Есть символический смысл в том, что многозначительная “американская трагедия” произошла в то время, когда Россия, в обстановке, как пишет Панарин, “геополитической бесцеремонности Запада” и возрастающего в ответ “фанатизма Востока”, перестала играть свою роль воздушного пространства между двумя половинами ядерного заряда, которое предохра­няет их от соприкосновения, вызывающего взрыв; когда она выпала из мирового процесса в качестве великой державы, великой, всемирно авторитетной культуры и, наконец, — области великой мировой боли.

России не случайно назначено на Земле место, которое, по распространен­ному определению, есть “хартленд”, сердечная область нашего мира; не случайно ей дана роль, по слову Панарина, “незаживающего темени планеты”. По логике либерально-прогрессистского детерминизма, Россия — это какое-то странное в истории явление, какая-то нелепая случайность, без которой история, пожалуй, могла бы и обойтись, что было бы, разумеется, к лучшему. Для Чаадаева Россия тоже “как бы не входит в состав человечества”, но вывод он делал другой: Россия существует для того, “чтобы дать миру какой-нибудь важный урок”. И потому напрасно “сонм демократических интеллектуалов, — пишет Панарин, — со счастливым ужасом констатирует масштабы нацио­нального поражения” России в конце XХ века, — напрасно потому, что это не только ее поражение — это поражение человеческой Истории. Драма России в ХX веке, с самого его начала и до конца, — концентрированный образ современной общемировой истории , ее внутренне катастрофического характера; этому меня научил Пушкин, об этом пишет Панарин. Я давно думаю, и книга утверждает меня в этом, что сегодняшний трагифарсовый опыт “новой России”, небывало криминализованной и коррумпированной, России беловежского сговора, номенклатурной приватизации, вымаривания народа, унижения культуры — то есть всего человеческого — под знаменем “прав человека”, свободы слова и рынка, — все это есть трагический шарж на весь современный прогресс — как, скажем, Чернобыль есть трагический шарж на Хиросиму: чернобыльский взрыв — это следствие наших пороков, наш отрицательный опыт, тогда как взрыв над Хиросимой — следствие их достижений , опыт положительный ... Впрочем, в наши дни уже трудно, пожалуй, определить, кто кого пародирует: ведь нынешние Соединенные Штаты — поистине “Советский Союз сегодня”, нынешний американизм есть другой лик большевизма — и в идеологии, и в психологии, и в практике своей экспансии, только несравненно более агрессивной.

Да, большевистский тоталитаризм был дик, это была дубина, способная превратить человека в ничто, в “лагерную пыль”; тоталитаризм же либе­ральный, рыночный, прогрессивен и цивилизован — как нейтронная бомба: оставляя тела, способен истребить души. Он тоже уничтожает людей, и с не меньшим успехом, но чаще он их покупает и утилизует в своих дальнейших интересах.

Опыт России — и это основная мысль книги Панарина — призывает мир к ценностной переориентации, пример которой должна, между тем, подать сама Россия. Больше это сделать сегодня некому.

3наменитый фильм “Унесенные ветром” содержит своего рода символ веpы, заключенный в словах обаятельной героини: я пойду на всё, но никогда больше не буду голодать. Это твердое плебейское кредо — формула “амери­канской мечты” (теперь, по существу, мечты всего “цивилизованного”, то есть западного, мира). В русской культуре тоже есть кредо и формула:

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.

Это — аристократическая формула достоинства и ответственности, ответственности духовной.

Никакая “конвергенция” этих двух исповеданий невозможна.

“Важный урок”, которой, по Чаадаеву, дает миру Россия, ее истори­ческое задание, возложенный на нее крест состоит в том, чтобы всем своим опытом, положительным и отрицательным, опровергать мечту о сооружении в мире, духовно лежащем во зле, безблагодатного эдема; опровергать идею благополучного на Земле устроения корыстного, дичающего, глупеющего человечества — идею рая без искупления и преображения. Это тяжкий крест. Вспоминается рассказ Гаршина “Сигнал” — о том, как дорожный обходчик спасает от крушения поезд, остановив его, как флажком, носовым платком, намоченным собственной кровью.

Книга А. С. Панарина “Реванш Истории” говорит о необходимости нового человеческого типа, “типа, затребованного эпохой, а без него эпохе нет спасения. Этот тип, — продолжает автор, — больше повинуется ценностным критериям, чем критериям прагматической пользы, ведущей нас в рабство у действительности (современности)”. Такой тип человека, готовый, добавлю я, голодать, чтобы не дать погибнуть ближнему, — не утопия, придуманная прогрессом, а средство от самоубийства человечества. Он не утопия и потому, что тип этот реален, надо только очень захотеть, чтобы он мог жить, действовать и по-человечески обустроить Россию. Этот человеческий тип, руководимый совестью, а не корыстью, хорошо знаком России, он — центральный персонаж и он же, в известном смысле, автор большой русской культуры.

Книга “Реванш Истории” — явление этой культуры, она родилась в русле той фундаментальной для России мыслительной традиции — от Карамзина, Пушкина, Гоголя и Достоевского до Франка, И. Ильина и Солженицына, — которую с трогательным простодушием охарактеризовал Чаадаев: “Когда я... говорил, например, что “народы Запада, отыскивая истину, нашли благо-получие и свобод”, я только парафразировал слова Спасителя: “ищите Царства Небесного, и все остальное приложится вам”.

Это та светская традиция, аристократическая и вместе глубоко народная, которая, начиная с “Истории Государства Российского” и трагедии “Борис Годунов”, признает и утверждает — не в теоретических спекуляциях, а в исторической практике — безусловное главенство ценностных критериев над всеми другими, безусловную “стратегическую”, даже в своем роде “прагматическую”, роль человеческих ценностей в земном устроении.

Опора на такую традицию может кому-то показаться неуместной, возможно и трагикомической, в тех условиях, в какие поставлена Россия, развращаемая и уродуемая силами, стремящимися насильно вписать ее в цивилизацию погибели. Но не надо забывать о том, что наша страна — странная и неожиданная, чем она и неудобна современным цивилизаторам: “Есть великие народы”, говорит тот же Чаадаев, чьи пути “нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения. Таков именно наш народ”.

На эту веру, на эту надежду опирается в следовании высокой традиции русской мысли Александр Панарин, обдумывая и предлагая пути, на которых Россия способна, встав на ноги, помочь совести человечества в ее эсхатоло­гическом поединке с корыстью.

[1] 7 Речь, впервые произнесенная на церемонии вручения А. С. Панарину литературной премии им. А. И. Солженицына.