отдельному поводу. Что касается инструкции губернатору, определявшей права и обязанности этого важного должностного лица в правительственном механизме, то она, несмотря на пристрастие царя к законотворчеству, так и не была составлена. Но если бы она и существовала, то ни в коем случае не исчерпала обязанностей, исполняемых князем. Необычность этим обязанностям придавало то обстоятельство, что Александр Данилович занимал должность губернатора столичной губернии, царской резиденции, находившейся в строительных лесах, – ни один город страны не застраивался с такой быстротой, как Петербург. Наконец, светлейший был человеком, близким к царской семье, а посему губернатор выполнял разного рода деликатные поручения, проистекавшие из доверительных отношений. Положение же царского фаворита давало право ему самому вмешиваться в дела, которые другой губернатор оставил бы без внимания.
Множество самых разнообразных обязанностей, выполняемых Меншиковым, воспринималось в то время как должное. Когда по поручению князя составлялась инструкция капитану Маслову, отправляемому в Старую Ладогу, избранную царем для места заточения бывшей царицы Евдокии, то и в этом нет ничего странного – Старая Ладога находилась на территории, подведомственной Меншикову, а само деликатное поручение, надо полагать, – лично царя, как, впрочем, от него же исходили и инструкции, как содержать черницу. Сам выбор монастыря в Старой Ладоге, несомненно, связывался у царя с уверенностью, что Меншиков в точности выполнит его волю и не допустит никаких послаблений, которыми инокиня пользовалась, живя в Суздальском монастыре.
Как должное воспринимается и цидулка, вложенная в письмо Меншикова к Макарову от 22 апреля 1721 года: «Извольте его царскому величеству напамятовать о Гагарине, ибо приходят дни жаркие, и дабы здесь, в городе, не умножились духоты, и чтоб для оной причины, хотя за город тело ево вывесть». В обязанность губернатора входило наблюдение за санитарным состоянием города, и разлагавшийся труп повешенного сибирского губернатора Матвея Петровича Гагарина мог вызвать «поветрие». Правда, этого рода обязанность в первую очередь лежала на плечах генерал-полицеймейстера, но Антон Мануйлович Девиер не рискнул обратиться к царю с напоминанием, тем более что и сам светлейший не осмелился написать донесение Петру, а счел возможным прибегнуть к посредничеству Макарова. Да и обращаясь за содействием к кабинет-секретарю, князь предпочел оставаться в тени: «И о сем извольте не от мене докладывать, но токмо что напамятовать для помянутой духоты».
Губернатор печется о том, чтобы корабли не бросали якорей в фарватере Невы, но швартовались у берега реки, «дабы ис того морским судам никакова повреждения не учинилось и в проезде рекою тех судов наипаче никакой опасности не было». Первое такого рода распоряжение последовало 28 августа. Через три дня оно было повторено, на этот раз генерал-полицеймейстеру Девиеру, а 3 сентября – президенту Коммерц-коллегии Дмитрию Михайловичу Голицыну. [214]
Нет ничего удивительного в том, что Меншиков выступал организатором празднеств в Петербурге по случаю заключения Ништадтского мира – на то он и был губернатором. Но почему Александр Данилович, не будучи московским губернатором, руководил подготовкой грандиозного «машкерата», состоявшегося по этому же поводу в старой столице? По-видимому, выполнял личное поручение царя. Петр, как известно, придавал такого рода торжествам огромное воспитательное значение и поэтому счел необходимым, чтобы готовил его Меншиков, человек распорядительный и умевший потрафить вкусам царя.
Празднества в Москве должны были состояться в конце января – первых числах февраля, а подготовка к ним началась еще с сентября: князь отправил в старую столицу подпоручика Глеба Веревкина «для починки слобоцкого нашего дому и исправления припасов». Сам Меншиков вместе «со всем своим домом» прибыл в Москву 18 декабря и тут же, видимо, стал распоряжаться. 12 января 1722 года он писал московскому вице-губернатору Воейкову: «Понеже вам неоднократно предложено было, чтоб Красную площадь, где его императорское величество на судах веселитца изволит, очистить всю, но и ныне еще того не учинено». От вице-губернатора Александр Данилович потребовал, чтобы площадь была очищена «всеконечно в скорости».
Главным зрелищем празднества должны были стать водруженные на сани корабли, приводимые в движение либо лошадьми, либо попутным ветром, а также восседавшие на них дамы в маскарадных костюмах. Меншиков затребовал от оберкоменданта Москвы полковника Измайлова «ведомость, к машкерату судов сколько зделано и достальные как поспеть могут». Затребовал князь и список «женских персон», привлекаемых к участию в празднествах.
Празднества должны были начаться в 2 часа дня 27 января съездом гостей во дворец Меншикова, но царь, по неизвестным причинам, велел перенести их открытие на следующий день, о чем по распоряжению князя обер-коменданту Измайлову поручалось известить население столицы «чрез барабанный бой». «Судовый ход» начался 2 февраля. Князь распорядился, чтобы на площадях, через которые будут следовать «машкератные» суда, был поставлен «крепкой караул, дабы людей никого на тое площадь не пущали».
На следующий день после «машкерата» царь устроил смотр служебной годности дворян. Организация такого рода мероприятий входила в обязанности Герольдмейстерской конторы во главе со Степаном Колычевым, которая была учреждена при Сенате, но указ Колычеву исходил не от Сената, а от Меншикова. [215]
Не Сенат и не Иностранная коллегия, а Меншиков рассылает извещения гетману Скоропадскому и украинской старшине, а также герцогине Курляндской Анне Иоанновне и населению Митавы о заключении победоносного мира. 14 сентября 1721 года он снарядил на Украину гвардии поручика Чекина, снабдив его инструкцией для Федора Ивановича Протасова, представителя русского двора при гетмане. За приятное известие гетман и старшины должны были расплачиваться дорогими подарками. «Того ради, – обращался князь к Протасову, – извольте как гетмана, так и всю старшину склонить, дабы они за такую радость, которая больше всех прежних радостей, ево дарили хорошими подарками». Светлейший даже назначил таксу за радость, «которая больше всех прежних радостей» – с каждого полка по 1000 талеров.
