Принципиально другую жизненную стратегию выбирает “игрок”— человек, которого привлекает напряженный мир риска, азарта и охоты. Цель игры — победа, и потому игра не оставляет места ни жалости, ни сочувствию, ни состра­­данию, ни взаимопомощи. В чем-то игра похожа на войну, но это война, которая не оставляет ран. Игра освобождает от угрызений совести. Отличительная черта взрослых людей эпохи постмодерна — желание полностью отдаться игре, как это делают дети*.

Мир сегодняшнего российского бизнеса — это мир азартных “игроков”, где часто ставкой является человеческая жизнь, где заказные убийства стали печальной повседневностью. Игра без правил — самый опасный вид игры, в ней нет компромиссов, победитель здесь получает всё — но остальные всё теряют. Такая игра грозит перерасти в гражданскую войну и расколоть об­щество.

Политическая неполноценность всех четырех стратегий состоит в том, что “фланер”, “бродяга”, “игрок” и “турист” бегут от общества, от челове­ческих обязательств и связей в мир игры, развлечений, зрелищ и случайных отношений. Стремительно утрачивая свои политические качества, человек информационного общества превращается в потребителя “хлеба и зрелищ”.

Homo consommatus — человек потребляющий

Основная антропологическая проблема современного общества состоит в том, что у него сегодня нет концепции гражданина, на смену ей пришла концепция человека-потребителя. Подобно жителям Телемского аббатства у Франсуа Рабле, человек потребительского общества видит свой единственный “долг” в ведении приятной жизни. Как отмечает Жан-Франсуа Лиотар, “мир превратился в склад потенциально интересных объектов, и задача состоит в том, чтобы выжать из них как можно больше занимательного”*.

Согласно вездесущей статистике, на среднего жителя Запада ежедневно обрушивается 4 000 рекламных объявлений. Гигантские рекламы  красуются на стенах домов и автобусных остановках, на крышах и на асфальте, на такси и грузовиках, в метро и даже за городом. Тишина также оказалась на грани исчезновения: невозможно спастись от включенных транзисторов и телеви­зоров, магнитофонов и телефонов. Все средства массовой информации призывают человека к одному — к активному потреблению.

“Человек вошел в пещеру Платона. Греческий философ описывал людей, прикованных к скале и созерцающих тени реальности на стенах темницы. Пещера Платона нашла свое воплощение в нашей действительности — теперь она зовется телевидением... это походило на реальность, имело цвет реальности, но не было настоящей реальностью. ЛОГОС на сырых стенах нашей пещеры уступил место ЛОГОТИПУ. Человечеству понадобилось две тысячи лет, чтобы дойти до этого”**.

Исчезновение Гражданина и замена его Потребителем в антрополо­гическом смысле представляет собой настоящую катастрофу. Гражданин как человек политический был связан с миром сильными эмоциональными связями: он стремился к человеческому общению, видел себя частью какой-то группы или коллектива, идентифицировал себя с ними, обрастал корнями, и общество предлагало ему определенную систему координат, которая помогала выжить в самых сложных ситуациях.

Человек потребляющий решает проблему экзистенциальных потребностей принципиально по-другому: он вступает в отношения исключительно с самим собой и с неодушевленными предметами потребления, проявляя крайний нарциссизм. В результате он сам для себя становится целым миром и любит целый мир в себе самом: общество его больше не интересует. Но современная психология доказала, что нарциссизм как психологическая установка весьма опасен: в экстремальном варианте он ведет к деструктивному желанию уничтожить всех остальных людей. Как заметил Эрих Фромм, “если никто, кроме меня, не существует, то нечего бояться других и мне не нужно вступать с ними в отношения. Разрушая мир, я спасаюсь от угрозы быть уничто­женным’’***.

Человек потребляющий отворачивается от живого мира — от людей, от природы, от идей — и все свое внимание устремляет на мир искусственный — на предметы, вещи, машины, механизмы, автоматы. Для такого человека мир превращен в объект купли-продажи, в совокупность артефактов. Его лицо неизменно обращено к экрану — он хочет созерцать не живой мир, а сверкаю­щие автоматические конструкции из стекла и алюминия.

Такого человека психологи называют “моноцеребральным” — человеком одного измерения. И сегодня это измерение — виртуальное. Для моно­церебральной личности характерна определенная форма нарциссизма, при которой все нацелено на достижение успеха. И вершина успеха — попасть на экран: стать звездой. Любимая песня современных подростков имеет только одну строчку припева: “Круто, ты попал на TV, ты звезда, ты звезда!”. Моно­церебральная личность настолько сильно вписана в современную автоматизи­рованную систему, что механизмы также становятся объектом ее нарцис­сизма: современный человек обожает свои машины не меньше, чем самого себя.

Эрих Фромм одним из первых поставил диагноз, назвав подобного человека аутистом — больной личностью больного мира. Отличительные черты аутизма — неразличение живой и неживой материи, отсутствие привязан­ности (любви) к другим людям, использование языка не для общения, а для манипуляции, а также преимущественный интерес не к людям, а к машинам и механизмам. Если патологические процессы распространяются на все общество, то они теряют индивидуальный характер: тогда вся культура наст­раи­вается на этот тип патологии и находит пути и средства для ее удовле­творения*.

Однако помимо психологического, есть и политическое измерение этой общественной патологии: распад гражданского общества, утрата социально-политических связей, отсутствие интереса к политике и деструктивные формы протеста. Не случайно во всех развитых странах мира сегодня в среднем на выборы приходит около 53% избирателей. Особенно велико число аполи­тичных среди молодежи. Культ потребления разрушает гражданские качества современного человека — и это грозит подорвать политические основы совре­менного общества.

Индивидуализация как политический феномен

Распад идентичности, рост нарциссизма и культ потребления привели к становлению нового социально-политического феномена — индивидуали­зированного бесклассового общества. Однако, оказавшись “по ту сторону классов и слоев”, современный человек не обрел социального равенства, как когда-то ему обещал Карл Маркс: напротив, неравенство в предельно индивидуализированном сообществе только усилилось и приобрело новые формы. Но если раньше мы могли говорить об обнищании классов (например, пролетариата и крестьянства), то теперь каждый в одиночку противостоит грозным факторам безработицы и инфляции.

По данным немецкого Федерального ведомства занятости, каждый третий трудоспособный немец в течение 10 лет по меньшей мере один раз испытал на себе, что значит быть безработным. Ни одна квалификация или профессио­нальная группа не гарантирует сегодня от риска безработицы. Новая индиви­дуа­лизи­рованная бедность растет в современном обществе, при этом нера­венство не устраняется, а только переносится в область индивидуализации социальных рисков. Сами общественные кризисы кажутся теперь индиви­дуаль­ными. Многие политические аналитики именно здесь усматривают корни современной “войны психозов” и массовых самоубийств в высокоразвитых странах.

Одновременно сильно возрастает значение ориентации на индиви­дуальный успех — при забвении всех общественных обязательств. Исследо­вания социологов свидетельствуют, что для современного человека главным становится развитие личных способностей, самоосуществление, высокий уровень личных доходов и идея о том, что “нужно постоянно двигаться вперед”. В поисках самоосуществления люди меняют профессии (невиданная прежде популярность “второго высшего образования”), разрушают браки и вступают в кратковременные связи (распад традиционной семьи и рост нерегистри­руемых гражданских браков), увлекаются нетрадиционной медициной, йогой, переходят из одной психотерапевтической группы в другую (психоаналитика стала самой модной профессией).