Теперь он понимал, почему Леона так настойчиво разузнавала, намерен ли он быть дома. Она собиралась поймать его, понял он, и намеревалась осуществить свой план в один из вечеров, когда будет знать наверняка, что он дома.

Она намеревалась прийти к нему и соблазнить его — и тут должен был появиться ее брат.

Вывернуться было бы невозможно. От маркиза потребовалось бы поступить по законам чести и спасти запятнанную репутацию Леоны.

Единственным возможным путем для этого была бы женитьба на девушке.

Он спасся, думал маркиз, спасся, — потому, что Сильвина предупредила его, что ему попытаются устроить ловушку.

Если бы она этого не сделала, он мог бы, ни о чем не подозревая, войти в гостиную, где его ждала Леона, предполагая найти там одну из своих любовниц, не настолько уязвимых из-за своего замужества.

Маркиз протянул руку и налил себе рюмку бренди.

Он чувствовал, что оно ему сейчас необходимо: он осознавал, что несколько минут назад его свобода висела на волоске.

Если бы он действительно женился на Леоне, то она, скорее всего, действительно причинила бы ему боль, как и предсказывала Сильвина.

Разве она не разбередила бы раны, которые, как он надеялся, уже зажили и забылись? И все же он знал: то, что случилось с ним в прошлом, он не сможет забыть никогда.

Откинувшись в кресле с рюмкой бренди в руке, маркиз необычайно явственно вспомнил бурные восторги своей первой любви.

Он был очень молод и впечатлителен тогда, вступив в армию прямо из Оксфорда, и Элоизу он почитал не женщиной, а богиней.

Теперь он понимал, что возносить ее на столь высокий пьедестал было чистой воды идеализмом.

Она и вправду была очень привлекательна, обладая какой-то наивной девственной прелестью, и, родись в аристократическом семействе, наверняка бы стала всеми признанной красавицей. Однако она была всего лишь женой скромного британского офицера, и ее прелесть была еще заметнее, поскольку ей не было равных среди жен и возлюбленных, собравшихся в лагере, где проходили подготовку солдаты нескольких полков.

Элоиза казалась миниатюрной и хрупкой, и когда она призналась маркизу (который тогда был виконтом Борном), как плохо обращается с ней муж, он объявил, что вызовет собрата-офицера на дуэль.

Однако Элоиза помешала ему сделать такую глупость.

Несомненно, ей нравился любовный пыл ее юного обожателя и лестно было иметь поклонника со столь высоким положением в обществе, но в то же время она боялась скандала.

Скривив губы, маркиз вспоминал теперь, как глубоко он чтил и уважал эту прелестную женщину, подарившую ему свою любовь.

Сначала он не мог поверить, что она не только отвечает взаимностью на его чувства, но, больше того, готова отдаться ему.

Он не смел и надеяться на такое счастье, не говоря уже о том, чтобы просить ее о такой жертве, но, когда это произошло, он почувствовал, что перед ним открылись врата рая и он поистине благословен.

Он благоговел перед нею и на коленях благодарил Господа за ее любовь. И тут ее муж был убит на маневрах!..

Маркиз почувствовал себя счастливейшим из смертных.

Эта несравненная женщина, это создание из иного мира, которая снизошла до того, чтобы принять его любовь, теперь была свободна и могла стать его женой!

Когда позади было погребение с военными почестями и первые недели глубокого траура, маркиз явился к Элоизе и объявил ей, что попросил об отпуске, чтобы увидеться со своим отцом.

— Я знаю, что нам придется еще долго ждать, — сказал он ей. — Ты будешь в трауре положенный год, но я намерен поговорить с отцом о тебе. Я хочу сказать ему, как много ты для меня значишь, и, когда он узнает, насколько глубоко я люблю тебя, он все поймет и примет тебя в нашу семью.

Маркиз говорил с уверенностью, которой на самом деле не испытывал.

Он прекрасно знал, что его отец очень гордится фамильной честью и той ролью, которую уже много веков Алтоны играли при дворе и на политическом поприще.

Как ни был Юстин опьянен любовью, он знал, что разговор, в ходе которого ему придется объяснять, почему он отдал свое сердце женщине, не принадлежащей его кругу, будет нелегким. Маркиз был не настолько глуп, чтобы полагать, что дочь никому не известного сельского адвоката, вдова ничем не выдающегося пехотного офицера — та женщина, которую его родители рады будут приветствовать в качестве будущей маркизы Алтон.

Но он верил, что любовь все преодолеет, и отправился в Алтон-Парк в радужном настроении, полный решимости (такой решимости он еще не испытывал никогда в жизни) заставить отца понять, насколько Элоиза совершенна во всех отношениях.

Он отъехал от лагеря уже миль на десять, его настроение стало понемногу падать, и тут его осенило.

Не лучше ли будет не объяснять, какова Элоиза, а предоставить родителям судить об этом самим? Ну конечно же!

Если он привезет ее в Алтон-Парк, разве не будут они, подобно ему, покорены ее красотой, нежностью и чуткостью?

«Они увидят, что она из таких людей, которые смогут без труда войти в наш круг, — сказал он себе. — Они поймут, что нет барьеров происхождения и воспитания, которые не могла бы преодолеть женщина, являющаяся прирожденной леди, хотя у нее и нет фамильного древа, удостоверяющего это».

Юстин развернул лошадей и поехал обратно в лагерь. Подъехав к дому Элоизы, он вошел без доклада, — они уже давно отбросили эти формальности. Гостиная оказалась пуста, и он взбежал вверх по лестнице в спальню.

Открыв дверь, он, как и ожидал, нашел Элоизу в постели — но она была в ней не одна…

Даже сейчас это воспоминание заставило маркиза вновь испытать такое потрясение, словно рядом с ним разорвалось пушечное ядро; перед его глазами ярко представилась лежащая в постели Элоиза, а рядом с ней на подушке — собрат-офицер.

Казалось, весь мир перевернулся. Нахлестывая лошадей и уносясь прочь от лагеря, он знал, что ему невыносима даже мысль о встрече с нею, что ему уже не суждено забыть, что она с ним сделала.

Алтон добился перевода в другой батальон полка, который направлялся на континент, и с отчаянием юности делал все возможное, чтобы быть убитым в бою; он сражался так храбро и так мало заботился о себе, что был награжден за доблесть на поле боя.

Если бы это было возможно, он отказался бы от медали. В продолжение своей военной карьеры он получал и другие награды, но эту, первую, не надевал никогда.

Однако постепенно время утишило бурю его чувств. Боль стала проходить, и горе постепенно сгладилось.

Больше никогда в жизни, решил маркиз, он не будет настолько одурманен, чтобы поверить в то, что женщина может быть столь чиста и невинна, чтобы устоять перед страстью мужчины.

Он никогда и ни с кем не говорил о происшедшем. Поскольку Элоиза не была вхожа в светское общество, никто из знавших маркиза понятия не имел, откуда в нем вдруг появилось столько цинизма.

И тем не менее, каждый раз, соблазняя замужнюю женщину, маркиз чувствовал, что отмщает Элоизе. Она оставила его безутешным, опустошенным, и единственным, всецело владевшим им чувством стало чувство мести.

Когда прелестные женщины, рыдая, говорили ему, что он разбил их сердце, Юстин Алтон в каждой из них видел Элоизу и слышал ее голос…

Маркиз встал. Руки и ноги его одеревенели, пока он сидел так, размышляя о прошлом, вспоминая Элоизу и думая, что Леона во многом похожа на нее.

Как их много — жадных, эгоистичных, самовлюбленных женщин, готовых отнять у мужчины то, что он более всего ценит в жизни, — его честь.

Пройдя через комнату к окну, Алтон отдернул занавеси.

За окном бледный рассвет стлался по крышам домов. Первые желтоватые лучи восходящего солнца разгоняли сиреневый сумрак ночи; прямо над его головой все еще мерцала одна звездочка.

— Будь прокляты все женщины! — вслух проговорил маркиз. — Я никогда не женюсь.

При этих словах маркизу послышался смех.

У своего рта он ощутил нечто бесконечно нежное — нежнее цветочных лепестков; его прикосновение было легче крыла мотылька. Губы Сильвины.