Познавая прошлое, острее чувствуешь настоящее и предполагаешь точнее будущее. Но первичным в этом моем побуждении — искать, сверять, уточнять — было, конечно, то, что мне хотелось уйти от штампов, которые созданы в фильме Эйзенштейна. Я искал другие стороны характера, другие проявления личности. А то, что стало мне открываться — это не только превзошло все, о чем я догадывался; это кардинально меняло устоявшуюся историческую трактовку!

...В названии первой части трилогии А. К. Толстого есть слово “смерть” . Репетируя, я не мог переломить в себе жуткое предощущение печального конца. Ну — уходит из тебя жизненная энергия, и все тут. С каждой репетицией уходит...

Нечто подобное переживали многие актеры и режиссеры, кто так или иначе соприкасался с загадочной фигурой Грозного. Эйзенштейн снял о нем фильм и скоропостижно умер. Последней ролью Евстигнеева была роль Ивана Грозного. И я был очень близок к этому. Словно рок висит над образом Грозного!

Со временем пришло такое понимание: работа со словом — это очень непростая и небезопасная временами работа! Слово, сказанное миллион раз, обретает предметность, становится осязаемой реальностью. Тем более, такое слово, как “смерть” . Оно несет чудовищную, опасную для жизни энергетику. Я пришел к выводу, что необходимо убрать слово “смерть” из названия. Советовался со священником. Батюшка, мой духовник, примерно, про то же самое мне говорил: лучше изменить название “Смерть Иоанна Грозного” на “Царь Иоанн Грозный”.

С просьбой убрать слово “смерть” я обратился к руководству театра. Меня не сразу поняли. Посчитали даже, что я заболел “звездной” болезнью, хотя я никогда этим не страдал. Да, я — гордый человек. Но у меня нет гордыни... Просил, умолял: назовите первую часть трилогии “Царь Иван Грозный” или “Иван Грозный”. Нет, в театре этого не приняли. Не практикуется такое — менять названия классических произведений.

И вот, вскоре после премьеры, произошел чудовищный сбой. Неожи­данный. Странный. Шестой спектакль окончился для меня реани­мацией. Почти два литра крови из горла. Две полостные операции. Полгода “Склифа”. Уход в другой мир — и около двадцати килограммов веса долой.

После всех этих жутких вещей меня в театре услышали. И только когда убрали слово “смерть” из названия — тогда я почувствовал: все стало более-менее нормально. Да, мне это стоило здоровья, но теперь на афишах Малого театра слова “смерть” нет. Вместо одной смерти и двух царей в трилогии А. К. Толстого теперь есть три царя.

Ушло слово — и работать стало легче. Хотя после каждого представления я и теперь теряю два килограмма веса и за спектакль меняю несколько пар белья. Холодно управлять своими эмоциями я так и не научился — всякий раз нутром играю; чувства преобладают над разумом. Для правды образа это даже и неплохо. А вот для здоровья пользы мало. Хорошо еще, что спектакль этот редко идет... Другие роли доставались мне намного легче.

Я уже и так рассуждал: может быть, Иван Грозный хочет видеть про себя правду? Ведь повсюду заострено внимание на кровожадности Грозного. Его же всегда играли юродивым, бесноватым, беспощадным, бессмысленно жестоким. Ни один образ, включая гениальное создание Андрея Алексеевича Попова в Театре Советской Армии, не был не жесток... Может быть, эти актерские трагедии были платой за искажение истины? И за это же частично поплатился я?..

Толстовской пьесы, конечно, я изменить не мог. Да и сам я тоже далеко не без греха. И в начале работы был подвержен расхожей оценке его личности. Односторонней оценке. Я прошел через полосу страданий, но я выжил. Мой царь болеет за Россию — может быть, именно это каким-то чудом сохранило меня...

Композитор Свиридов гениальную фразу сказал: “Я очень часто прикасался к царским судьбам, в том числе и к судьбе Иоанна Васильевича Грозного, когда писал музыку к разным спектаклям. Но ваш царь мне симпатичнее, потому что я вижу, как он страдает. Страдает за Русь”.

Так или иначе, спектакль идет. И если я раньше приходил в себя после каждой репетиции, после каждого спектакля в течение четырех-пяти часов, то после перемены в названии я через десять — пятнадцать минут бываю уже в норме. При этом обязательно читаю молитву “Отче наш” перед спектаклем, защищая тем самым себя. Мне это очень помогает.

Когда я этого не делал, я чувствовал себя после спектакля много хуже. Без молитвы это играть нельзя — каждый спектакль меня провоцирует огромное количество бесов. Верещат, кашляют, сморкаются во время пауз. А понимаете, что такое пауза для актера?.. На одном спектакле я готов был подойти к такому “зрителю” — я его видел со сцены — и постращать вот этим вот посохом, тяжелым, острым, с которым играю. Меня трясло весь спектакль, три часа подряд! Я одно чувствовал: меня уничтожают, просто уничтожают. А в финале я подумал: благодарю, Господи, что Ты помог мне сохранить себя. Во время аплодисментов я уже шел к этому “зрителю”. Но он вскочил, стал визжать, как резаный поросенок, и выбежал вон из зала... Каждый раз перед этим спектаклем, когда я прихожу в театр, меня у служебного входа цапают и с пеной у рта начинают что-то верещать, доказывать что-то невнятное, обвиняя меня во всех смертных грехах.

Можно, конечно, любую роль сыграть с “холодным носом” — не растрачивая себя. Но я так не могу. И чем больше вживаюсь в роль Ивана Грозного, тем больше отнимается у меня энергии, моего личностного, моего я. Но и посылается, судя по ощущениям, какая-то странная, непонятная для меня, просветленная энергетика. Как только выхожу на сцену, происходит всякий раз незримый, подсознательный диалог с Грозным.

Немало он страдал за Россию. Мой Царь. “Я для того ль всю жизнь провел в борьбе, сломил бояр, унизил непокорство, вокруг себя измену подавил и на крови наследный мой престол так высоко поставил, чтобы вдруг все рушилось со мной?!” Злодей? Деспот? Нет. Русь Православная для него важнее, чем то, каким он прослывет в современности и в истории. “Не на день я, не на год устрояю престол Руси, но в долготу веков; и что вдали провижу я, того не видеть вам куриным вашим оком!”.

И покаянные глубокие переживания Грозного очень по-человечески понятны: “О Христе Боже! Исцели меня! Прости мне, как разбойнику простил ты! Очисти мя от несказанных скверней и ко блаженных лику сочетай...”. Мотив покаяний Грозного — очень сильный мотив всей его судьбы. Известно, что он много молился...

Неоднозначно относился Алексей Константинович Толстой к Иоанну Васильевичу Грозному. И не мне судить великого писателя. Но, прикасаясь к истории, я вижу и другое: сколько же добра сотворил Грозный для Руси — для укрепления государственности! Особенно в молодом и в среднем возрасте. Но когда на его глазах избивали, резали, убивали его близких, произошло некое смещение в психике. Тот же Толстой говорит устами Феодора Иоанновича: “Не враз отец стал Грозным Государем, но чрез бояр...” Непростая история. Очень непростая.

И потом, еще ведь не доказано толком, убил ли Грозный своего сына Ивана. Я считаю, что он сына не убивал. И это не только моя точка зрения. Этот вывод делается и другими — на основании малоизвестных некоторых фактов...

С каждым днем все пристальнее всматриваюсь в эту парадоксальную, удивительную личность. Читал потом митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, замечательного человека, просветителя и ученого. И понял, что я не одинок в своем взгляде на роль Иоанна в истории Руси. Только я пришел к своему пониманию вначале — интуитивно, в дальнейшем — через вынужденное знакомство с историческими материалами. А его выводы — обоснованные, хорошо и точно аргументированные с научной и духовной точек зрения.

Мощь нашей исторической положительной энергетики — она еще не выявлена нами. Мощь, которая дремлет в глубине веков. А ведь, выявленная, она сделает нас всех много сильнее.