Печатается по первой публикации.

Впервые опубликовано: П, 1840, No 9 (ценз. разр.-- 8 окт. 1840 г.), с. 66--84, с подзаголовком: "Рассказ Н. Перепельского" (в оглавлении: "Рассказ Н. А. Перепельского").

В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.

Автограф не найден.

Датируется по первой публикации.

Сотрудник Некрасова по "Пантеону" В. П. Горленко, рассказывая (со слов Ф. А. Кони) о роли редактора журнала в становлении Некрасова-прозаика, пишет: "Первый опыт {Речь идет о повести "Макар Осипович Случайный" (см. выше, с. 535).} был сделан и сошел благополучно. О чем писать теперь? "Опишите себя, свое недавнее положение",-- советует тот же издатель, и Некрасов пишет рассказ "Без вести пропавший пиита", имеющий, по словам Кони, несомненное автобиографическое значение ‹…› Заметим, что здесь, когда молодому автору приходится описывать лично пережитые и выстраданные невзгоды, у негр является и живость и меткость и что вообще этот и еще другой позднейший рассказ в том же роде значительно выделяется в этом отношении из массы других "сочиненных" повестей Некрасова той поры".

"Рассказ этот,-- продолжает тот же мемуарист,-- сопровождавшийся лестным для Перепельского примечанием редакции, прошел еще успешнее. В самом деле, он написан довольно живо. Неудачен в нем только "человек" рассказчика и язык театральных лакеев-философов, которым он говорит, язык, благополучно процветающий и доныне на наших сценических подмостках, да еще фигура пииты, сделанная карикатурно, во вкусе того времени, т. о. все, что составляет собственно вымысел в рассказе" (Горленко, с. 151, 153-154).

В основу рассказа, действительно, легли "петербургские мытарства" молодого Некрасова. Это подтверждается рядом высказываний автора, зафиксированных в автобиографической прозе (см., например, "Жизнь и похождения Тихона Тростникова"), его биографических заметках и воспоминаниях современников писателя. Особенно близок к содержанию "Без вести пропавшего пииты", как в деталях, так и в передаче атмосферы быта молодого нищенствующего литератора, позднейший рассказ Некрасова, известный в передаче Н. В. Успенского: "Нанимал я квартиру на Васильевском острову, в нижнем этаже. Пошел я в мелочную лавочку попросить в долг чайку, купец оказался моим земляком-ярославцем и большим любителем чтения газет ‹…› Я ‹…› так ему понравился, что он с удовольствием отпустил мне чаю и сахару. Но положение мое, однако, нисколько не улучшилось: лежа на полу, на своей шинели, я сделался предметом праздного любопытства уличных зевак, которые с утра до ночи толпились у моих окон. Хозяину дома это пришлось не по праву, и он приказал закрыть окна ставнями. При свете сального огарка я решился описать одного помещика с женою, у которых я был учителем. Так как хозяин отказал мне в чернилах, я соскоблил с своих сапогов ваксу, написал очерк и отнес его в ближайшую редакцию. Это спасло меня от голодной смерти…" (Успенский Н. В. Из прошлого. Воспоминания. М., 1889, с. 4--5; см. также: Панаева, с. 197).

Перечень автобиографических деталей рассказа не исчерпывается отдельными бытовыми подробностями (сапоги, используемые для добывания чернил, ковер на полу вместо постели, где герой лежит, завернувшись в шинель, вещи взамен платы за квартиру (ср. также "Повесть о бедном Климе") и т. д.). В рассказе нашли отражение переживания поэта в связи с неудачей, постигшей его при издании первого поэтического сборника "Мечты и звуки". Так, повествуя об обругавшем печатаю Наума Авраамовича "ничтожнейшем" критике, с которым "стыдно быть в одном обществе", Некрасов имеет в виду В. С. Межевича, выступившего против автора сборника "Мечты и звуки" с рядом оскорбительных выпадов личного характера (см. ниже, с. 546). Это отчасти подтверждается позднейшим признанием Некрасова (1877 г.): "Меня обругали в какой-то газете, я написал ответ, это был единственный случай В моей жизни, что я заступился за себя и свое произведение. Ответ, разумеется, был глупый, глупее самой книги" (ПСС, т. XII, с. 22; ср. также: наст. изд., т. I, с. 644).

В последнее время высказано убедительное предположение о наличии скрытой полемики автора рассказа с В. Г. Белинским -- рецензентом сборника "Мечты и звуки", который, в частности, писал: "Если стихи пишет человек, лишенный от природы всякого чувства, чуждый всякой мысли, не умеющий владеть стихом и рифмою, он под веселый час еще может позабавить читателя своею бездарностию и ограниченностию: всякая крайность имеет свою Цену, и потому Василий Кириллович Тредиаковский, "профессор элоквенции, а паче хитростей пиитических", есть бессмертный поэт, но прочесть целую книгу стихов, встречать в них все знакомые и истертые чувствованьица, общие места, гладкие стишки ‹…› это ‹…› работа для рецензентов, а не для публики" (Белинский, т. IV, с. 118-119).

Сопоставив заголовок "трагедии" пииты Грибовникова с приведенным высказыванием Белинского, В. А. Егоров указывает: "…нельзя не увидеть своеобразной автоиронии оскорбленного критиком автора, а может быть, и некоторой полемики против мнения Белинского, поставившего "Мечты и звуки" ниже творений Тредиаковского" (Егоров В. А. Рассказ Некрасова "Без вести пропавший пиита" в литературной полемике начала 1840-х годов.-- Некр. и его вр., вып. IV, с. 135). Пародирование классицистичеитя трагедии, в частности произведений Тредиаковского, не имевшее в 1840-х гг., как считает Б. Я. Бухштаб, "никакой литературной актуальности" (Бухштаб В. Я. Начальный период сатирической поэзии Некрасова. 1840--1845.-- Некр. сб., II, с. 104; см. также: Прозоров Ю. М. Н. А. Некрасов после книги "Мечты и звуки".-- В кн.: Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX -- начала XX века. Ярославль, 1980, с. 14 (Учен. зап. Ярославского гос. пед. ин-та им. К. Д. Ушинского, вып. 57)), было на самом деле весьма злободневным в борьбе с литературным эпигонством. "Грибовников,-- пишет исследователь,-- образ бездарного писателя, не ориентирующегося в современном ему литературном процессе, Тредиаковского нового времени" (см.: Егоров В. А. Рассказ Некрасова "Без вести пропавший пиита" в литературной полемике начала 1840-х годов, с. 136). Стихотворение же Грибовникова "Величие души и ничтожность тела" в некрасовском рассказе следует, по-видимому, рассматривать отчасти как автопародию на "Разговор" из сборника "Мечты и звуки". Кроме того, Некрасов пародирует здесь наиболее известных эпигонов романтизма, в частности Н. В. Кукольника, поэзия которого еще недавно служила ему образцом для подражания ("Встреча душ"). Объективно Некрасов, высмеивающий в образе пииты Грибовникова эпигонов классицизма и романтизма и вообще литературу, оторванную от действительности, солидаризируется с позицией Белинского. Одновременно с Белинским, восстававшим против засилья лубочной "серобумажной" литературы на книжном рынке, Некрасов средствами пародии и гротеска борется с потоком бессодержательных и безнадежно архаичных по форме произведений (подробнее см.: Крошкин, с. 38--39).

Не исключено также, что отрывки из трагедии "Федотыч" и стихотворения "Величие души и ничтожность тела" и "Жестокодушной" являются переработанными в пародийном ключе юношескими произведениями, которыми Некрасов "грешил" еще в гимназические годы (см. об этом: Евгеньев-Максимов, т. I, с. 264; Бухштаб Б. Я. Указ. соч., с. 104). Таким образом, рассказ Некрасова, приехавшего в 1838 г. в Петербург с далекими от действительности представлениями о жизни и потерпевшего неудачу с первым поэтическим сборником, является своеобразным прощанием писателя с "романтическим" прошлым.

Подчеркивая пустое фразерство Грибовникова, Некрасов противопоставляет его творениям классическую простоту и одухотворенность пушкинской поэзии. Первое обращение Некрасова к жанру поэтической пародии в рассказе "Без вести пропавший пиита" свидетельствует о незаурядном мастерстве молодого сатирика.