По убеждению Достоевского, при отсутствии “даров Божиих” — свободного духа и чистого сердца — ценности цивилизации не только не вырабатывают положительных сил добра и света, но и создают условия для понижения психического строя, иссушают и примитивизируют душу, выводят из активной жизни ее “высшую половину”, разрушают нравственные основания деятельности. Весь мир, заключает старец Зосима, вышел на дорогу “сущей лжи”, принимая ее за правду и обольщаясь мнимой свободой, оборачивающейся зависимостью от гордости, эгоизма и чувственности. На такой темной и злой основе своекорыстная политика, идеология и общественная жизнь всегда управляются борьбой и соперничеством, порождают явные или скрытые формы ущемления, угнетения и насилия, разделенности и противопоставленности людей. И любые попытки преодолеть это положение вещей на внехристианских принципах, в какие бы человеколюбивые идеи, прогрессивные установления и передовые учреждения ни облачались, неизбежно заканчиваются в истории лишь перераспределением власти, очередным прорывом в измененных формах фундаментальных установок нравственно холодного и низменного сознания, господства и подчинения, взаимного обвинения и непонимания людей, их неспособности пробиться сквозь крепкие решетки эгоистической тюрьмы к душе ближнего.

По Достоевскому, при таком положении вещей неизбежен апокалиптический финал (дело опять-таки лишь в сроках). В подаренном писателю женами декабристов Евангелии отмечены слова из “Откровения Иоанна Богослова” о звере с семью головами и десятью рогами, на котором восседала облаченная в порфиру и багряницу жена “с золотой чашей в руке своей, наполненной мерзостями и нечистотою блудодейства ее”. На теле же жены написано имя: “Тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным”. Отметив слово “тайна” двумя чертами и пытаясь далее разгадать ее, Достоевский пишет на полях слово “цивилизация”. В подготовительных материалах к “Бесам” имеется толкование этого места Апокалипсиса, где он сравнивает зверя с миром, оставившим веру и опирающимся на свои собственные “гуманистические” силы.

... Говоря о “Дон Кихоте”, по его мнению, самой грустной из книг, писатель указывал на выраженную в ней “глубочайшую и роковую тайну человека и человечества”, на историческое бессилие действенной любви: “всем этим благороднейшим и богатейшим дарам, которыми даже часто бывает награжден человек, недоставало одного только последнего дара — именно: гения, чтоб управить всем богатством этих даров и всем могуществом их, — управить и направить все это могущество на правдивый, а не на фантастический и сумасшедший путь деятельности, во благо человечества!”

По убеждению Достоевского, языческий выбор в любом (“демократическом” или “тоталитарном”, благообразном или неприглядном) варианте лишает человека положительных сил добра и света, выдвигает на передний план “недоделанных” и “недосиженных” людей, господство которых направляет мир по сумасшедшему пути духовного эгоизма, взаимной злобы, конкурентной борьбы и приближает его к неминуемому краху. Он был глубоко уверен, что без Христа человек приходит — вспомним здесь слова К. Леонтьева — к свободе трупа.

Одна из самых главных и заветных мыслей Достоевского, доверенная его герою, звучит так: “На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий пред потопом”. Потому-то и так важно, заключал писатель, беречь “знамя Христово”, что оно сохраняет твердую почву в различении добра и зла, не позволяет слепотствующему уму увлекаться ложными идеями и ценностями, оживляет в сердце подлинную любовь. Ту любовь и те силы подлинного благородства и высокой человечности, которые угасают за невостребованностью, но без которых нельзя одолеть нигилистический дух Великого инквизитора, принимающего в истории разные обличия, дышащий везде, где заботы о довольстве, пользе или выгоде человека опираются на “темную основу” его природы и где земля обустраивается без небес, счастье без свободы, жизнь без смысла.

Андрей ВОРОНЦОВ

ДОСТОЕВСКИЙ И ИДЕАЛ ЧЕЛОВЕКА

К 180-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского

В свое время еще маркиза де Кюстина удивляло и раздражало странное чувство превосходства русских людей над иноземцами — и тем более удивляло и раздражало, что он и сам ощущал его. По собственному признанию маркиза, на которое я рекомендовал бы обратить особое внимание в контексте всей его книги “Россия в 1839 году”, ни в одном, даже самом захолустном русском обществе он, гость из “самого Парижа”, не являлся образцом ума и остроумия, хотя был он, безусловно, по-талейрановски умен и остроумен.

Сегодня, после 74 лет советской власти, не очень-то жаловавшей само слово “русский”, и девяти лет глумливого попрания нашего национального достоинства при Ельцине, этот феномен русской самодостаточности сохранился. Более того: слово “русский” стало повсеместно употребляться в значении “лучший”, что далеко не всегда случалось и до революции. Отчего, почему? Неизвестно. Никаких особых успехов, кроме нокаутирующего удара по западной пищевой промышленности (еще до всякого ящура), мы за последнее время не добились.

Конечно, если говорить об этом феномене с точки зрения культуры, то все ясно: мы давно превосходили Запад в духовности, а со второй половины XIX века стали законодателями мод в светской культуре. Обобщая высказывания о литературе известных зарубежных писателей и критиков ХХ века, мы можем с уверенностью сказать, что именно наши писатели — Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Булгаков — являются писателями № 1 во всем мире, а пресловутая “тройка” Кафка — Джойс — Пруст только усиленно навязывается западному обществу в качестве некоего противовеса русским, но известны подавляющему большинству иностранных читателей эти “три кита” только по именам. Для сомневающихся предлагаю провести простой эксперимент: спросите у любого европейца или американца, не являющегося писателем или филологом, но имеющего высшее образование, сколько романов входит в знаменитую эпопею Пруста “В поисках утраченного времени” и как называется хотя бы половина из них. Поделюсь с вами результатами своего мини-исследования: большинство “респондентов” (среди них был и француз) уверяли, что существует только один роман Пруста под таким названием! Между тем в означенной эпопее их — шестнадцать... В то же время большинство моих собеседников знали, как называются основные романы Достоевского и Толстого и все три “большие” пьесы Чехова.

В полной мере насладиться плодами этого эксперимента мне мешало то обстоятельство, что большинство патриотично настроенных “молодых русских” (не путать с “новыми”), послуживших, к примеру, прототипами героев фильмов А. Балабанова “Брат” и “Брат-2”, не назовут нам основных произведений Достоевского, Толстого и Чехова, а иные из них вообще никаких русских писателей, кроме Пушкина, не знают — да и Пушкина-то знают скорее всего потому, что он персонаж многочисленных анекдотов. Для героя “Брата-2” русская культура вообще существует лишь в виде стишка из “Родной речи” с рефреном”: “Это — Родина моя!” Но, оказывается, ему и этого достаточно, чтобы одолевать врагов.

А вот случай из жизни. Один наш десантник, 20-летний парень, служивший миротворцем в Боснии, рассказывал о своих коллегах-американцах: “Все разговоры американцев сводятся к рассказу о машине и коттедже, которые есть или которые будут. В этом, вероятно, и заключается весь смысл их жизни. Автомобиль, видимо, вообще считается членом семьи, так как его фотография имеется у американцев наряду с фотографиями родственников. Наши интересы им непонятны, наш юмор им недоступен. У них же верхом остроумия считается хлопнуть кого-нибудь по заду. А в целом разочаровали меня “партнеры”... Я иногда думал: случись такое, что не подвезут вовремя туалетную бумагу, они ведь вымрут от тоски и безысходности”. Для критически мыслящих русских образованных людей такая оценка американцев типична, но следует помнить, что прозвучала она из уст вчерашнего “тинэйджера”, объекта проамериканской ельцинской пропаганды, который, как и “пендосы” (кличка американских “миротворцев”), сам был не прочь в Боснии заработать, в том числе и на “тачку”. Однако говорил он об особых “наших интересах”, почти не ведая их, о “нашем юморе”, о “смысле жизни”. Откуда он получил представление о них? Не от “демократов” же?