Полно было людей в приемной Лубянки. Наметанным глазом коренного москвича Сергей Павлович определил в большинстве из них жителей провинции и подумал, что все они и он вместе с ними являют собой самую истинную, подлинную и достоверную Россию – старую дворнягу, приползшую лизать руки только что избившему ее хозяину. Ему стало жарко вблизи пламени, пожравшего Петра Ивановича. Он расстегнул молнию на куртке и стащил с шеи шарф. Спросить: зачем вы толпитесь здесь, братья и сестры? Ответят: тени наших близких зовут нас сюда непрерывно, ибо наша мýка о них передается на Небеса, где они проживают, и нарушает дарованный им вечный покой. Однако может ли такое быть, чтобы бумажка с печатью, справка, точь в точь такая, какую выдают, к примеру, в жэке, свидетельствуя отсутствие течи в вашем унитазе и тем самым кладя конец поползновениям нижерасположенного соседа взвалить на вас расходы и тяготы поновления его отсыревших стен, – сиречь казенное подтверждение невиновности несчастных страдальцев утолило ваше мучение и принесло им отрадное успокоение? О да. И мы, и они жаждем справедливости. Справедливости?! Сергей Павлович едко рассмеялся. Вы, граждане, или не знали никогда, или забыли, где находится ее источник. Во всяком случае, не за стеклом вырезанного в толстой стене квадратного окошечка, позволяющего созерцать бледный лик и плешивую голову пожилого человека с погонами капитана госбезопасности. Он разве Бог, чтобы одарить вас справедливостью? Вас ввели в заблуждение. Бог не может принимать заявления через окошечко. Хотя, впрочем, кто с абсолютной достоверностью нам скажет, каков у Него распорядок рабочего дня и каким образом к Нему поступают обращения обделенных справедливостью граждан? «Давайте, давайте, – подпихнули его сзади. – Ваша очередь».
– Я хотел бы узнать, – с заученной еще накануне неумолимой твердостью проговорил он, протягивая в открывшееся перед ним окошечко заранее отстуканное на папиной машинке и подписанное обоими Боголюбовыми, старшим и младшим, заявление, – когда можно…
Пухлая лапа привычным движением выхватила из его руки лист бумаги и со стуком задвинула стекло. Плешивая голова склонилась и стала читать.
Сергей Павлович помнил наизусть.
Обращаемся в Комитет государственной безопасности СССР с убедительной просьбой помочь нам в выяснении обстоятельств ареста и гибели Петра Ивановича Боголюбова, являющегося одному из нас отцом, а другому – дедом. По имеющимся у нас, но документально не подтвержденным данным, он был по приговору «тройки» расстрелян в 1937 г. Петр Иванович Боголюбов был священником, и, судя по всему, оказался одной из невинных жертв террора, развязанного в ту пору советским государством против церкви. Будучи совершенно уверены в его невиновности, мы настоятельно требуем его реабилитации. Мы также требуем дать нам возможность ознакомиться с делом П. И. Боголюбова, до первого своего ареста проживавшего в городе Сотникове Пензенской губернии.
Коротко и ясно.
Вы мучили, вы убили, вы лгали – теперь пришел час открыть правду.
Отворите железные двери ваших застенков.
Папа, подписывая, ворчал, что «требуем» следовало бы изъять совсем или по крайней мере сократить вдвое. «Кто ты такой, чтобы у них требовать? – со скучной трезвостью вопрошал он. – Докторишка. Никто, и звать никак. А я… да им только пальцем шевельнуть, и меня из газеты в два счета… И кто меня подберет? Кто добавит к моему пенсиону на скромную, но не унылую жизнь? Ты? Прошу без шуток».
Недаром папа считал себя знатоком советской действительности. Подняв плешивую голову, капитан госбезопасности с интересом исследователя живой природы некоторое время рассматривал прильнувшего к окошечку Сергея Павловича, изо всех сил поддерживавшего в себе непоколебимую готовность сразиться за правое дело. Капитан глядел – и Сергей Павлович сверлил его в ответ через стекло немигающим взглядом. В подобном противостоянии представителя страшного ведомства и простого обывателя, каковым являлся доктор Боголюбов, надо было прежде всего явить твердость. Папа вырос в страхе, а я не боюсь. И гляжу в бледный твой лик, находя проступившие на нем и понятные врачу признаки сердечной недостаточности, зреющей в твоем угнетенном сидячей работой теле. Но и капитан со своей стороны открыл какие-то, вероятно, только ему приметные знаки на лице Сергея Павловича, крепко стиснувшего зубы и время от времени грозно поигрывавшего желваками.
– Кто это вас научил, – отодвинув разделяющее их стекло, с вежливой скукой спросил он, – так писать?
Сергей Павлович разжал зубы и пальнул встречным вопросом:
– Как – так?!
– Неграмотно, – был ему ответ.
Всего ожидал Сергей Павлович из амбразуры КГБ – но не этого. И далее выслушал, что у нас (так говорил капитан) тысячи заявлений, подобных вашему. Граждане просят помочь, оказать содействие, разобраться – однако никому не приходит в голову обращаться к нам с глаголом «требуем». Сергей Павлович не замедлил.
– Вы убили, – с несвойственной ему прежде пронзительностью звука воскликнул он, возбудив позади неодобрительный ропот очереди, – и вы же ýчите правилам хорошего тона!
– Гражданин… – тут капитан близоруко прищурился на поданную Сергеем Павловичем бумагу и вычитал в ней его фамилию, – …Боголюбов. Если вы обращаетесь лично ко мне, то я никогда никого не убивал. Если вы имеете в виду ведомство, которое я представляю, то оно давно, решительно и бесповоротно осудило случавшиеся в прошлом нарушения социалистической законности. А вы, будто попугай, – все об одном.
На «попугая» очередь откликнулась жиденьким заискивающим смешочком.
– Ах, осудило! – Презрительно и горько хотел усмехнуться товарищу капитану в окошечко Сергей Павлович, но вместо этого губы у него затряслись, и он закричал пронзительным бешеным голосом: – Тогда я требую… требую!! чтобы мне предоставили…
– Минутку, – хладнокровно молвил капитан и отделился от Сергея Павловича стеклом, на которое надвинул темную шторку.
– Ори больше, – буркнул в спину доктора Боголюбова стоявший следом за ним мужик в полушубке.
Шторка отъехала в сторону, стекло отодвинулось, и перед Сергеем Павловичем оказалось его заявление с несколькими мелкими строчками, добавленными чужой рукой. Отступив, он стал читать.
Первое.
В заявлении гр. Боголюбовых отсутствуют конкретные данные о том, когда, какими судами были вынесены приговоры в отношении Боголюбова П. И.
Второе.
Если Боголюбов П. И. впервые был арестован по месту своего жительства, в г. Сотникове Пензенской обл., то заявителям следует обратиться в Управление КГБ СССР по Пензенской обл. с просьбой дать им возможность ознакомиться со следственным делом Боголюбова П. И.
Третье.
Вопрос о реабилитации Боголюбова П. И. может быть решен после изучения следственных и судебных материалов в полном объеме. Со своей стороны соответствующее управление КГБ СССР в меру своей компетенции наведет справки о Боголюбове П. И., о чем заявителям будет своевременно сообщено.
Подпись. Неразборчиво. Похоже, что Киселев.
– Ничего не понимаю, – растерянно проговорил Сергей Павлович, озираясь вокруг со смутной надеждой, что из очереди сию минуту выступят сострадающие его мучительному недоумению люди и все ему разъяснят.
Никто, однако, не спешил ему на помощь.
– Ничего не понимаю, – повторил он, хотя, между тем, кое-что начинал соображать. Прежде всего он догадался, что этот Киселев или как его там, словом, капитан в окошке – омерзительная свинья. Говоря точнее, он иезуит, если иметь в виду присущее (как утверждают) членам ордена Иисуса мастерство скрывать свои истинные мысли и намерения, взамен их выставляя правдоподобную чушь. Я думаю, в КГБ много иезуитов. В голове у Сергея Павловича окончательно прояснилось, и он понял, что над ним издеваются. Откуда ему знать, где и когда арестовали, судили, приговорили и расстреляли деда Петра Ивановича? Неужто они запамятовали, где хранятся их кровавые списки? Пусть найдут, прочтут и признаются в чудовищной лжи выдвинутых против Петра Ивановича обвинений. Пусть, наконец, объявят, что он невиновен! И пусть… пусть поклонятся земным поклоном и перед всем народом объявят, что по своей злой воле убили ни в чем не повинного человека, Петра Ивановича Боголюбова, священника! Он опять кричал, потрясая заявлением с припиской иезуита и свиньи Киселева, капитана в окошке. (Или не Киселева, но все равно капитана и свиньи). Убили и не хотят признаваться! У них расчет самый подлый, что мы забудем и простим, но мы в таком случае не народ, а случайное сборище случайных людей, если забудем и простим, и нам тогда уж совершенно точно до конца наших дней, и до конца дней наших детей и внуков, и до скончания века вообще пребывать в нищете, грязи и унижении, ибо лучшей участи мы не заслуживаем… Он задыхался.
