— Мне… очень жаль, — смиренно произнесла она.

— Да, тебе должно быть стыдно! — заявила Кэтрин. — И будь добра, впредь веди себя прилично, Теола. Я видела, что премьер-министр был недоволен тем, как ты помешала им застрелить этого мятежника.

С большим трудом Теола проглотила просившиеся на язык слова и вместо этого кротко спросила:

— Можно я пойду к себе в комнату, Кэтрин, и переодену платье? Полагаю, мои услуги тебе понадобятся через час, когда мы должны будем собираться на прием короля.

— Да, и поторопись, — ответила Кэтрин. — Я хочу, чтобы ты объяснила моим новым горничным, как нужно меня одевать, а потом ты займешься моей прической.

— Да, конечно, — ответила Теола.

Служанка показала ей ее комнату, которая находилась рядом с огромной и роскошной спальней Кэтрин.

Апартаменты королевы были очень красивы, а мебель, очевидно, привезли в Кавонию из Вены. Невозможно было спутать ее барочный стиль, сверкающие зеркала в серебряных рамах и большие, богато инкрустированные шкафы и комоды.

Вместо каминов комнаты во дворце отапливались кафельными печками, изразцы которых были скопированы с печей дворца в Вене.

В гостиной и коридорах стены украшали исключительно портреты Габсбургов или пейзажи Австрии.

Теола подумала, что, если у Кавонии и существует собственная культура, во дворце пет никаких ее следов.

Ее собственная спальня была, разумеется, гораздо меньше по размерам, чем спальня Кэтрин, но удобная и опять-таки обставленная в венском стиле.

Две горничные распаковывали сундуки Теолы, и, когда она поблагодарила их на кавонийском языке, они явно пришли в восторг, и на их лицах засияли улыбки.

Одна из них была очень молоденькой и явно проходила обучение у второй, постарше.

— Вы говорите на нашем языке, фрейлейн? — радостно воскликнула она.

— Я пытаюсь говорить на нем, — ответила Теола, — и вы должны мне помочь, потому что я начала учить его совсем недавно.

— Во дворце мы обязаны разговаривать только по-немецки, фрейлейн, — сказала старшая горничная.

— Но не со мной, — возразила Теола. — Мне очень поможет, если вы будете говорить со мной по-кавонийски, так как это для меня самый легкий способ выучить ваш язык.

Обе горничные пришли в восторг от этой просьбы. Однако Теола понимала, как рассердится Кэтрин, если она слишком долго будет переодеваться.

Выбрать новый наряд было несложно. Герцогиня, как всегда, проявила исключительную скупость, когда встал вопрос о трате денег на одежду племянницы.

— Никто не будет там смотреть на тебя, Теола, — заявила она. — И чем меньше ты будешь обращать на себя внимание, тем лучше.

Поэтому герцогиня выбрала для ее платьев самые дешевые ткани уродливых и мрачных расцветок, от которых у Теолы портилось настроение всякий раз, когда она смотрела на них.

Хотя у них с матерью было не много денег, они обычно носили одежду мягких пастельных тонов, всегда восхищавших ее отца и, как Теола знала, особенно шедших ей.

Она не уступала ростом Кэтрин, но была гораздо изящнее, в основном потому, что много работала, а черты ее лица были гораздо тоньше.

Однажды, еще ребенком, Теола сказала отцу:

— Хотела бы я быть похожей на греческую богиню, папа! Тогда ты любил бы меня так же сильно, как любишь статую Афродиты.

Ричард Уоринг рассмеялся:

— Я люблю тебя гораздо больше, чем любую богиню, сделанную из мрамора или нарисованную на холсте.

Он обнял дочь, заглянул ей в лицо и сказал:

— Возможно, ты никогда не станешь похожей на греческую Афродиту, моя дорогая, но в одном я совершенно уверен: многие мужчины узнают, что ты так же, как она, способна завладеть их сердцами.

— Но я хочу быть похожей на гречанку, — настаивала Теола.

— Ты и похожа на гречанку, — утешил ее отец, — но не на греческую богиню, живущую на горе Олимп, а скорее на одну из нимф, которые обитали на острове Делос и выходили из моря, чтобы служить лучезарному богу.

— Расскажи мне о них! Расскажи! — попросила Теола.

И отец рассказал ей, как в девятом веке до нашей эры возникли легенды о молодом и прекрасном боге, вооруженном золотым луком, родившемся на острове Делос и освятившем его своим присутствием.

— Что это был за бог? — спросила Теола.

— Его звали Аполлон, — ответил отец. — И когда я побывал на Делосе, то обнаружил, что в воздухе этого острова до сих пор разлито» пляшущее, дрожащее пламя «.

— Я не понимаю.

— Это трудно объяснить, но там, где жили боги, особенно Аполлон, разлит особый свет, странный и мерцающий, а воздух светится и таинственно дрожит, в нем слышится биение золотых крыльев и вращение серебряных колес.

Ричард Уоринг рассказывал, словно в трансе, а Теола слушала, не все понимая, но внимая музыке его голоса и зная, что подобные воспоминания оказывают на отца волшебное действие.

— И всегда там, где жили боги, — продолжал отец, — жили и нимфы, рядом с ручьями, в тумане, который окутывал греческие острова ранним утром, и в морской пене.

Он вздохнул и продолжал:

— Аполлон покорил мир силой своей красоты.

У него не было земных средств — ни армии, ни флота, ни могущественного правительства, — но он принес человеческому разуму свет солнца, и люди поклонялись ему, когда он являлся им в свете рождающегося дня.

Ричард Уоринг умел сделать все, о чем говорил, реальным, так как сам в это верил, он открывал для Теолы мир красоты, который стал и ее миром.

С того времени она тоже начала поклоняться Аполлону, и в ее глазах он олицетворял любовь… ту любовь, которую она, когда подросла, мечтала испытать с мужчиной.

С течением времени она начала понимать, почему отец считал ее похожей на одну из греческих нимф. У нее было тонкое личико в форме сердечка, на котором выделялись огромные глаза. В глубине ее глаз, хоть она этого и не осознавала, таилась загадка, словно они смотрели в невидимый мир, так знакомый ее отцу. Волосы Теолы были светлыми, но не золотистыми, как у Кэтрин. Собственно говоря, они были настолько светлыми, что казались почти бесцветными, и все же временами переливались так, как будто были живыми. Ее кожа сверкала такой белизной, что из-за темных, мрачных цветов, в которые ее одевала тетка, она выглядела неестественно бледной.

Иногда Теола спрашивала себя, не старается ли герцогиня нарочно погасить в ней тот свет, о котором говорил отец и который, она это знала, горит в ее душе.

Живя в замке, подвергаясь грубому обращению, постоянным оскорблениям и физическим наказаниям, она с трудом вспоминала те дни, когда чувствовала себя так, будто танцевала, не касаясь земли, когда была частью того прекрасного мира, в котором всегда жил ее отец.

Ей было трудно вспомнить все, чему он ее научил, так как она постоянно куда-то спешила, выполняя одно приказание за другим.

Только оставшись одна в ночной темноте, она вспоминала, как отец говорил:

— В тишине можно услышать голос бога, призывающий человека искать в себе отблеск священного света.

— Какое платье вы наденете, фрейлейн? — спросила старшая горничная, прерывая мысли Теолы.

Теола подавила в себе желание ответить, что это не имеет значения, ведь они все так уродливы, что никто ее все равно не заметит.

Висящие в шкафу платья выглядели нелепыми, когда она вспомнила о сиянии солнца за стенами дворца, ослепительно белом снеге па горных вершинах и цветах, благодаря которым Кавония превратилась в ее глазах в земной рай.

Кэтрин предстояло надеть на прием белое платье, отделанное маленькими розовыми розочками и голубыми лентами. Это платье было специально сшито для того, чтобы оттенить ее бело-розовую красоту и золотистые волосы, чтобы она выглядела живым воплощением представления любой женщины об идеальной невесте.

Теола же могла выбирать между платьями из самого дешевого серого батиста, темно-коричневой шерсти и уродливым тускло-синим костюмом» полонез «, цветом напоминающим зимнее небо.

— Я надену серое, — машинально произнесла она. Когда горничные помогли ей надеть платье, она уложила волосы, едва взглянув при этом на себя в зеркало.