Но вот наступило утро обещанной Шмидтом победы, но, увы, ни один из броненосцев (за исключением разоруженного и нулевого в боевом отношении “Пантелеймона”) к Шмидту так и не присоединился. Наконец “красный лейтенант” понял, что надо хоть что-то предпринять. Он решает начать агитацию команд стоящих на внутреннем рейде броненосцев. Надев на плечи, без всяких на то прав, погоны капитана 2-го ранга, Шмидт поднял на миноносце “Свирепый” весьма амбициозный сигнал: “Командую флотом. Шмидт” и обошел корабли эскадры, агитируя матросов примкнуть к нему. Но и здесь он опять все испортил. Участники Севастопольского восстания в своих воспоминаниях буквально негодуют, что Шмидт более чем формально отнесся к склонению на свою сторону экипажей эскадры. Они пишут, что ситуация была такова, что если бы за миноносцем Шмидта шел катер с вооруженным караулом, то он мог весьма спокойно захватывать корабли, команды которых еще не определились в своем выборе. На этот выбор их надо было чуть-чуть подтолкнуть, но “многоопытный” Шмидт этого почему-то не сделал. Он лишь выкрикивал общие лозунги, призывая бороться за свободу и понося что есть силы сатрапов-офицеров. Обойдя эскадру, “Свирепый” ни с чем вернулся к мятежному крейсеру. Когда стало ясно, что помощи от “Очакова” ожидать больше не приходится, резко угас революционный энтузиазм на эскадре. Возможность переломить ситуацию в свою сторону была упущена окончательно. Вице-адмирал Чухнин, быстро оценив ситуацию, тут же навел порядок своей железной рукой. У Шмидта же в это время случилась очередная истерика. Какая по счету? Вот как это выглядит в выспренном поэтическом изложении Бориса Пастернака:
...На броненосцы всходил и глох,
И офицеров брал под стражу,
И уводил с собой в залог.
В смене отчаянья и отваги
Вновь, озираясь, мертвел, как холст:
Всюду суда тасовали флаги.
Стяг государства за красным полз.
По возвращеньи же на “Очаков”,
Искрой надежды еще согрет,
За волоса хватаясь, заплакал,
Как на ладони увидев рейд.
“Эх, — простонал, — подвели канальи!”
...........................................................
Натиском зарев рдела вода.
Все закружилось так, что в финале
Обморок сшиб его без труда...
Самовольным присвоением самому себе звания капитана 2-го ранга Шмидт не ограничился. По свидетельству участников событий, на следующий день он уже намеревался поднять на мачте вице-адмиральский флаг! Можно только предположить, сколь могли возрасти амбиции “красного лейтенанта” через несколько дней! В истории отечественного флота есть еще только один случай присвоения звания самому себе. Это осуществил в 1919 году вице-адмирал А. Колчак, присвоив сам себе звание полного адмирала. Это не просто совпадение. Как это не кажется странным, но именно лейтенант Шмидт станет в свое время кумиром Колчака!
Итак, после полного провала Шмидта с агитацией матросов, “Очакову” теперь впереди предстоял артиллерийский бой, результат которого, учитывая соотношение сил, предсказать было не сложно. Несмотря на то, что “Очаков” стоял почти на выходе из бухты, покинуть ее он не мог, так как на борту имелось лишь сто тонн угля. Поняв, что больше к нему никто не примкнет, Шмидт опять впадает в истерическое состояние. Собрав команду “Очакова”, он выступает перед ней, обзывая непримкнувших матросов “жалкими и темными рабами”, а в конце речи внезапно для всех заявляет, что не ожидал такого поражения. Вот это да! Еще не начался бой (от которого Шмидт, впрочем, не отказывается), а командир уже объявляет своим подчиненным, что этот бой ими проигран!
Тем временем деятельный Чухнин все еще не оставлял попыток миром решить дело. Он посылает к Шмидту парламентера с предложением о сдаче. Тот убеждает восставших, что дело проиграно, но еще можно спасти человеческие жизни. Да, их накажут, но кровь еще не пролилась, а потому наказание будет не слишком строгим, особенно для общей массы матросов. На это Шмидт отвечает, что будет вести переговоры только со своими однокашниками по Морскому корпусу. Чухнин принимает и это условие. К Шмидту тут же отправляются несколько его бывших соучеников-офицеров. Но едва ступив на палубу “Очакова”, они сразу же объявляются заложниками, как и часть не успевших покинуть крейсер очаковских офицеров, а также офицеров, захваченных на ряде других кораблей. После этого Шмидт передает Чухнину, что после каждого выстрела по крейсеру он будет вешать на реях по офицеру (самим же офицерам Шмидт объявил, что он их просто-напросто уморит голодом). Несмотря на это, Чухнин выдвигает новый ультиматум, на этот раз, чтобы “Очаков” сдался в течение часа. Чухнин вообще не хочет начинать бой, но общее командование верными правительству войсками осуществляет генерал Миллер-Закомельский, у которого весьма широкие полномочия. Генерал требует ускорить развязку. Над “Очаковым” Шмидт поднимает сигнал: “Имею много пленных офицеров”. В 16.00 срок ультиматума истекает. Корабли эскадры делают несколько выстрелов по “Очакову”.
Чтобы хоть как-то отсрочить поражение, пытается атаковать торпедами верные правительству корабли миноносец “Свирепый”. Одновременно Шмидт распоряжается подвести к борту “Очакова” минный транспорт “Буг”, который на тот момент был загружен тремя сотнями боевых мин, а это 1 200 пудов пироксилина! Казалось бы, зачем? Да затем, чтобы с его помощью шантажировать Чухнина и обезопасить себя от обстрела эскадрой. По существу, заложником “красного лейтенанта” должен был стать весь Севастополь! Трудно себе даже представить, что бы случилось, если бы “красному лейтенанту” удалось исполнить свой замысел. В случае гигантского взрыва число погибших измерялось бы многими тысячами. Однако команде “Буга” удалось быстро затопить свой корабль и лишить “красного лейтенанта” столь большого козыря. Попытка увода “Бyгa” к “Очакову” переполнила чашу терпения командиров черноморских кораблей, и они без всякой команды свыше расстреливают миноносец “Свирепый”, осуществлявший эту диверсионную акцию. После нескольких выстрелов горящий и неуправляемый миноносец приткнулся к берегу.
Теперь очередь была за “Очаковым”. Впоследствии в отечественной исторической литературе утвердилось мнение о жесточайшем расстреле “Очакова”. Главным автором этой версии выступил, естественно, сам Петр Шмидт. По его словам, такого расстрела, которому подвергся “Очаков”, не было во всей мировой истории! Ни много ни мало! Думается, если бы “красный лейтенант” не сбежал в свое время с идущей к Цусиме эскадры, он бы узнал, что такое настоящий артиллерийский обстрел, когда, осыпаемые шквалом крупнокалиберных снарядов, новейшие броненосцы в считанные минуты превращались в огромные костры, а затем переворачивались кверху днищем, погребая в себе тысячные команды. Увы, для ни разу не бывавшего в бою Шмидта весьма вялый обстрел крейсера вполне мог показаться небывалым. Как говорится, у страха глаза велики.
Вторым автором версии “небывалого по жестокости обстрела” был известный писатель Александр Куприн. Любая книга о восстании на “Очакове” всегда включает в себя рассказ-ужастик Куприна. Это стало уже почти обязательным ритуалом. Чтo касается личности Куприна, то у меня, как у кадрового офицера, он не может вызывать никаких чувств, кроме брезгливости. Разумеется, как писатель Куприн был талантлив. Однако как гражданин и офицер он был, мягко говоря, весьма непорядочен. Начав свою писательскую карьеру с того, что оплевал родное ему российское офицерство в весьма тенденциозном и надуманном рассказе “Поединок”, он затем в угоду конъюнктуре сочинил весьма красочную, но совершенно нереальную картину расстрела “Очакова”, оболгав при этом вице-адмирала Чухнина, назвав его адмиралом, который всегда входил в порты, имея на мачтах по нескольку повешенных матросов! По существу, с легкой руки Куприна и началась травля Чухнина. Писатель перепутал век восемнадцатый с двадцатым! Разыгралось воображение! Попробовал бы Чухнин повесить на самом деле хоть одного матроса, он тут же лишился бы своих погон! Впоследствии Куприн извинялся, что “несколько приукрасил события в Севастополе”. Вице-адмирал Чухнин, как известно, подал на писателя в суд за ложь, и тот был изгнан из Севастополя с запрещением появляться там до конца жизни. Как известно, в годы гражданской войны Куприн поначалу просчитался в выборе стороны. Он верой и правдой служил в армии генерала Юденича и бодро шел вместе с ней на Красный Питер, но прошло время, и, будучи прощенным Сталиным, Куприн вернулся из эмиграции и уже вовсю славил режим, против которого еще недавно столь яростно сражался. Менялась конъюнктура, менялся и Куприн. Можно ли после всего этого доверять Куприну как документальному источнику?
