В конце улицы была школа – объяснили они мне жестами и рисунками на земляном полу. Когда девочка подрастет, то пойдет туда учиться. А пока пусть гоняется за цыплятами да следит за овцами и двумя поросятами в хлеву. В ее распоряжении был целый остров, который можно было исследовать, не опасаясь ни чужих людей, ни машин, ни грузовиков, ни даже грязных порножурналов.

Я переночевала в одном из сараев под связками кукурузных початков, накрывшись грудой одеял из шерсти альпака, которую так и не очистили от зернышек и сена. Старик пришел с фонариком проверить, хорошо ли я устроилась. Малышка обхватила его ногу, глядя на меня большими карими глазами. И снова морщинистая рука ласково опустилась ей на темя; прикосновение было легким, как перышко, и старым, как само время.

Святое место.

Ла-Пас, город недалеко от озера Титикака, был деревенским братом Лимы – узкие, мощенные булыжником улицы вместо четырехполосных шоссе. В Лиме у каждого водителя сотовый телефон был точно приклеен к уху. В Ла-Пасе таксисты останавливались и за определенную плату звонили по антикварным телефонам, стоявшим на прилавках торговцев безделушками. В Лиме дизайнерские бутики были на каждом шагу. В Ла-Пасе костюмы продавались на уличных рынках. А еще волосы – длинные черные косы, присыпанные снежной перхотью. Их покупали индианки, чтобы сделать еще пышнее свои роскошные локоны. Здешним фастфудом были тележки, нагруженные виноградом и дымящимся картофелем, завернутым в банановые листья. Здесь не было ни одной женщины в колготках и ни одной породистой собаки – только дворняжки.

Хотя в Ла-Пасе были и стеклянные офисные небоскребы, и БМВ, под тонкой кожицей рыночного капитализма все еще билось древнее сердце. Жителям Ла-Паса удалось сплести старое и новое в бесшовную и гладкую ткань. Лучше всего это можно было почувствовать в дни ярмарки Аласитас.

Раз в году несколько городских кварталов Ла-Паса превращались в шедевр миниатюризма. Фестиваль Аласитас бесстыдно прославлял материальные желания. Гости ярмарки ходили от одного прилавка к другому и покупали миниатюрные копии тех предметов, которые им хотелось бы приобрести в нынешнем году. Там были машины и грузовики, фены, дома и швейные машины. Но одной лишь покупки кукольной копии было недостаточно для того, чтобы мечты осуществились. Покупки нужно было отнести к ближайшему колдуну (те удобно расположили свои конторки между прилавками) и благословить – окурить благовониями, обзвонить колокольчиками, побрызгать спиртом.

Я подошла к мужчине, в руках которого была целая охапка мини-грузовиков и автобусов. Неужели он действительно думает, что машины посыпятся на него, как дождь с неба, вместе с работающими карбюраторами и регистрацией, уже выписанной на его имя?

– Нет, конечно нет – их еще надо заработать, – ответил он. – В этом году я планирую расширить бизнес. Хочу купить еще три грузовика.

В руках у него было четыре. Видимо, на всякий случай.

– Но вы обязательно должны верить, – добавил он, когда подошла его очередь окурить фигурки благовонием, дарующим осуществление желаний, – одного лишь труда недостаточно.

Хотя на ярмарке продавалось все, от резиновых шлепанец до многоквартирных домов, некоторые вещи пользовались особенным спросом. Почти каждая третья лавка торговала толстыми стопками игрушечных денег. Американские доллары были гораздо популярнее местной валюты – неудивительно, ведь тысяча боливиано были эквивалентны примерно восьмидесяти центам. Как горячие пирожки расходились и паспорта с иностранным гражданством, и университетские дипломы. А те, кому была не по карману церемония благословения со «специальной гарантией», всегда могли обратиться к большой каменной статуе самого Эгеко, что высилась в центре ярмарки.

Эгеко – бог изобилия и плодородия, похожий на гнома; его каменное изваяние достигает десяти футов в высоту. Сегодня его головы почти не видно, так как она сплошь покрыта ленточками и конфетти; с кончика его носа постоянно стекает пиво, словно он страдает хроническим насморком. Получить благословение в непосредственной близости от статуи считалось очень счастливой приметой. А если церемония совпадет с той минутой, когда часы пробьют полдень в первую субботу праздника, то можно считать, что все духи на вашей стороне.

Я бродила среди бесконечных прилавков и искала то, что мне действительно хотелось бы получить в следующем году. Я слишком часто бываю в разъездах, и собственный дом мне не нужен. Грузовик стал бы скорее обузой, чем радостью. Как и всем, мне бы не помешали лишние деньги, однако я не могла сказать, что мне их так уж не хватало. Паспорт у меня был, университетский диплом тоже. Нет, то, что мне нужно, нельзя было купить на ярмарке Аласитас среди разноцветных миниатюр.

Я путешествовала уже пять долгих месяцев. Я устала оттого, что люди разлетаются из моей жизни, словно светлячки. Мне надоело пытаться завязать хоть сколько-нибудь значимое знакомство, продираясь сквозь паутину культурных недопониманий, и все лишь для того, чтобы через день помахать ручкой, гадая, протянет ли наша дружба на одних лишь письмах да редких звонках до тех пор, пока я снова окажусь в тех краях. Я скучала по друзьям и родным, которые всегда могли утешить меня, с которыми мне было уютно, как в своей коже.

И в тот день, при условии, что Эгеко был в хорошем расположении духа, мое желание вполне могло исполниться.

Чак был компьютерным инженером. Мы познакомились десять лет назад, когда на моем первом дельтаплане все еще были тренировочные колеса. Он вытирал мне лицо, когда я сломала нос во время неудачного взлета. Мы вместе кидали камушки с высоты, когда шесть недель подряд дул штормовой ветер. Что именно сплотило нас – кровавые травмы или скука? – не знаю, но мы подружились.

Чак сделал корпоративную карьеру, но остался бунтарем в душе. За двадцать лет он поднялся до самых высот в инженерной компании, но вместо галстука носил пушистую бороду по самую грудь. Прошло много лет, прежде чем я узнала, что у него докторская степень.

Чак был технофилом в истинном смысле этого слова – не тем, кто покупает дорогую стереосистему с объемным звуком и слушает ее на полную громкость, а тем, кто обустраивает в доме темную комнату, подключив ее к компьютеру, к которому также подсоединены тостер и кофеварка.

Его дом был свалкой вещей, собранных за тридцать лет. Камушки. Зачитанные до дыр книги. Ржавые пилы. Старые журналы. Это был личный музей, и ценность каждого экспоната можно было определить лишь интуитивно. Время от времени он складывал новые перышки в банку, что стояла на каминной полке. Он называл их «крылатыми памятками».

Он никогда не ездил непристегнутым, но в длительных путешествиях читал книги за рулем.

Чак любил горы. Ездил на горном велосипеде. Ходил в походы. Умел оказывать первую помощь. А иногда, когда танцевал контрданс, носил килт.

Однажды он научил меня вальсировать за две песенки, в течение которых мы кружились и чуть ли не порхали над полом. С другими я была неповоротливой, как сонная мясная муха, но в его руках плыла, словно ручеек по круглым камушкам. Он вел меня уверенно, как генерал своих солдат на поле боя. На нем был килт.

Чак всегда мечтал о настоящем приключении в чужой стране, но за сорок шесть лет его перышки так и не превратились в крылья и не перенесли его на другой край света.

Я пригласила Чака и его подругу навестить меня в Боливии. Он позвонил мне в Ла-Пас и сказал, что подруга не сможет выбраться, но у него есть двенадцать дней. Мою усталость как рукой сняло! Чак будет моими новыми глазами, с его помощью я заново увижу здешние места. Я могла бы устроить ему безопасную (относительно) экскурсию в совершенно незнакомый мир.