В начале XX века к этой теме обратились классические <евразийцы>, разочарованные в Западе, его отношении к России как добыче для расхищения и в применении западного идейного багажа на русской почве и катастрофе западной революции в России. После всего этого, по словам П.П. Сувчинского, <реальная и сознательная противопоставленность латинства православию представляется в наше время фактом такого же ответственного смысла, как и противопоставление революции – России>124. К евразийству принадлежали разные умы, которые в весьма разной степени причастны к созданию собственно <евразийской> философии истории и культуры. Так, Л.П. Карсавин – православный философ, Г.В. Флоровский и А.В. Карташев – православные богословы, последний – автор фундаментальных разработок о православном самодержавии, о взаимоотношении церкви и государства, в которых нет ничего <евразийского>, но много византийского. Это и крупнейший историк русского зарубежья Г. Вернадский, у которого при всем упоре на особое положение православной Руси между Западом и Востоком, на отличие русской государственной идеи от западноевропейской парадигма философии истории христианская, не натуралистическимистическая. В его трудах евразийство – часто названный новым термином православно-христианский универсализм, рождающий в государственном творчестве иное, чем у Запада, отношение к народам и культурам. Евразиец также и Н.С. Трубецкой – лингвист и философ истории, давший превосходный анализ места романо-германской культуры в культуре мировой125.

123 Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. СПб., 1994, с. 71.

124 П.П. Сувчинский – ?.?. Бердяеву. Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. М., 1994, с. 490. '"Кн. Трубецкой Н.С. Европа и Человечество. София, 1920.

102

Но у главного теоретика <евразийства> Петра Савицкого, как и в меньшей степени у Сувчинского, сами философские корни мировоззрения достаточно сильно отличаются от мировоззрения упомянутых мыслителей, объединенных с Савицким скорее общей переоценкой политической и геополитической миссии России после урагана революции. Савицкий, хотя и утверждает, что истинная идеология, создание которой – его цель, проистекает из православия, а <православие – высшее единственное по своей полноте и непорочности исповедание христианства> допускает столь эклектичное толкование мироздания, что весьма отделяет его от философии христианского осмысления мира. Савицкий рассуждает о некоей русско-евразийской культуре, однако только материальная культура и особенности быта сопредельных регионов могут быть <евразийскими>. В Испании мы находим мавританское влияние в архитектуре и кухне: паэлья – плов, цыганское в андалузском фламенко. Религиозно-философские этические параметры культуры не могут быть испано-мавританскими, не могут быть и евразийскими: они либо христианские, либо исламские, индуистские, конфуцианские.

Работа П. Савицкого <Единство мироздания> проясняет истоки его евразийского мышления – она полна пантеистических представлений о мире, картина которого предстает как <грандиозный образ номогенеза или эволюции на основе закономерностей, не ставящий и не разрешающий вопроса, где источник и где причина того, что осуществлялась… организованная система, и кто есть тот Предопределитель, которым <предопределено> номогенетическое развитие мира>. В таком видении мироздания как вечного круговорота превращений неизбежно смешение Творца и тварного мира, духа и материи: <Организация и есть тот дух, пребывающий в материи>, веющий одинаково и в физических факторах, и в истории человеческих государства и культуры>. Материя имеет <способность к организации и самоорганизации>, что рождает мистификацию географического аспекта, ландшафта. Полемика внутри самого течения видна в оговорках Савицкого, которыми он постоянно сопровождал философские работы Трубецкого, Карташева, чувствуя, что их ортодоксально-христианская философия и богословие отличаются от его пантеизма, совпадая лишь на политическом уровне в оценках взаимоотношений Запада и Востока с Россией.

Поскольку <одного отрицания недостаточно для победы> (Савицкий), евразийцы, отвергая единство России с Европой, но, увы, так же, как и Запад, отрицая или не веря в самостоятельность России, искали новую точку опоры. Рассматривая евразийскую историю как цельное явление, они полагали, что <скифский, гуннский и монгольский периоды общеевразийской истории были продолжены периодом русским>. По их мнению (вряд ли по мнению А. Карташева и Л. Карсавина), русское государство XVI-XX веков является в боль-

103

шей мере продолжением скифской, гуннской и монгольской державы, чем государственных форм дотатарской Руси (что, как допускает Савицкий, <не исключает передачу других важнейших элементов культурной традиции именно этой последней>)126. <Другими элементами> для Савицкого оказалась такая <безделица>, как Крещение Руси и духовное преемство от Византии.

Конечно, если рассматривать историю'не через призму христианского толкования, где в центре – нравственное напряжение: Творение, грехопадение человека, обретение им вновь Истины через Боговоплощение и, затем, возможности Спасения через Распятие, Воскресение, новая апостасия человека и Второе Пришествие, конец этого мира, а как вечный круговорот видоизменений, то логично рассматривать и русскую историю до XV века как историю одного из <провинциальных углов евразийского мира>. В таком видении не важен акт Св. Владимира и принятие Христовой Истины, ни мученичество за Веру первых страстотерпцев Бориса и Глеба, ни <Слово о законе и Благодати> Илариона, но вырастает до знаковых явлений <преемство> Азии: ведь по мере ослабления Золотой орды произошло просто замещение – <перенесение ханской ставки в Москву> (Трубецкой). Поскольку гунны и скифы вообще не соприкоснулись со славянорусами, то в своей парадигме евразийцы черпали вдохновение в монгольском периоде истории Руси, что неизбежно вело их перо, порой непроизвольно, к изменению смыслообразующего ядра русской истории.

Накануне революции и сразу после нее историософская полемика в основном велась в лагере левого сознания – либерального. Правая религиозная мысль и наследие славянофильской ориентации были либо затоптаны либералами еще до того, как сами были вытеснены на обочину истории своими <кузенами> – ультралевыми, либо вообще истреблены большевистским вихрем. Христианско-православный ответ евразийству был дан лишь русскими мыслителями в сербской эмиграции, где возникло мощнейшее интеллектуальное ядро, наследие которого еще только открывает современная Россия127. Либералы-западники развенчивали лишь некоторые уязвимые положения евразийства, однако не противопоставляли ей ничего, кроме евроцентристской исторической концепции.

Самый значительный оппонент евразийства – Н. Бердяев справедливо уличал, что <евразийскому сердцу> ближе язычество азиатских племен, магометанство, чем христиане Запада. <Евразийцы

126 Савицкий П. Континент Евразия. Евразийство. Опыт систематического изложения. (Православие как основа идеологии.) М., 1997, с. 26, 135, 125.

127 Работа о русской эмигрантской историографии в Югославии, и в частности о крупнейшем историке этого направления – ?.?. Мошине, подготовлена ?.?. Бондаревой.

104

готовы создать единый фронт со всеми восточноазиатскими, не христианскими вероисповеданиями против христианских исповеданий Запада>, хотя и соглашался с обличениями евразийцами <империалистической политики европейских государств в отношении народов Азии и Африки>. Но готовность к единению с кем угодно против <православных варваров> была на протяжении истории свойственна и латинскому Западу, что показывают и призыв краковского епископа Матфея к крестовому походу против русских, и сотрудничество крестоносцев с султаном в разграбляемом ими Константинополе, и новая история. Образно выразил это Н. Данилевский: не допускать до того, чтобы распространилось влияние чуждого славянского православного мира, – <общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и турка взять в союзники и вручить ему знамя