Как только Саша вернулся и уселся на свое прежнее место, допрос продолжился.

А, правда, чем ты там с ней занимаешься? — сменила тактику сестра и вежливо, елейным голоском, как бы невзначай, поинтересовалась у него.

Ничем особенным, хатха-йогой, тенсегрити, медитацией, общаемся, — как-то легко, но все же с волнением ответил он.

Чо с тобой, Саня? Какой-то ты странный! — не успокаивалась Тоня.

Я нормальный. Это вы какие-то странные, устроили мне тут допрос. Ничего толком не объясняете. Такое ощущение, что вы сейчас на меня накинетесь, — более уверенно заговорил Саша, чувствуя свою правоту, перевешивающую их заблуждение.

Ему было бы в тысячу раз легче, если бы все происходящее сейчас было кошмарным сном или провокацией в другом мире. Больше всего ему было больно за свою мать. «Ладно Тонька, она ничего не видела и не знала что здесь происходило, но ты, мам, ты-то сама медитировала, сама йогой занималась, перепросмотром, проклятие тебе Рада сняла, ты-то чего сейчас несешь околесицу, осуждая духовный образ жизни! Ты же сама видела Лешку, Шурика, Лильку. Никто из них не курит, не пьет. Сама их мне в пример ставила, а сейчас, сейчас я тебя не узнаю, ты ли это, мать?!» — кричал внутри себя расстроенный Саша.

Точно, мать, говоришь, его зазомбировали! Посмотри, его же обработали по полной! Он теперь на их стороне, — причитала Тоня, собираясь с силами для нового удара. — Короче, мать, гнать нужно этих гнилых целителей отсюда, пока они вообще его своим рабом не сделали!

Да, доченька, ты права. Ну я же не могу так взять и выгнать людей, тем более, я их сама тогда пригласила.

М-да. Когда кончается месяц, за который они уплатили?

Да вот уже скоро, меньше недели осталось.

Сейчас их предупреди, пусть соберут вещи, а потом гони их в шею, если будут сопротивляться.

Саша, ты слышал, — победоносно обратилась к нему мать, — скоро твоих Учителей не будет, и мы снова заживем как раньше.

Наверное, как раньше и сама мать не хотела жить, но сейчас ею завладел принцип, помешать во что бы то ни стало сыну встать на путь Магии серьезно.

— Если б я знала, что ты так легко поддаешься дурному влиянию, то не стала бы их приглашать к нам жить! — язвительно добавила она, прибавляя Саше страданий. — Нам нужно было выживать, и поэтому я почти все это время играла, вернее, подыгрывала им, в отличие от тебя, который с головой втянулся в их «хиромантию». А что ты на меня так уставился? Ты просто женщин не знаешь! И это я говорю к тому, что и твоя святая Рада может оказаться не той, за кого себя выдает!!!

Они поочередно, потом вместе, перебивая друг друга, что-то говорили ему, доказывали, приводя в пример «нормальных людей», которые живут себе спокойненько, не работая над собой духовно, но временами Саша выпадал из диалога, погружаясь в свои мысли. Он тоже на это им что-то отвечал, даже старался объяснять какие это хорошие люди, и что они неправы, думая так категорически плохо о них. Но им не нужны были его оправдания, так же, как и ему их убеждения. В конце концов он замкнулся перестав что-либо говорить. В таком случае для него улица с пацанами, ввязывающимися так часто в драку, была намного безопасней этого родственного нападения, так как, выходя во двор, ты был готов ко всему, в то время как дома был беспечным, зная, что тебя здесь любят и всегда примут. Такой плевок в душу от матери и сестры был сильнее и больнее всех ранних семейных разбирательств с их участием. Прилети бы сейчас сюда даже огненный шар и встань на сторону Анны и Антонины, со словами: «Я Бог и ты должен повиноваться мне, внемля посланникам моим и выполняя указания мои через уста их», Саша бы ни за что не стал слушать, а тем более следовать их «спасительным» речам. Рада была в нем. За все эти месяцы она сумела приоткрыть ему сердце, а значит и виденье, заглушить и игнорировать которые он просто не мог. «Хватит, — говорил про себя Саша, — я знаю этот мир и то, к чему он ведет, здесь я уже был. Теперь я посвящу свою жизнь Магии, пути Тантры, идя по нему до последнего вздоха. И я уверен, наступит время, когда поставят на весы мои и ваши результаты энергетических вложений в тот или иной путь.».

Тоня оказалась лазутчицей Госпожи Безнадежности, она находилась в неведении и поэтому была подходящей проводницей ее туманных потоков. В силу своей внутренней испорченности, она пришлась впору для этой роли. Еще раз Безнадежность попыталась затмить через сестру Сашино рвение к Духу, но мальчик внутренне сильно зацепился за путь, а любовь к Раде была хорошими парусами на корабле его жизни, и, на удивление синекрылой, он устоял на пути, подтвердив этим еще раз преданность своему Мастеру. Но была ли какая-то вина самой Госпожи в том, что она совершала попытки смести парня с пути? Конечно, нет, все в мире было сложено в строгой иерархичной последовательности, и над Безнадежностью стоял кто-то еще, более высший чином, и не обязательно «плохой», так что, в свою очередь, она служила исполнителем чьей-то воли. Но вот Анну здорово подчинила лазутчица, и без особых колебаний она перешла на сторону Безнадежности. А так как ничего не делается за бесплатно, то через два дня Анна должна была получить свою плату за сотрудничество в виде удручающих новостей о своей дочери. Тоня пробыла дома три дня и за это время мать узнала, что ее дочь, окончившая школу с золотой медалью, вот уже как полгода, забросила учебу в институте и стала работать официанткой в одном из городских баров. Работа в таких заведениях сказывалась на людях, наделяя их не лучшими качествами. Речь ее была развязной, временами, для усиления эффекта, приправлена матами и модными словечками. Желтоватые зубы наводили Анну на мысль о том, что дочь курит. Та не стала отпираться после расспросов, и выйдя на балкон, открыто задымила. Рада Тоне сразу не понравилась, видимо потому, что она ее видела насквозь, но зато Марта сгодилась на временную дружбу. Перед отъездом, все-таки был хороший повод, Тоня вместе с Мартой пришли домой изрядно выпившими. Новый образ Антонины был для Анны ударом, которого она не ожидала. Вмиг все ее планы о примерной и образцовой дочери, которой до недавних пор она в принципе и служила, рухнули, оставив за собой кучку пепла в консервной баночке на подоконнике и неизвестность о ее дальнейшей судьбе, которую и без астролога можно было предположительно расписать.

Антонина уехала, и мать, подобно хамелеону, изменилась и не стала выгонять из квартиры Раду с Грегорианом. Она поменяла решение и продолжила заниматься хатха-йогой, но вот связь с сыном была разорвана. Единственное, на что она надеялась, так это на то, что когда квартиранты наконец от них съедут, Сашин пыл к развитию пройдет, и мать снова увидит в нем свое дитя.

После учебы в ПТУ Саша пришел домой, плотно пообедал и решил почитать К.Кастанеду. Вскоре его сморил сон, он поймал себя на том, что клюет носом. Повинуясь пьянящему, убаюкивающему и уютному чувству, молодой тантрик положил книгу под кровать, улегся на спину и прикрылся тонким покрывалом. Проваливаясь в сон, он в последний момент вспомнил технику, которую ему рекомендовала Рада для выхода в сновидение и, держась из последних сил за нить сознания, успел ее проделать. Называлась техника «смотреть лбом вверх» и заключалась в том чтобы перед полным засыпанием выхватить последние секунды и, не концентрируясь, чтобы не «спугнуть» сон, свести глаза к межбровью и попытаться лбом, как если бы там было зрение, посмотреть наверх.

Тошнотворные кружения тела куда-то наверх, с огромным давлением на живот и грудину застали Сашу врасплох. Вместо бессознательного сна и сопутствующего ему отдыха, он ясно понимал, что не спит и поднимается над своим телом. Граница миров схлоп-нулась, и сновидец, полный страха, оказался в каком-то незнакомом подъезде. Он еле перебирал ногами, силясь понять, что происходит и куда он попал. Повсюду слышались раздражающая суета и голоса людей. Вот кто-то пробежал по лестнице вниз, теперь еще двое что-то пронесли, напоминающее по форме широкую доску. Саша осознавал себя встельку пьяным, шатаясь, он совершал невероятные усилия, поднимая ногу и шагая на следующую ступеньку, ставшей для него проклятой, лестницы. Веки были пудовыми, и он, причитая «где же меня угораздило так напиться», продвигался вперед. Все тело было сковано, будто у девяностолетнего старика, но вместе с этим внутри все гудело от силы, исходящей от него и парящей вокруг. Услышав пробегающих мимо и потешающихся над ним людей-нелюдей, он даже не смог посмотреть на них, так как голову было слишком трудно поднять, а зрение подводило отсутствием резкости. Все, что удалось ему зарегистрировать своими чувственными данными, так это ноги, промелькнувшие сбоку него. Похоже владельцы ног были рабочими, так как обувь оказалась грязной и старой, а штаны были выцветшими, некогда зелеными. Преодолев один лестничный пролет, он остановился и, покачиваясь, балансируя руками, с возмущением подумал: «Что я тут вообще делаю?». После этих мыслей картина стала таять и колыхаться, как колышется и вибрирует нагретый воздух, исходящий от раскаленного песка. Сквозь непроглядную темноту, в которой он спустя секунду себя ощутил, прогремел устрашающий голос: — Что-о-о ты-ы-ы хочешь?