Быть может, он сумел бы это сделать, если б добрался до вина? До крепкого вина, которое приводит человека в ярость?

Всякий раз, проходя мимо полки с флягами, он касался их ладонью. Движение это было незаметным и столь быстрым, что стражи не заподозрили ничего; своей сноровки и умения, полученного в Шадизаре, Конан отнюдь не растерял. Он не сомневался, что один неуловимый жест - и фляга окажется у него в руках; но вот куда ее девать? На нем были лишь короткие шаровары, подпоясанные кушаком, слишком узким, чтоб спрятать добычу.

Он начал жаловаться на холод. В трюме было тепло, так как корабельную обшивку и палубу согревало солнце, но алмазный гроб леденил, словно могила, отрытая в промерзшей земле Ванахейма. Вероятно, этот неестественный холод являлся результатом магических действий Тоиланны, ибо от стен самой башенки, залитой солнечными лучами, тянуло ощутимым жаром. Арргха могла спасти от холода густая шерсть, Хадра Ти - остатки одежды, а у Конана, кроме коротких штанов, не имелось ничего.

Наконец, крючконосый маг смилостивился над ним - отдал приказ солдату, и тот притащил старый шерстяной плащ, доходивший Конану до середины бедра. Собственно, плащ был не просто старым; это жалкое рубище подошло бы для последнего из шадизарских нищих, что выпрашивают милостыню у городских ворот да скитаются у базарных лавок в надежде разжиться черствой лепешкой. Но Конан был доволен. И когда стражи извлекли его из саркофага, вывели на палубу, а потом принялись заталкивать в клетку, в глазах киммерийца время от времени проскальзывали насмешливые огоньки. Фляга, засунутая под кушак и незаметная под ветхой накидкой, была доя него ключом к свободе.

Оставалось еще одно дело - Хадр Ти.

Когда солдаты притащили его в трюм, Конан лежал на своей циновке, закрыв глаза и не шевелясь. Он услышал топот поднимавшихся по лестнице воинов, потом торопливое чавканье и хруст сухарей; наконец Хадр, насытившись, окликнул его.

– Не выспался друг?

Конан открыл глаза. Сосед его выглядел неважно; сидел, привалившись к решетке, свесив руки меж колен, с хрипом вдыхая и выдыхая воздух. Зрачки Хадра блуждали, и, похоже, смотрел он сейчас на Конана, а видел тропу, что пролегла в царство мертвых, к самым Серым Равнинам.

– Вот! - вытащив из-под циновки флягу, киммериец стиснул сосуд в огромных ладонях. Сама же фляга была невелика, и содержимого ее хватило бы только на половину чаши - такой чаши, из которой привык пить Конан.

Хадр удивленно мигнул, затем ползком придвинулся к нему, подтягиваясь на руках; видно, ноги его не держали.

– Раздобыл-таки, а? Ловкий же ты парень! Выходит, не только меч умеешь держать!

– Выходит!

Пару мгновений они глядели на маленький сосуд, серебрившийся и тускло сиявший в солнечных лучах, затем Конан спросил:

– Хочешь выпить, приятель?

– Нет, - Хадр сглотнул слюну и сморщился. - Ты рослый и весишь немало… здесь хватит лишь для тебя.

– Если я разобью эту лоханку Нергала… - начал киммериец и смолк.

– Да?

– Ты будешь первым, кто отправится на Серые Равнины. Ты, и этот бессловесный бедняга Арргх. Днище ударится о воду или о землю, и вы станете кровавым месивом. Умрете, быстро и сразу.

– Я и так умру, только медленно и в страданиях, - произнес Хадр. - Не беспокойся обо мне, киммериец. Если выйдет то, что ты задумал, я буду отомщен. Ха! Ха! - Дважды выдохнув, он хлопнул себя по коленям. - В отличную же могилу я лягу! Вместе с грондарским принцем, с грондарским колдуном и сотней грондарский солдат! Можно ли мечтать о большем?

– Могила - она всегда могила, - проворчал Конан. - И торопиться в нее не след, кто б там тебя не ждал, принцы или колдуны.

Хадр Ти прислонился к решетке, просунул сквозь прутья исхудалую руку, дотянулся до киммерийца и стиснул его плечо. Пожатие было совсем слабым.

– Ты хороший парень, потом атталанта, и я желаю тебя удачи. Если ты выживешь… если сумеешь уйти… Скажи-ка, какой бог в ваши времени особенно милостив к людям?

– Само собой, Митра, Податель Жизни.

– Вот и помолись ему, киммериец. А не захочешь молиться, не надо; выпей вина в кабаке и расцелуй какую-нибудь красотку. За себя и за меня.

Угрюмо кивнув, Конан спрятал флягу под плащ.

Ближе к вечеру он осушил сосуд. Его содержимое не походило на крепкие вина Аргоса и Зингары, на кислое туранское, на перебродивший мед, который любили в Асгарде и Ванахейме, и на те сладкие напитки, что готовили в Иранистане из фиников и инжира. Сказать по правде, Конан даже не понял, что пьет вино; ему казалось, что он глотнул жидкого огня. Теперь ему стало ясно, почему грондарцы пользовались такими крохотными кубками, вмещавшими не больше двух глотков. Из фляги можно было бы наполнить полторадесятка грондарских чаш, а значит, ему досталась порция пяти, шести или семи человек. Но вначале он не почувствовал ничего, кроме сильного жжения в животе.

Однако когда солдаты вывели Конана на палубу, огненное зелье уже ударило ему в голову. Пьян он вроде бы не был; во всяком случае, шаг его оставался твердым, борт корабля и хрустальные башенки не двоились и не раскачивались перед глазами, а палуба не вставала дыбом. Но он ощущал невероятное, страшное возбуждение и такую ярость, будто Кром, грозный Владыка Могильных Курганов, вселился в него, наполнив душу и сердце своим божественным гневом. Кровь кузнечными молотами била у киммерийца в висках, ярость заставляла сживать кулаки, стискивать зубы; он едва сдерживался, чтоб не набросится на солдат, что волокли его к башне, к лестнице, к саркофагу.

Пожалуй, это было единственным свидетельством опьянения - тем, которое предшествует неуверенным жестам, невнятной речи и крепкому сну. Он жаждал драки! Хорошей драки, где можно было бы пустить кровь, переломать противникам кости, разорвать их в клочки, разрубить, рассечь, уничтожить! Он чувствовал, что распиравшее его бешенство должно излиться вовне, на любую живую тварь или предмет, иначе гнев разорвет его; он был сейчас словно грозовая туча, стремившаяся разродится молнией. Десятком, сотней, тысячами молний!

Кром! Он стиснул челюсти, стараясь не выдать своего лихорадочного возбуждения, и ровным шагом направился к алмазному гробу. Тоиланна, крючконосый колдун, не смотрел на него, возился с крышкой; лица конвоиров были не видны под глухими забралами, но, кажется, и они ничего не заподозрили. Конан лег - как всегда, на спину, - и поскорее прикрыл глаза. Он боялся что чародей узрит в них пламя, сжигавшее его; грондарское зелье уже вовсю бушевало в жилах киммерийца, и перед взором его плавал багровый туман.

Тоиланна воспринял опущенные веки как жест покорности.

– Кажется, ты научился послушанию, дикарь, - довольно пробормотал он. - Это хорошо, клянусь Силой и Мощью Грондара! Ешь и спи, спи и ешь, и закончишь свои дни в покое. Тебя хватит еще на три или четыре луны - немалый срок, чтобы подготовится к вечности. А сейчас - спи!

Спи!

Конан вовсе не собирался засыпать. И он не желал ни грести на галере, ни рубить камни в призрачной каменоломне, ни крутить столь же призрачный ворот. Бешенство и ненависть вздымались в нем сокрушительными валами, столь же грозными, как волны Вилайета, бросившие на драконьи клыки злосчастный "Ильбарс". Он казался себе таким же драконом, огромным и всемогущим, с пальцами-когтями, с непробиваемой чешуей, с пастью, в которой торчали каменные зубы. Этот жалкий кораблик, метавшийся в воздухе, и жалкие людишки на его борту, находились в полной его власти! только стиснуть когти, только свести челюсти и сжать их…

Над ним лязгнула крышка. Затем лязг повторился, и Конан понял, что из соседнего саркофага извлекли волосатого.

В тот же момент что-то коснулось его сознания - вкрадчиво, почти незаметно, подобно вору, подбирающему ключи к чужим дверям. Он не сопротивлялся; те капли силы, те искры, что отнимали у него, казались столько ничтожно мылами! Голубые сполохи, мерцающие в колонне рядом с его холодным ложем, поглощали искру за искрой, но костер, испускавший их, был негасимым, мощным и жарким, как солнце, око Митры. Спать Конану не хотелось, и он, сдерживая ярость, следил, как искры, уходившие от него, подпитывают голубой огонь, ибо эта магическая эманация нуждалась в непрерывном топливе - живом топливе, источником коего являлся он сам. Каждая искра обращалась в силу, поддерживающую корабль в воздухе на один краткий миг, но мгновения эти были такими малыми, что казалось, будто палуба судна устойчива, как земная твердь. Сейчас, бодрствуя, Конан отчетливо ощущал результаты грондарской волшбы, хоть, разумеется, тайная суть ее оставалась ему непонятной.