Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Пиротэхника! Светомузыка! — раздалось у меня за спиной весьма скептическое замечание.

“Должно быть, так же теперь думают и католики”, — подумалось невольно. Но эти мысли уже были как будто чьи-то не мои, потому что все существо с каждым мгновением начинало все больше трепетать в предчувствии самого главного события в жизни. Я оглядывался по сторонам и не видел лиц, потому что за лицами и очертаниями людей угадывалось гораздо, неизмеримо большее, чем сей мир.

Зарницы отныне не утихали, они вспыхивали то там, то здесь, то близко, то далеко, они играли в храме, складываясь в разные квадратики, треугольнички и кружки, мелькали и прыгали. И я стал тянуться в сторону Кувуклии своими пучками свеч, мечтая, чтобы у меня Огонь зажегся сам. Я более не думал ни о католиках, ни об украинках, ни о полицейских, ни о ком и ни о чем. Мечта тянула и устремляла всего меня туда — в сторону Гроба Господня, в который уже вошел Патриарх Ириней и двери которого уже запечатали кустодией — огромной восковой печатью.

Вдруг я увидел мальчика, который сидел на плечах у своего отца и трепетно тянул в сторону Кувуклии свои свечки. “Господи! Пусть не у меня, а у него зажжется!..” — пронеслось мигом в моей душе. Я посмотрел на часы. Они показывали 15.07 по московскому времени. В сей миг весь храм наполнился радостным и восторженным криком, зарницы продолжались, но уже родилось лиловое зарево — его вынес из Кувуклии Патриарх Ириней, его уже разносили во все стороны, и оно уже само отскакивало во все стороны, подобно елочным шарикам, и у многих сами зажигались пучки свеч, как сами зажглись лампады над входом в Кувуклию. Один шарик взлетел вверх и зажег свечи у монахов, разместившихся на втором ярусе ротонды. Быстро разносилось пламя по храму, и вот уже горят свечи у меня в руках, я стою и смотрю на них, не в силах оторвать взгляд; мне и радостно, и страшно, я провожу Огнем по лицу, Огонь горячий, но он не жжет и не опаляет, он ласковый и сильный. От него не чернеют фитили у свечек до тех пор, покуда он не начинает обжигать, то есть покуда он не становится таким же, как любой другой огонь на земле.

— Е Бог! Е Бог! Е Бог! — крестятся и причитают за моей спиной украинки.

Я оглядываюсь — вид у них перепуганный, глаза сверкают. Кто-то зажигает свои свечи от моих. Человеческая река трогается с места и движется в сторону выхода. Я иду и несу перед собой Благодатный Огонь! Какое счастье!

Он уже делается горячим, мне кричат, что его надо тушить. Полицейские выступают в роли пожарных, гасят многим свечи из ручных огнетушителей. Лица у полицейских одновременно и сердитые, и растерянные, кажется, вот-вот и они тоже станут креститься, приговаривая: “Е Бог!”

Мы выносим Благодатный Огонь на площадь. На площади — яркий солнечный день. Фитили на свечках начали чернеть. Огонь уже обжигает.

Слава Тебе, Господи! Свершилось!

ХРИСТОС АНЕСТИ! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! АЛЬ МАСИХ КАМ!

 

Говорят, что в тот же вечер успевают привезти в Москву самолетом лампадки, зажженные от Благодатного Огня. А в Иерусалиме до вечера наступает блаженная тишина. На душе радостно и спокойно. С нами Бог, разумейте, языцы!

Он снова воскрес, и в 11 часов вечера, немного поспав в гостинице, мы возвращаемся в храм Гроба Господня, чтобы отпраздновать Его Воскресение. Теперь народу немного, праздношатающихся любопытных туристов и вовсе нет, только верующие. В России ночь с субботы на воскресенье — главное событие Пасхи. Здесь главное событие — явление Благодатного Огня, и оно уже состоялось.

Так странно было прийти сюда ночью после всего, что мы уже пережили накануне. Храм Воскресения Господня стал для нас уже самым родным местом, особенно тот его уголок, где мы так долго ожидали сошествия Огня. И только теперь мы вдруг заметили, что совсем неподалеку от этого места висит старая почерневшая картина, изображающая Иерусалим и храм Воскресения, на который с небес льется поток огоньков.

Ночной крестный ход на Пасху совершается здесь не так, как у нас, не вокруг храма снаружи, а вокруг храма внутри. Потом все встают вокруг Кувуклии и начинается радостное возглашение. Сначала восклицают по-гречески:

— Христос анести!

— Алифос анести! — отвечает весь храм дружно и громко.

Потом по-русски:

— Христос воскресе!

И в десять раз громче и дружнее весь храм Воскресения Господня отзывается:

— Воистину воскресе!

Потом возглашают по-сербски и по-арабски. Арабы вновь веселятся гораздо более бурно, скачут, бьют в барабаны, даже свистят. В первый раз услышав по-арабски “Христос воскрес! Воистину воскрес!”, мы были крайне удивлены — нам отчетливо слышалось в их криках: “Зиг хайль! А-ха-ха!” И когда священник возглашал в очередной раз:

— Зиг хайль!

Мы со смехом кричали вместе с арабами:

— А-ха-ха!

Лишь на другой день в одной арабской лавочке нам растолковали. Оказы­вается, слава Богу, никакой не “зиг хайль!”, а — “Аль Масих кам! Хакам кам!”

Потом из храма Гроба Господня мы отправились на Всенощную в Троицкий Русский собор, где до этого уже дважды стояли на службе — при выносе Плащаницы и при чтении двенадцати Евангелий. Здесь вновь были исповедь и причастие. Можно ли забыть, как я исповедовался отцу Иоанну в пасхальную ночь в Иерусалиме! Тому самому отцу Иоанну, который благословил нас в первый день, еще в стенах Свято-Данилова монастыря в Москве.

— Грешен, батюшка, — исповедовался я. — Вот стою в храме Гроба Господня, жду не чего-нибудь, а сошествия Благодатного Огня, а все равно думаю: “Эх, поскорее бы! Поскорее бы!”

— Что делать, Саша, — ласково говорил отец Иоанн. — Я и сам такой. Плоть наша немощна и сварлива!

— И гордыня проклятая охватывала меня. Думалось: “Хоть бы у меня первого зажегся Огонь! Да чтоб сам зажегся!”

— А как же, Саша! А как же! Это же Христос! Самое желанное, что есть у нас!

 

ГАЛИЛЕЯ

 

В воскресенье мы разговлялись. Как и положено русскому православному человеку — широко и радостно, ибо только враг Христа в это время года грустит и тоскует. А в понедельник вместе с нашей украинской группой паломников отправились путешествовать на север, в Галилею. Был солнечный, прекраснейший день, и если накануне все дни стояла прохлада, то теперь заметно потеплело, будто воскресший Господь согрел землю. Мы ехали мимо блок-постов и цветущих кибуцев, в которых воплотилась большевистская мечта о колхозах. Всюду роскошно цвели лиловые бугенвилеи и сиреневые глицинии, целые разливы цветов. С транспарантов нам ласково помахивал ручкой главный любавичский раввин Шнеерсон, этот Ленин хасидизма. Странно, что нигде не видно было портретов Герцля или Троцкого, Голды Меир или Геннадия Хазанова.

Сельское хозяйство Израиля производит сильное впечатление. Особенно если учитывать, что здесь собирают по три урожая, а некоторых культур — и по четыре. Жаль только, что при этом было полностью разрушено сельское хозяйство в России...

Город детства Иисусова, благословенный Назарет, очень красив. Еще в середине ХХ века это было захолустье. Теперь Назарет — цветущий город, вольно раскинувшийся на высоких холмах. Жаль только, что общую картину города сильно портит довлеющее над ним гигантское здание, очень похожее внешне на вокзал или аэропорт. Некогда здесь, над пещеркой Благовещения, располагался скромный латинский монастырь. В 1969 году был построен католический Благовещенский храм, высотою в 55 метров. Вот он-то и производит впечатление вокзала. Причем это впечатление еще более усиливается, когда входишь внутрь. На потолке — какие-то мрачные бетонные балки, всюду ничем не заполненные пространства, ни икон, ни скульптур, одни темные витражи. Гранитный пол. Так и ждешь, что вот-вот прозвучит гулкое: “Объявляется посадка на поезд, следующий рейсом Назарет—Гоморра! Пассажиров просят пройти на перрон!”

И захочешь полюбить католиков, так они сами тебе этого не дадут, особенно когда ознакомишься с их современной архитектурой.

29
{"b":"135090","o":1}