В конце концов они вернулись на Парк-лейн с несколькими отрезами муслина, подкладочной и бельевой ткани; из всего купленного Бертилла должна была сама сшить для себя необходимые вещи.
– Спасибо, Доукинс, за то, что помогли мне, – как можно ласковее поблагодарила горничную матери Бертилла, когда они поднимались по лестнице.
– Вот что я сделаю, мисс Бертилла, – объявила Доукинс, обрадованная тем, что вернулась домой, где ее ждет чашка горячего свежего чая. – Я соберу разные мелочи, которыми уже не пользуется ее милость. Пояса, шарфы, ленты, да мало ли что! Вам пригодится.
– Очень любезно с вашей стороны, Доукинс, – улыбнулась Бертилла.
Матери не было дома. Бертилла сняла пальто и шляпку и спустилась в заднюю гостиную, которой обычно пользовались, когда в доме не было гостей.
Над камином висел портрет отца, и Бертилла долго всматривалась в его умное и доброе лицо, в тысячный раз испытывая желание, чтобы он был жив.
– Что же мне делать, папа? – спросила она. – Как могу я жить с тетей Агатой? Саравак так далеко… ужасно далеко.
Она помолчала, словно ожидая ответа, и укрепилась в мысли, что отец ожидал бы от нее лишь одного – твердости духа.
Во время охоты она никогда и виду не подавала, что ей страшно, хотя предстоящее ей путешествие было куда страшнее, чем скачка с препятствиями. Впрочем, ей ничего другого не оставалось, как набраться побольше храбрости.
– Я постараюсь, папа, – со вздохом произнесла она, – но это, наверно, будет трудно… очень трудно.
Бертилла подошла к книжному шкафу, чтобы выбрать книги на дорогу и, может быть, найти что-нибудь о той части света, куда она отправляется.
Но кроме тоненькой брошюрки об основателе Сингапура сэре Стаффорде Раффлзе, она ничего не нашла. Может, стоит сходить в библиотеку на Маунт-стрит и спросить там?
Жаль, что эта мысль не пришла ей в голову, когда она выходила вместе с Доукинс, а теперь, пожалуй, поздно обращаться к горничной с просьбой проводить ее: та уже сидит за чаем и воспримет эту просьбу с явным неудовольствием.
На борту корабля наверняка найдутся нужные книги, решила наконец Бертилла.
Гнетущее тревожное чувство охватывало ее всякий раз, когда она думала о том, что пускается в путь совершенно одна, и в случае чего ей не к кому будет обратиться за помощью или советом.
Как все-таки странно, что мать отправляет ее без компаньонки.
Бертилла пыталась успокоить себя тем, что миссионеры в своих странствиях по свету полагаются только на самих себя, а монахини спокойно добираются куда им нужно без чьей-либо защиты.
Бертилла сняла с полки несколько книг, чтобы взять их с собой наверх, и в эту минуту в комнату вошла леди Элвинстон.
Бертилла с улыбкой повернулась к матери, чтобы поздороваться с нею, но выражение лица леди Элвинстон напугало ее.
Надо сказать, что леди Элвинстон со сверкающими бриллиантами в ушах, в жакете, отделанном мехом, и в шляпе с темно-красными страусовыми перьями выглядела великолепно.
Однако брови ее были сдвинуты, а темные глаза пылали гневом, когда она взглянула на дочь.
– Как ты смела, – заговорила она голосом, полным ярости, – как ты посмела сообщить лорду Сэйру свой возраст?
– О-он меня с-спросил, – заикаясь и вся побелев, ответила Бертилла.
– И ты, полоумная, сказала ему правду? Леди Элвинстон сняла длинные лайковые перчатки и заговорила со злостью:
– Я должна была предвидеть, что впустить тебя сюда хотя бы на два дня значит причинить себе кучу неприятностей. Чем скорее ты уберешься из этой страны и у меня из-под ног, тем лучше! Для меня!
– Я… очень сожалею, мама.
– Ты и должна сожалеть! Можешь ли ты вообразить, что я почувствовала, когда лорд Сэйр справился о твоем здоровье и поинтересовался, будешь ли ты этой весной представлена ко двору!
Леди Элвинстон отшвырнула перчатки и продолжала:
– К счастью, я-то сообразительна в отличие от тебя. «Представить Бертиллу ко двору? – воскликнула я. – Как вам это могло прийти в голову, милорд? Она еще слишком молода!» Он посмотрел на меня весьма недоверчиво и говорит:
«Бертилла мне сказала, что ей уже восемнадцать и она окончила школу». Я нашла силы расхохотаться, хотя мне было не до смеха. Я готова была задушить тебя! «Вы не слишком хорошо разглядели ее, если поверили этому, дорогой лорд Сэйр, – ответила я. – Девочки любят, когда их считают старше, чем они есть, а Бертилле всего четырнадцать». Он удивился, а я продолжала: «Если бы моя дочь была правдивой – а я боюсь, что она законченная лгунья! – то она должна была бы сообщить вам, что за плохое поведение ее попросту исключили из школы».
– О мама, зачем вы так сказали? – не удержалась Бертилла.
– Мне некогда было думать: что первое пришло в голову, то я и сказала! Нужно же было разубедить его в том, что тебе уже восемнадцать. Ничего себе! Восемнадцать! Тогда мне, выходит, не меньше тридцати шести, а все считают меня моложе.
Бертилла знала, что матери на самом деле тридцать восемь, но она промолчала, а леди Элвинстон заговорила уже спокойнее:
– Думаю, я убедила его. Ты очень маленького роста, а твое идиотское полудетское лицо отражает еще более идиотское состояние твоего разума. И чем скорее ты исчезнешь с глаз моих долой, тем лучше! Да, имей в виду: если ко мне сегодня вечером неожиданно кто-нибудь заедет, сиди у себя в спальне и не смей выходить! Ты и так причинила мне достаточно зла.
– Я не знала, мама, что вы… не хотите признавать меня своей дочерью.
– Теперь ты это знаешь! – заявила леди Элвинстон и вышла из комнаты.
Бертилла с полными слез глазами стояла в нерешительности и смотрела на дверь, за которой скрылась ее мать.
Она всегда чувствовала себя нежеланной с тех пор, как умер отец, но что мать терпеть ее не может, было для нее новостью.
– Ты будешь очень хорошенькой, моя девочка, когда вырастешь, – сказал ей однажды отец, – но, слава Богу, у тебя совсем другая наружность, чем у твоей матери, так что между вами соперничества не будет.
Бертилла тогда очень удивилась: разве такое бывает? Да как она может соперничать с матерью красотою?
Теперь же она инстинктивно почувствовала, что раздражение матери вызвано не только ее возрастом. Отец, вероятно, был прав: соперничество между матерью и дочерью вполне возможно.
А ведь она и в самом деле хорошенькая или, как говорили девочки в школе, привлекательная.
– Когда мой брат приезжал за мной в прошлое воскресенье, – сообщила как-то одна из одноклассниц Бертилле, – он сказал мне, что ты здесь самая красивая.
Бертилла рассмеялась, но слышать эти слова было ей и приятно, и лестно.
«Я бы не хотела, чтобы мама стыдилась меня, – бесхитростно подумала она тогда. – Я ведь слышала, как она жалела свою подругу герцогиню за то, что у нее такие некрасивые дочери».
И даже то, что мать не писала ей в школу писем, не виделась с ней на каникулах, не обсуждала планы на будущее, не подготовило Бертиллу к тому, что ее лишат последних связей с семьей.
«За исключением тети Агаты!» – прошептала Бертилла и вздрогнула.
Шел дождь, небо было темное и унылое, набережная мокрая, а море на горизонте бурное, когда Бертилла поднялась на борт парохода «Коромандел», который должен был увезти ее из Англии.
Корабль был не слишком велик, но весьма внушителен: черный корпус, высокие надстройки, красивая рулевая рубка на капитанском мостике, красный флагманский вымпел на корме.
Все корабли, перевозившие по важнейшим морским линиям Британской империи до двухсот тысяч пассажиров и столько же торговых моряков ежегодно, имели водоизмещение меньше восьми тысяч тонн.
Но почти ежегодно на воду спускали до тысячи новых судов, и крупнейшие компании, такие как «Пенинсула энд ориентал», «Элдер Демпстср» и «Британская Индия», процветание которых было связано с имперской морской торговлей, уже обсуждали вопрос о постройке более крупных и удобных кораблей.
Мореходные компании гордились своими судами и всячески рекламировали их. «Коромандел» со своими четырьмя высокими мачтами и сложным такелажем мало чем напоминал торговое судно.
