В дверном проеме возникла физиономия мужчины.

– Какого черта тебе тут надо?

Юн поднял пакеты, изобразил улыбку.

– Свежий хлеб. Хорошо пахнет, верно?

Фредриксен положил загорелую ручищу жене на плечо, задвинул ее в квартиру.

– Я чую только одно: христианскую кровь…

Он произнес это четко, трезвым голосом, но водянистые глаза на бородатом лице говорили о другом. Пытались сосредоточиться на пакетах. Мужик с виду крупный, сильный, но вроде как усохший изнутри. Весь костяк, даже череп, сократился, отчего кожа стала велика этак размера на три и обвисла тяжелыми складками, особенно на злобной физиономии. Грязным пальцем Фредриксен провел по свежим царапинам на переносице.

– Проповедь читать будешь? – спросил Фредриксен.

– Нет, я только хотел…

– Да ладно тебе, солдат. Вы же рассчитываете получить кой-чего взамен, верно? Душу мою, к примеру.

Юн пожал плечами:

– Я душами не занимаюсь, Фредриксен. Мое дело продукты…

– Ну давай маленько попроповедуй!

– Я же сказал…

– Проповедуй!

Юн стоял и смотрел на Фредриксена.

– Открывай варежку и проповедуй! – рявкнул тот. – Проповедуй, чтоб мы ели с чистой совестью, христианин хренов! Давай, не тяни резину! Каково нынче послание Господне?

Юн открыл рот и снова закрыл. Сглотнул. Попробовал снова, на этот раз получилось:

– Ныне сказано: и отдал Он сына Своего, чтобы тот принял смерть… за наши грехи.

– Врешь!

– Нет, к сожалению, не могу. – Харри смотрел в испуганное лицо мужчины, стоявшего в дверях.

Из квартиры пахло обедом, слышался звон столовых приборов. Семейный человек. Отец. До этой минуты. Мужчина почесывал предплечье, глядя куда-то поверх головы Харри, словно кто-то стоял там, наклонясь над ним. Звук от почесывания был шуршащий, неприятный.

Звон приборов стих. Шаркающие шаги замерли за спиной мужчины, маленькая рука легла ему на плечо, из-за которого выглянуло женское лицо с большими боязливыми глазами.

– Что случилось, Биргер?

– Полицейский хочет что-то сообщить, – тихо сказал Биргер Хольмен.

– Что случилось? – Женщина посмотрела на Харри. – Что-то с нашим мальчиком? С Пером?

– Да, госпожа Хольмен, – сказал Харри, увидел, как ее глаза наполнились страхом, и снова попытался найти невозможные слова. – Мы нашли его два часа назад. Ваш сын мертв.

Он поневоле отвел взгляд.

– Но он… он… где?.. – Теперь она смотрела на мужа, который все почесывал руку.

«Ведь до крови расчешет», – подумал Харри и откашлялся.

– В контейнере, в Бьёрвике. Как мы и опасались. Он умер задолго до нашего появления.

Казалось, Биргер Хольмен внезапно потерял равновесие, он попятился в освещенную прихожую, схватился за стоячую вешалку. Женщина шагнула в дверной проем, и Харри увидел, как муж у нее за спиной рухнул на колени.

Харри вздохнул, сунул руку во внутренний карман пальто. Холодный металл фляжки обжег пальцы. Он вытащил конверт. Письмо он не читал, и без того слишком хорошо знал его содержание. Короткое официальное извещение о смерти, сухие слова, ничего лишнего. Бюрократическая процедура.

– Я очень сожалею, но должен передать вам это, дело есть дело.

– В чем состоит ваше дело? – спросил по-французски средних лет коротышка.

Выговор у него был преувеличенно чистый, характерный не для высшего общества, но для тех, кто стремился туда попасть. Визитер посмотрел на него. Все точь-в-точь как на фото в конверте, даже тугой узел галстука и просторная красная домашняя куртка.

Он не знал, что натворил этот человек. Вряд ли нанес кому-то физический ущерб, потому что, несмотря на досадливую мину, явно занял оборонительную позицию, держался прямо-таки испуганно, а ведь стоял в дверях собственной квартиры. Может, украл деньги или растратил? Судя по его виду, он вполне мог работать с цифрами. Но едва ли речь шла о крупных суммах. Жена у него, конечно, красавица, однако он не похож на такого, кто ворует по-крупному. Может, завел интрижку на стороне, переспал с чужой женой, а муж оказался… Да нет. Низкорослые мужчины с возможностями чуть выше средних, имеющие жен, которые куда привлекательнее их самих, как правило, больше озабочены тем, не изменяет ли им жена. Этот человек раздражал его. Может, в этом все дело. Может, он просто кого-то раздражал. Он сунул руку за пазуху.

– Дело мое состоит… – сказал он, положив на крепкую латунную дверную цепочку ствол «льяма минимакс», купленного всего за три сотни долларов, – вот в этом.

Он прицелился поверх глушителя, простой металлической трубки, навинченной на ствол, резьбу сделал загребский слесарь. Черная обмотка из изоленты только обеспечивала герметичность. Он, конечно, мог купить настоящий глушитель за сто с лишним евро, но зачем? Все равно ведь он не заглушит визг пули, преодолевающей звуковой барьер, грохот горячего газа, сталкивающегося с холодным воздухом, лязг металлических деталей пистолета, бьющихся друг о друга. Только в голливудских фильмах выстрелы через глушители звучат как хлопки лопающегося попкорна.

Выстрел – как удар бича, он припал лицом к узкой щели.

Мужчина с фотографии упал навзничь, не издав ни звука. В холле царил полумрак, но в золоченом зеркале на стене он видел свет, падавший из приоткрытой двери, и собственный глаз. Убитый лежал на толстом винно-красном ковре. Персидском? Может, у него и впрямь были деньги.

А сейчас всего-навсего маленькая дырочка во лбу.

Он поднял голову и встретился глазами с его женой. Если это жена. Она стояла на пороге комнаты. За ее спиной висела лампа в большом желтом соломенном абажуре. Она прижимала руку к губам и смотрела на него. Он коротко кивнул ей. Потом осторожно закрыл дверь, сунул пистолет в плечевую кобуру и пошел вниз по лестнице. На обратном пути он никогда лифтом не пользовался. Как не пользовался ни прокатными машинами, ни мотоциклами, ни иными вещами, которые могут застрять. И не бежал. Не разговаривал и не кричал, ведь голос – лишняя примета для ориентировки.

Отход – самая критическая часть работы, но именно это он любил больше всего. Словно парение, ничто без сновидений.

На первом этаже у дверей своей квартиры стояла консьержка и растерянно смотрела на него. Он шепнул «до свидания», но она только молча смотрела, и все. Через час полиция будет допрашивать ее, попросит описать его. И она опишет. Среднего роста мужчина, обыкновенной наружности. Лет двадцати. Или, может, тридцати. Но не сорока, во всяком случае. Так ей кажется.

Он вышел на улицу. Париж тихонько рокотал, словно гроза, которая ближе не подступала, но никогда не кончалась. Пистолет он бросил в мусорный контейнер, примеченный заранее. Два совершенно новых пистолета той же марки ждали в Загребе. Он купил сразу несколько, со скидкой.

Когда полчаса спустя автобус, направлявшийся из Парижа в аэропорт Шарль-де-Голль, проезжал Порт-де-ла-Шапель, в воздухе замельтешили снежинки, выбелили землю между мерзлыми желтыми былинками, торчащими кое-где под серым небом.

Пройдя регистрацию и контроль безопасности, он двинул прямиком в мужской туалет. Стал в конце длинного ряда писсуаров, расстегнул ширинку – струя ударила прямо по белым таблеткам дезодоранта на дне. Закрыл глаза и сосредоточился на сладковатом запахе парадихлорбензола и лимонной отдушки фирмы «Джей & Джей кемиклз». Синий прочерк к свободе прервался. Он на пробу произнес название: «Ос-ло».

Откинувшись на спинку стула, Харри сидел в комнате 605 в красной зоне на шестом этаже Полицейского управления Осло, громады из бетона и стекла с самым многочисленным в Норвегии штатом сотрудников. Эту комнату Халворсен – молодой полицейский, с которым Харри делил десять квадратных метров, – прозвал просветконторой, а сам Харри, чтобы охладить пыл Халворсена, именовал учебкой.