Питера передернуло.
Спокойно, Питер, сидите и слушайте. На другой день я купил целый кулек бутербродов с котлетами, непережаренными, без кетчупа, без лука. По пути домой хлеб я выкинул, а котлеты оставил.
Быть может, следующее должно сопровождаться игрой.
Я приоткрыл дверь — он уже меня ждет в подъезде. Примеривается. И рычит. Я осторожненько вошел, вынул котлеты из кулька и положил шагах в десяти от пса. Вот так. Он перестал рычать, принюхался и двинулся к котлетам, сначала медленно, потом побыстрее. Дошел, остановился, поглядел на меня. Я ему улыбнулся, так, знаете, заискивающе. Он опустил морду, понюхал и вдруг — гам! — набросился на котлеты. Как будто в жизни ничего не ел, кроме тухлых очистков. Наверно, так и было. Мне думается, хозяйка тоже питается только тухлятиной. Ну вот. Он вмиг сожрал котлеты, попробовал сожрать и бумагу, потом сел и улыбнулся. Даю слово, он улыбнулся; кошки ведь тоже улыбаются, я видел. И вдруг — раз! — как зарычит и как кинется на меня. Но и тут он меня не догнал. Я вбежал к себе, бросился на кровать и опять стал думать о собаке. Сказать по правде, мне было очень обидно, и я разозлился. Шесть отличных котлет почти без свинины, со свининой они такие отвратные… Я был просто оскорблен. Но, поразмыслив, я решил попытаться еще. Понимаете, пес явно питал ко мне антипатию. И мне хотелось узнать, смогу я эту антипатию побороть или нет. Пять дней подряд я носил ему котлеты, и всегда повторялось одно и то же: зарычит, понюхает воздух, подойдет, поглядит, сожрет, гам-гам-гам, улыбнется, зарычит и — раз — на меня! Наша улица уже была усеяна ломтиками хлеба от бутербродов. Я был не столько возмущен, сколько оскорблен. И я решил его убить.
Питер протестующе поднимает руку.
Да не бойтесь вы. Мне это не удалось. В тот день, когда я решил убить пса, я купил только один бутерброд с котлетой и, как я думал, смертельную дозу крысиного яда. А когда я покупал котлету, я сказал продавцу, что хлеба не надо, и думал, что он ответит что-нибудь вроде: котлет без хлеба не отпускаем, или: что ж вы, с руки ее есть будете? Но нет, он любезно завернул котлету в вощеную бумагу и сказал: «Кошечке своей скормите?» Я хотел было сказать: нет, хочу отравить знакомого пса. Но «знакомый пес» — это как-то глупо, и я ответил, боюсь, что слишком громко и официально: «Да, скормлю своей кошечке». Люди вскинули на меня глаза. И вечно так — когда я хочу упростить дело, люди вскидывают на меня глаза. Но правда, обошлось без усмешечек и всяких там острот. Так. По дороге домой я размял котлету в руках и перемешал с крысиным ядом. Мне было и грустно и противно. Открываю дверь, вижу, сидит это чудище, ждет подачки, а потом на меня кинется. Он, бедняга, так и не сообразил, что, пока оп будет улыбаться, я всегда успею удрать. Ну, положил я отравленную котлету, стал на лестницу и жду. Бедный пес вмиг ее проглотил, улыбнулся и раз! — ко мне. Но я, как всегда, ринулся наверх, и он меня, как всегда, не догнал. А ПОТОМ ПЕС СИЛЬНО ЗАБОЛЕЛ! Я догадался потому, что он больше меня не подстерегал, а хозяйка вдруг протрезвела. В тот же вечер она остановила меня у лестницы и сообщила, что ее песика бог вот-вот возьмет к себе. Она даже забыла про свое гнусное вожделенье и в первый раз широко открыла глаза. А глаза у нее оказались совсем как у собаки. Она хныкала и умоляла меня помолиться за бедную собачку. Я хотел было сказать: мадам, если уж мелиться, так за моего соседа в кимоно, за семью пуэрториканцев, за человека в комнатке напротив, которого я никогда не видел, за женщину, которая всегда плачет за дверью, и за всех людей в таких домах, как этот… но я, мадам, не умею молиться. Но… чтобы упростить дело… я сказал, что помолюсь. Она вскинула на меня глаза. И вдруг сказала, что я все вру и, наверно, хочу, чтобы собачка околела. А я ответил, что вовсе этого не хочу, и это была правда. Я хотел, чтобы пес выжил, и не только потому, что я его отравил. Откровенно говоря, боюсь, я этого хотел, чтобы посмотреть, как он будет ко мне относиться.
Питер делает негодующий жест и вообще выказывает признаки нарастающей неприязни.
Вы только поймите меня, Питер, это важно. Поверьте — ОЧЕНЬ ВАЖНО. Мы должны знать результаты наших поступков. (Глубокий вздох.) Ну, в общем, пес оклемался. Понятия не имею почему, разве только он потомок того пса, что сторожил врата не то ада, не то еще какого-то теплого местечка. Я не силен в мифологии. А вы?
Питер обдумывает ответ, но Джерри продолжает.
Ну, так или иначе, а пес выздоровел, и хозяйку опять потянуло на джин — все стало как прежде. После того как она сказала, что ему лучше, я вечером шел домой из киношки, где смотрел картину, которую уже видел… а может, она просто ничем не отличалась от тех, что я уже видел… Я шел и так надеялся, что пес меня ждет… Я был… как бы это сказать… одержим?., заворожен?.. Нет, не то… мне до боли в сердце не терпелось встретиться со своим другом снова.
Питер смотрит на него с насмешкой.
Да, Питер, со своим другом. Именно так. Мне до боли в сердце не терпелось встретиться с моим другом псом. Я вошел в дверь и, уже не осторожничая, прошел до лестницы. Он уже был там… и смотрел на меня. Я остановился. Он смотрел на меня, а я на него. Кажется… кажется, мы стояли так очень долго… словно истуканы… и глядели друг на друга. Я глядел на него дольше, чем он на меня. Собака вообще не может долго выдержать человеческий взгляд. Но за эти двадцать секунд или два часа, что мы смотрели друг другу в глаза, между нами возник контакт. Вот этого-то я и хотел: я любил пса и хотел, чтобы он полюбил меня. Я пытался полюбить и пытался убить; и то и другое в отдельности не удалось. Я надеялся… сам не знаю почему, я ждал, что собака поймет…
Питер слушает, словно загипнотизированный.
Дело в том, дело в том, что… (Джерри предельно напряжен.) Если не получается общение с людьми, надо начинать с чего-то другого. С ЖИВОТНЫХ! (Говорит гораздо быстрее и словно заговорщик.) Понимаете? Человек обязательно должен как-то общаться хоть с кем-нибудь. Если не с людьми… если не с людьми… так с чем-то другим. С кроватью, с тараканом, с зеркалом… нет, с зеркалом не годится, это уж последнее дело… С тараканом… с… с ковриком, с рулоном туалетной бумаги… нет, это тоже не годится, как и зеркало. Видите, как трудно — очень мало что годится! С уличным перекрестком и разноцветными огнями, которые отражаются на мокрых тротуарах… со струйкой дыма… и… и с колодой порнографических карт, с сейфом… БЕЗ ЗАМКА… знаться с любовью, с блевотиной, с плачем, с яростью оттого, что хорошенькие дамочки вовсе не хорошенькие и не дамочки, с торговлей телом, которое есть сосуд любви, и я могу доказать это, с истошным воем, оттого что ты никак не умрешь… с богом. Как вы считаете? С богом, а он — в моем соседе, что ходит в кимоно и выщипывает брови, в той женщине, что всегда плачет за своей закрытой дверью… с богом, который, мне говорили, давно повернулся спиной к нашему миру. А иной раз… и с людьми. (Тяжелый вздох.) С людьми. Делиться мыслями. Разговаривать. А где лучше, где же лучше в этом унизительном подобии тюрьмы поделиться какой-то самой простой мыслью, как не в подъезде, у лестницы? Где? И попытаться… понять и чтобы тебя поняли… с кем же лучше попробовать, чем с…
Здесь Джерри почти гротескно выказывает утомление.
с собакой… Да, именно с собакой.
Пауза, которая может быть затянута; затем Джерри устало доканчивает свой рассказ.
