— Ах, вы правда можете меня туда взять? Как это будет чудесно! А вы когда-нибудь слышали, как Пан играет на своей свирели? Я давно мечтаю об этом — но, наверное, больше всего мне хочется услышать пение синей птицы.

— Синей птицы! — изумленно повторил маркиз.

— Да. Мама рассказывала мне, что когда люди по-настоящему счастливы, боги посылают им синюю птицу с песней радости, чтобы она поведала им о небесных вещах, недоступных словам смертных людей. Песня синей птицы — это песня только для истинно влюбленных.

— И вы думаете, мы могли бы ее сегодня услышать?

Сильвина смущенно покраснела.

— Нет, конечно, я не это имела в виду, — ответила она. — Я хотела только рассказать вам о том, что, по-моему, должно быть чудесным и незабываемым моментом в жизни человека. И сейчас вы заставили меня почувствовать, что я сказала что-то неуместное. Похоже, я теперь все время это делаю.

— Это не было неуместным, — быстро возразил маркиз. — Я просто хотел подразнить вас. Вы не любите, когда вас дразнят?

— Очень не люблю. Мой брат часто это делает. Видите ли, за эти годы я столько времени была одна, что у меня появилась привычка говорить, не думая, первое, что придет в голову. Я знаю, что это не принято и очень глупо, потому что люди все время понимают меня не правильно, и тогда мне бывает стыдно.

— А я очень рад встретить человека, который ведет себя совершенно естественно и говорит то, что считает нужным, а не то, что, по мнению других, следует сказать.

— Мне хотелось бы вам верить, — ответила Сильвина, — но мистер Ка… — она оборвала себя. — Не… некоторые люди говорят, что мне следует обуздывать себя и стараться походить на светскую даму. Но я ненавижу свет, я не хочу быть светской дамой! Я не хочу иметь дела со светским обществом!

Она говорил с таким жаром, что голосок ее звенел и, казалось, эхом отдавался в чаще.

— Вы имели бы большой успех в свете, — сказал маркиз. — Вы прекрасны, а свет любит прекрасных женщин.

— Вы снова меня дразните, — с горечью заявила Сильвина. — Вы прекрасно знаете, что я некрасивая, и сами видите, как я немодно одета. Я сама сшила это платье, и когда смотрю на лондонских дам, то не сомневаюсь, что они, презирая, засмеяли бы меня, окажись я среди них в таком виде. К тому же я не имею желания ходить на приемы или одеваться так, как… хотели бы некоторые.

Ее слова звучали так горько, что маркиз удивился.

— Почему кому-то надо, чтобы вы делали то, что вам не хочется? — спросил он.

Наступило молчание. Потом она проговорила:

— Мы решили, что сегодня забудем… все неприятные и пугающие вещи и… будем думать только о лесе.

— Так мы решили, — улыбнулся маркиз.

— Так давайте так и сделаем! — взмолилась Сильвина. — Ну, пожалуйста, сэр Юстин, давайте хоть ненадолго забудем, что нам придется вернуться обратно. Давайте притворимся, будто за пределами леса нет ничего и мы можем остаться здесь навсегда!

— Навсегда? — повторил маркиз, поднимая брови.

— Навсегда! — почти страстно повторила Сильвина. — Если бы только я могла улечься на мох под деревьями и никогда не уходить отсюда! Если бы время для меня пролетело побыстрее, и я могла бы очнуться старой и седой, я была бы так довольна!

— Но должен же быть какой-то менее радикальный способ разрешить ваши затруднения, — негромко подсказал маркиз.

Она покачала головой.

— Другого способа нет!

— Временами мы все чувствуем себя, как попавший в капкан Колумб, но неизменно, — если приложим все наши силы, — находим выход, — сказал маркиз, а сам подумал: а действительно ли это так?

— Нет, — безнадежно ответила Сильвина, — у меня — выхода нет.

— Откуда вы знаете?

— Я все думала и думала, — просто сказала она, — но не нашла его.

— Так, может, вы разрешите мне подумать за вас? — предложил маркиз. — Я считаюсь мастером по решению головоломок.

Сильвина подняла к нему лицо, и он подумал, что милее девушки еще не встречал. Одарив его улыбкой, какой взрослые улыбаются умному ребенку, она ответила бесконечно печальным голосом:

— Я была бы рада позволить вам попытаться решить мою головоломку, сэр Юстин, но ее секрет принадлежит не мне одной. Так что мне остается только стараться самой найти решение — но, к сожалению, его нет.

— Позвольте мне… — начал было уговаривать ее маркиз, но Сильвина прервала его.

— О, смотрите, смотрите! — прошептала она.

Идя по лесной тропинке, они за разговором дошли до лесного озерца, о котором маркиз рассказал ей. Окруженное деревьями, оно было странно, почти мистически, таинственным. Мерцали лучи солнца, пробиваясь сквозь густые темные кроны, блестела поверхность воды, берега были покрыты золотистыми головками цветов… Озерцо и вправду казалось заколдованным местом.

Тут маркиз почувствовал в своей руке горячую, нетерпеливую ладошку, и прерывающийся голос прошептал:

— Благодарю, благодарю вас, дорогой, добрый сэр Юстин, за то, что привели меня сюда.

У лесного озерца был пологий мшистый берег, и Сильвина уселась, натягивая подол, чтобы спрятать щиколотки. Она взглянула снизу вверх на маркиза.

— Давайте немного посидим здесь, — попросила она. — Может, мы увидим, как олени придут попить.

Он растянулся рядом с ней в полный рост. Начищенные до зеркального блеска сапоги сияли на солнце.

Бросив на него быстрый взгляд, Сильвина перевела глаза в глубину леса и сидела, глядя в тень деревьев, сжав руки, лежащие на коленях, и широко раскрыв полные радостного волнения глаза. Она напоминала ребенка, которого впервые взяли в театр.

Маркиз смотрел на нее, и в этот момент лицо его не узнали бы даже его близкие друзья: исчез его привычный цинизм, губы больше не были сурово сжаты, в глазах не читалась скука.

Ветер, шелестевший листвой деревьев, звучал как еле слышная мелодия, вдали кричала кукушка, где-то поблизости ворковали лесные горлицы.

И тут, как и надеялась Сильвина, грациозно ступая между светлых стволов берез, показался маленький пятнистый олень.

Минуту он постоял на краю озера, будто чувствовал их присутствие. Было что-то захватывающе прекрасное в его позе, изгибе шеи, мягких, влажных коричневых глазах.

Он наклонил голову и стал пить. Потом, так же внезапно, как и появился, он умчался прочь, перескочив через ствол поваленного дерева с небрежной легкостью грациозного животного-Сильвина издала возглас восторга и повернулась к маркизу.

— Ну не дивно ли? — спросила она.

— Дивно, — согласился тот.

Но смотрел он на то, как пробивающийся сквозь листья солнечный луч, позолотив ее светлые волосы, превратил их в ореол вокруг личика в форме сердечка.

В его взгляде было что-то, заставившее ее отвернуться.

— По-моему, нам надо возвращаться, — проговорила она смущенно, как будто только сейчас осознала, что она находится наедине с мужчиной.

— Торопиться некуда, — отозвался он. — Чем дольше Колумб сможет полежать, не двигаясь, тем лучше для его раны.

Сильвина поднялась на ноги.

— И все же, я думаю… мне пора возвращаться, — сказала она не очень уверенно.

— Вы боитесь? — осведомился маркиз. Она решительно подняла вверх подбородок, как будто считала, что такой вопрос оскорбителен для нее, но потом честно ответила:

— Я боюсь не быть с вами здесь, а того, что скажут люди, если узнают.

— А почему они должны узнать? Разве мы не решили, что это — несколько очарованных часов, похищенных у вечности? Мы не знаем друг друга, и никто другой нас тоже не знает. Возможно — как знать? — мы вообще невидимы.

Она рассмеялась, и маркиз почувствовал, что напряжение отпустило ее.

— Пойдемте, — повелительно сказал он, — есть и другие вещи, которые я хочу вам показать.

Маркиз почувствовал, что Сильвина хочет протестовать, но почему-то слова замерли у нее на губах и она позволила ему вести ее по лесу дальше по извилистой, поросшей мхом тропе — казалось, по ней никто никогда еще не ходил.