— Как вы сказали? Если ронины ворвутся в усадьбу, мы просто должны дать себя зарубить?!.. — медленно проговаривая слова, переспросил Хэйсити.

Хёбу в подтверждение кивнул, будто говоря: «Вот именно!» Руки его, лежавшие на коленях, были крепко сжаты в кулаки, так что, казалось, пот проступал на ладонях. Он сам понимал, что в его вопросе нет логики. Вместо того чтобы приказать страже в случае нападения ронинов биться насмерть и держаться до последнего, он предлагает им не оказывать сопротивления и беспрепятственно дать себя зарубить. Вероятно, Хэйсити Кобаяси должен будет передать приказ всем остальным… Но зачем тогда вообще было приставлять охрану к Кире? Вот оно как…

Хэйсити вспомнил слышанные когда–то от Хёбу слова: «Может быть, придется вам умереть собачьей смертью…» Между теми словами и сегодняшним вопросом определенно была какая–то связь. Уловив эту связь, Хэйсити внезапно остолбенел от догадки: уж не задумал ли командор дать ронинам отомстить и покончить с Кирой? С человеком, который доводится родным отцом господину?!

Глаза Хэйсити вспыхнули огнем.

— Ну, да, вроде того! — быстро кивнул Хёбу, прочитав по лицу Хэйсити, что тот обо всем догадался.

Он старался говорить спокойно, но голос его подвел и осекся. Откашлявшись, Хёбу еще раз подтвердил:

— Да хоть бы и так…

Он, должно быть, боялся, что собеседник истолкует его слова слишком однозначно, но Хэйсити, впервые уразумев, что на уме у бывшего командора и что он хочет сказать, был совершенно ошеломлен и подавлен.

— Но как же?… — только и мог вымолвить он.

Словно не желая слушать никаких возражений, Хёбу судорожно рванулся, подпрыгнув на коленях, и выкрикнул громовым голосом, которым, казалось, можно было свалить собеседника наповал:

— Ради нашего клана! Ради дома Уэсуги!

— Нет, ни за что! — сказал Хэйсити. — Я не могу!

— Глупец!

Взоры их скрестились — каждый будто хотел насмерть поразить противника взглядом. В конце концов Хёбу не выдержал и обмяк. Яростное пламя в его глазах померкло, уголки губ скривились. Он не плакал, но он как бы опал лицом вперед, держа иссохшие, словно палки, руки на коленях. Он тяжело прерывисто дышал, и плечи его содрогались, будто Хёбу только что взбежал по крутому склону горы.

— Командор! Командор! — промолвил Хэйсити, сдерживая слезы.

Хёбу по–прежнему сидел на циновке обмякнув, бессильно прогнувшись вперед, будто вот–вот упадет.

— Командор, — продолжал Хэйсити, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, — ну, хорошо, если вы серьезно, как же вы это себе представляете?…

Но Хёбу вдруг рухнул ничком на циновку.

Когда стемнело, Хэйсити покинул усадьбу в Сироганэ. Осенняя ночь была темна, и сердце Хэйсити было объято мглой. Он весь еще был во власти чувств, охвативших его во время недавней беседы. С грустью думал он о том, что переживает сейчас Хёбу Тисака, которому предстоит через несколько дней отправиться в Ёнэдзаву. Там, наверное, сейчас в горах уже идет снег. Небо в преддверии долгой зимы окрашено в унылые блеклые тона… Хёбу предстояло вернуться в родные края, под это мрачное небо, с глубоко уязвленной душой. Хотелось бы, по крайней мере, чтобы он оставался, как всегда, деятельным и целеустремленным, исполненным решимости померяться силами с Кураноскэ Оиси, о чем он сам не раз говорил. Вероятно, иного нельзя было и ожидать, но для Хэйсити было просто невыносимо видеть этого человека в минуты душевной слабости, как сегодня вечером. В то же время он думал и о том, сколь важна становится теперь их роль — роль охранников усадьбы Киры.

Намекнув, как следовало из его речей, на то, что ради безопасности клана можно было бы при известных обстоятельствах пожертвовать Кодзукэноскэ Кирой и выдать его голову, Хёбу тем самым указал не только на то, каким опасностям подвергается ныне дом Уэсуги, но и на то, как важна в связи с этой опасностью порученная им, охранникам, миссия. Ведь дом Уэсуги сейчас ничего более не может сделать, как только отрядить охрану в усадьбу. Им, охранникам, господин сейчас доверил исполнение своего сыновнего долга. Нет, тут речь идет не о том, чтобы от нечего делать развеять скуку — как попытались сделать Сибуэ с приятелями. Нужно, отринув все личные чувства, полностью посвятить себя этому нелегкому делу.

Хэйсити шагал по ночной дороге и мысленно перебирал все, что предстоит сделать. Прежде всего надо заняться усиленной подготовкой отряда. Если задуматься, кто сейчас в личном составе, видно, что есть там настоящие мастера меча, а есть и такие, что до приличного уровня не дотягивают. За те несколько месяцев, ставшие для всех испытанием, что они провели в квартале Мацудзака, раскрылось много индивидуальных особенностей каждого члена их команды…

Тем временем Хэйсити заметил идущего навстречу ему человека, который низко держал дорожный фонарь. С виду он был похож на мещанина. Он шагал как ни в чем не бывало, и Хэйсити не обратил бы на особого внимания прохожего, но когда они поравнялись, тот вдруг обернулся и удивленно воскликнул:

— Хо! Да ведь это господин Кобаяси?!

Хэйсити, остановившись, недоуменно взглянул на прохожего, а тот, снимая большую соломенную шляпу и подходя ближе, заметил:

— Однако давненько не виделись!

Мнимый мещанин оказался не кем иным, как Хаято Хоттой.

— Вы?! — на сей раз удивился Хэйсити, который знал, что Хаято должен был сейчас находиться где–то в Камигате. — Когда вернулись?

— Да вот, только сегодня вечером. Сейчас иду к его милости Хёбу доложить обстановку. Вообще–то я наведался в Адзабу, сказал только, что прибыл, и сразу к его милости.

— Что–нибудь срочное? — осведомился Хэйсити с нехорошим предчувствием.

— Да нет, — сказал Хаято, подняв фонарь и на всякий случай внимательно оглядевшись но сторонам, а затем, понизив голос, добавил: — Он отправился в Эдо.

Понятно было, что имеется в виду Кураноскэ Оиси.

Хёбу встретил Хаято мрачнее тучи. Он даже не спросил, почему тот неожиданно вернулся в Эдо — понял все без слов. Итак, час настал… Было горько сознавать, что именно сейчас, когда он, Хёбу, должен через несколько дней отправиться в Ёнэдзаву, его противник прибывает в Эдо. Один с тяжестью на сердце уезжал в далекий снежный край, меж тем как другой среди бела дня беспрепятственно объявлялся на бывшей его же территории…

Выслушав доклад Хаято, Хёбу только кивнул, промолвив:

— Вот, значит, как?…

Хаято из Киото до самого Хаконэ следовал по пятам за Кураноскэ и его спутниками, но, чтобы доставить свое сообщение побыстрее, под конец решил их опередить. Он шел днем и ночью не останавливаясь — усталое лицо свидетельствовало о том, что путь был нелегкий. Хёбу отчего–то вдруг почувствовал жалость к бедняге. «Давай, досказывай и иди отдыхать!» — сказал он, но сам еще долго слушал Хаято, вникая в детали. Пока они беседовали, колокол в храме пробил полночь.

Постель была приготовлена, но первыми в нее забрались кошки. Хозяин, оставшись в одиночестве, вернулся в свой рабочий флигель и там оставался до утра. Зима была уже близка, и ночи стояли холодные, но Хёбу не чувствовал холода. Молча, словно тень, сидел он перед светильником. Масло было на исходе, и фитиль едва тлел, давая совсем слабый, тусклый свет.

Прежде всего томило тягостное сомнение: что, если все, предпринятое им до сих пор, было вовсе не во благо дому Уэсуги? Словно хлыст был занесен над ним. Ему казалось, что призрак давным–давно опочившего отца выходит из темной стены — бранить нерадивого сына. Хёбу покрылся холодным потом.

«Нерешительность», «половинчатость» — вот какие нелестные определения подходят к его действиям. Он взял на себя слишком много, а кончилось все тем, что врагу была предоставлена свобода действий. Разве нельзя сказать, что это он, Хёбу, поставил дом Уэсуги в такое положение, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы отвратить беду?… А если так, то ему и за гробом не сомкнуть глаз от мук совести.

«Самое главное еще впереди, но я к тому времени собираюсь уже быть в Ёнэдзаве. Меня отправляют в отставку, чтобы удовлетворить амбиции господина, который меня невзлюбил, и обеспечить большую безопасность резиденции главы рода. Но это только предлог, а действительная причина, видимо, в том, что я посмел ослушаться, пошел поперек воли господина, не принял беспрекословно его приказа к исполнению — и он тем самым выказывает свое недовольство. Но уезжать сейчас — просто трусость. Враг у ворот. Да, уезжать сейчас — трусость.