“Родился я, как рассказывала мне мама, мертвым. Несколько часов не было во мне ни дыхания, ни звука, и только усиленные окрики моей родительницы произвели внутри моего организма дыхание и жизнь. Село, где я появился на свет Божий, называлось Ново-Маячка Каховского района Николаевской губернии (ныне Херсонская область)...
Вскоре после моего рождения родители переехали в свое родное село Спасское (в народе его называли Осминка), расположенное в восьми верстах — на юго-восток — от города Сорочинска под Оренбургом... В 30-е годы мы всем семейством переехали в Сорочинск. Мне шел четвертый год. В 1933 году наступил голод. Чтобы не умереть, мы с братьями собирали щавель, зеленые капустные листья и делали из них лепешки. Весной ловили сусликов, жареное мясо которых служило самым дорогим блюдом. Мясо суслика вкусное, только немного пахнет чесноком. Летом ловили рыбку. Рыбалка была милостью Божией. Она давала возможность до некоторой степени заменять хлеб и поддерживать свое здоровье.
Голод усиливался, и родители решили переехать к родным на Украину. Первоначально поселились у сестры моей матери. Началась новая страница моего детства. Мне было шесть лет. Помню, как однажды я принес родителям охапку соломы и очень радовался, что в какой-то мере оказал им помощь... Чтобы утолить голод, я часто уходил из дома с сумой за плечами и с протянутой рукой обходил улицы города, прося кусок хлеба. Одни люди отзывались на горе, другие отворачивали лица и гнали меня, как бродячего пса...”.
“...После седьмого класса я поступил в индустриальный техникум. Я хотел быть электротехником, но вакантные места были заняты, и пришлось определяться на отделение техников-строителей. Это было в Орске. Едва я начал учиться, как возникли трудности. За неуспеваемость по русскому языку я был лишен стипендии, и пришлось существовать на свои средства, которых, конечно, не хватало. Пришлось голодать, я решил оставить учебу...”.
В октябре 1944 года меня призвали в армию. Я успешно прошел комиссию, был зачислен в одну из частей Советской Армии и ожидал повестку на отправку. Ее принесли поздно ночью, и я стал готовиться к отъезду, собирая необходимые вещи. Не забыл зайти к батюшке. Он с радостью напутствовал меня Святыми Таинами. Тут случилось чудо. Когда священник подносил Святое тело и Кровь Христовы, я испытал необычайную радость, от которой едва переводил дыхание. Священника я не видел, но чувствовал, что какое-то таинственное существо (кажется мне, что это была великомученица Варвара) приблизилось и вложило в мои уста Причастие. Чувство необычайной сладости увеличивалось в моем сердце, и в нем воцарился неземной мир. Таинственное существо удалилось, и я снова увидел священника.
Батюшка благословил меня небольшой иконочкой с изображением Веры, Надежды, Любови и матери их Софии...
...Проходили дни за днями. Я по-прежнему маршировал в строю, занимался военной тактикой. Однажды мы пошли в поход. У меня размоталась обмотка, и я без разрешения командира вышел из строя. В наказание за это мне дали наряд — назначили сгрести грязь и добела вымыть полы в землянке сорока метров в длину и двух в ширину. Я честно старался отработать, но как мне было тяжело! От переутомления поднялась температура, и я попал в санчасть. Там я тоже режима не менял, продолжая во время болезни поститься и молиться. Но, к несчастью, моим лечащим врачом оказалась еврейка. Кто-то ей открыл, что я придерживаюсь христианского поста, и она в бешенстве стала поносить меня: “Что это ты вздумал поститься! Не хочешь служить в армии?! Ну, хорошо же, мы с тобой быстро разделаемся! Сошлем тебя и твоих родителей в такие места, которые тебе и не снились!” Наговорив кучу угроз, она удалилась.
Кто может вообразить мою боль и внутреннюю скорбь! Как будто ураган пронесся над моим бедным сердцем, разрушив все добрые строения. Мысль о том, что я могу быть сослан как изменник родины и что родители мои будут подвергнуты той же участи, угнетала и ужасала меня. В этой скорби и в слезах я заснул.
И вижу чудесный сон: будто бы нахожусь в поле и какое-то таинственное невидимое Существо вложило мне в правую руку семя. Я взмахнул рукой и одним мановением засеял все поле. В мгновение ока семя проросло, распустило листочки и плети, расцвело и принесло плоды. Плоды эти были наподобие арбузов и во множестве лежали на земле. Я стал осматривать их зрелость, но они еще были зелеными. Просматривая, я все дальше и дальше уходил вглубь. И когда дошел до середины поля, то увидел, что небольшая его часть, саженей примерно в восемь, вспахана, но не засеяна. На пашне лежал большой деревянный Крест. Я подошел и поднял его. Крест был выше моей головы. Я взглянул на него снизу верх. И в это мгновение какой-то светлый луч прошел через мою голову и достиг моего сердца, отчего на душе стало светло и радостно. Внутренний голос возвестил мне, что это Крест Господень. Тогда я приподнял его, взвалил на плечо и понес...
В это время на небе появились черные тучи, и тьма накрыла землю. Засверкала молния, раздались удары грома. “Уу-у, ууу-ууу!” — гремело и выло вокруг, а я продолжал идти. Через некоторое время тучи стали рассеиваться. Когда приблизился к краю поля, меня с левой стороны то орошал дождь, то освещало солнце — попеременно. Сойдя с поля, я ступил прямо в грязь и пошел по ней в родное село. Там я сложил у своих ног Крест, который уже был похож на длинное бревно с поперечной перекладиной. Меня встретила матушка Феврония и сказала: “Я знаю, кто ты, ты — юродивый”. Я проснулся.
Ясность сновидения была поразительной. Я стал рассуждать. Крест— это страдания. Значит, нужно ждать скорбей. Но сами события, происходившие во сне, были мне непонятны и приводили в недоумение. Я рассказал о сне лежащему близ меня больному, который был человеком верующим. Он успокоил: “Твой сон очень хороший, не волнуйся!”...”
Из окна моего загородного дома через лес, за прекрасной, описанной С. Т. Аксаковым рекой Демой, за железнодорожной станцией Алкино видна Алкинская гора. Много чего связано с ней. Из Алкинских лагерей, пройдя курс молодого бойца, ушли на фронт десятки тысяч людей, в том числе мой отец. Здесь проходили фильтрацию обратные эшелоны с бывшими военнопленными: кому домой, кому в колымские лагеря. До последнего времени в окрестностях Алкино располагались мощные ракетные части, защищающие Уфу и Урал, крупнейший нефтеперерабатывающий и оборонный комплекс России, от нападения с воздуха. Во время “перестройки” ракеты уничтожили; считается, что извне нам теперь никто не угрожает. Если подумать, то, может, на самом деле ракеты нам больше не нужны, потому как главный враг у нас теперь по эту сторону границы: под разными предлогами нефтеперерабатывающие, химические и оборонные заводы пытаются “прихватизировать” или уничтожить изнутри... С тех пор, как я узнал, что с Алкинской горой связана важная страница жизни Святителя Иоанна, я стал смотреть на нее как бы другим взглядом. Уже здесь Богородица выбрала его для особого служения. И я счастлив, что в моем родном городе к нему отнеслись с человеческим, даже христианским пониманием, тоже каким-то внутренним чутьем увидев в нем особого, “божьего” человека: комиссовали и, снабдив продуктами, отправили домой.
По прошествии какого-то времени будущий о. Иоанн стал келейником преосвященного владыки Мануила, епископа Оренбургского и Бузулукского. Внутренним духовным видением владыка рассмотрел в робком юноше, прислуживающем в храме, будущего подвижника, великого пастыря и воина Церкви. С этого времени и началось его великое служение Табынской иконе Божией Матери, первоначально под началом владыки Мануила, несмотря на все запреты устраивавшего крестные ходы к месту явления Ее, чего ему долго не могли простить большевики.
Крестный ход к месту явления Иконы был разрешен властью лишь однажды — в 1947 году. Мне сейчас трудно судить, что послужило тому причиной. Но люди верующие уверены: по горячим молитвам правящего тогда архиепископа Мануила (Лемешевского), великого почитателя Табынской иконы, и его послушника, иеромонаха Иоанна. Узнав об этой радостной вести, на Святые ключи с трех сторон тронулись крестные ходы: из Уфы, Оренбурга и Стерлитамака.
