По примеру Венеции во Флоренции в палаццо делла Раджоне и дворце Синьории были на наружной стене проделаны отверстия, а на внутренней стороне прикреплены ящики.

Отверстие называлось «дыра» или «барабан». Нередко отверстие из эстетических соображений проделывали в смеющемся либо усмехающемся рте фигурки барельефа и тогда его называли «ртом истины».

В этот «рот» попадали доносы, вызванные обидой, жаждой мести, ревностью. Чиновники вынимали их и рассортировывали, чтобы дать ход правосудию.

Судьи Флоренции, «ночные и монастырские», рассматривали лишь доносы на непотребное поведение граждан. Для остальных доносов, начиная с обвинений в воровстве, черной магии и кончая обвинением в ростовщичестве, существовали другие жадные «рты» во дворце Барджелло.

9 апреля 1476 года Леонардо вместе с четырьмя другими обвиняемыми предстал перед «ночными судьями», каковые зачитали им нижеследующий донос:

«Сообщаю вам, синьоры судьи, что Якопо Сальтарелли, сводный брат Джованни Сальтарелли, поистине погряз в пороках, ибо он не отказывает людям, которые хотят удовлетворить свои низкие вожделения. Назову некоторых из них:

Бартоломео ди Паскуино, золотых дел мастер… Леонардо, сын сера Пьеро да Винчи… Баччино, портной, живет в Орсо Сан Микеле… Леонардо Торнабуони, по прозвищу Тери, одевается во все черное».

Если бы в те времена существовали газеты, во Флоренции разразился бы грандиозный скандал. Кроме золотых дел мастера и портного в доносе упоминались сын весьма уважаемого нотариуса, а главное — племянник набожной и скромной синьоры Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Медичи.

Сер Пьеро обратился за содействием к высокопоставленным чиновникам — «ночным судьям» изрядно досталось. Обвиняемых выслушали и признали невиновными, но судьи оставили за собой право вернуться к этому делу.

Спустя два месяца оправдательный приговор был утвержден окончательно.

«Когда я был еще мальчиком, — писал много лет спустя Леонардо, обращаясь к своим согражданам, — вы посадили меня в темницу. Теперь, когда я стал взрослым, вы придумаете что-нибудь похуже».

За долгую историю Флоренции ни одному выдающемуся человеку не удалось избежать злоязычия сограждан, выливавших на него потоки клеветы. За показным благочестием и страхом божьим в сердцах благонравных синьоров таились, как это было в случае с Леонардо, зависть и ревность. С притворным ужасом они слушали рассказы о Леонардо, который, как писал позже Вазари, «в душе стал таким еретиком, что не пристал ни к какой религии, почитая куда большей удачей быть философом, чем христианином».

На суде он, очевидно, заявил, что Сальтарелли и другие друзья позировали ему; быть может, даже показал «ночным судьям» в доказательство своей невиновности записные книжки. Одно несомненно: после оправдания он испытал не радость, а горечь.

Желая уединиться, укрыться на время от людей, он уехал в селение Винчи, где сер Пьеро купил небольшую усадьбу и где дядя Франческо всегда понимал его.

Там, в Винчи, он, верно, искал и обрел единение с лугами и полями своего детства. Он подолгу скакал на коне и потом отдыхал в молчаливом поле, следил за полетом птиц, слушал, как журчит вода, пробегая по камням. С редким упорством стал он изучать пейзаж в мельчайших подробностях, стремясь докопаться до глубинной сути вещей.

«Художник должен быть одиноким, должен изучать все, что видит, и беседовать с самим собой…».

Ко времени анонимного доноса Леонардо было почти двадцать четыре года. Он был уже взрослым человеком, мужчиной. После его оправдания он предпочел уйти из мастерской Верроккьо.

Желая побыть в одиночестве и почувствовать себя более свободным, он снял во Флоренции дом.

Изучение природы, которое он считал необходимым для всякого настоящего художника, в какой-то момент увлекло его сильнее, чем живопись.

Интерес к природе сменился твердым намерением проникнуть в тайны природных явлений. Наука, не поставленная теперь уже на службу искусству, стала ценной сама по себе — наукой ради науки.

«Если ты будешь один, то будешь целиком принадлежать себе; если будешь с другом, то будешь принадлежать себе лишь наполовину; и чем с большим числом людей ты будешь делиться своими трудами, тем меньше ты будешь принадлежать себе».

Он долго обдумывал свои мысли, прежде чем изложить их в одной фразе, лаконичной и строгой, как высокая сентенция, как завет.

Это свое суждение он занес в записную книжку, недоступную для любопытных глаз. Леонардо пишет: «Когда ты один, ты словно раздваиваешься — в тебе говорят то разум, то чувство».

В многолюдном городе, где Лоренцо недавно отменил налоги с тех, кто воздвигал новые здания, работы хватало всем корпорациям, Леонардо же оставался одиноким. Он переходит из одной компании в другую, не порывая окончательно с прежней. Вместе с герольдом Синьории Франческо Филарете он часто проводит время с Мануэле Кризолора, Теодоро Гаца и Яном Типтофтом — графом Ворчестер-ским, специально приехавшим во Флоренцию, чтобы послушать лекции Аргиропуло. Леонардо почерпнул от них первые сведения о греческом языке, насладился текстами классиков греческой литературы. Он участвует в устраиваемых Лоренцо и Джулиано Медичи ассамблеях, где Нери и Донато Аччайуоли записывают и комментируют лекции Аргиропуло, встречается с Аламанно Ринуччи, который пишет свои труды на греческом языке, с Бартоломео Сакки, покинувшим герцогский двор Гонзага и прибывшим из Мантуи во Флоренцию изучать греческий язык, с каноником Марсилио Фичино, возглавлявшим платоновскую академию и вновь открывшим откровения «Эннеад» Плотина.