– Тогда проваливай, пока цел, северная крыса! - рыкнул рябой великан.

– Я и правда с севера, - согласился Конан. - И обычай у нас таков: если два благородных воина вступают в спор на дороге, то тут же отходят в сторонку и решают, кто прав, кто виноват. Как ты на это смотришь, Салед? Клянусь печенью Крома, я не стал бы пачкать кулаков о твою рябую рожу, да штаны твои, видишь ли, очень мне приглянулись.

– А к чему нам с дороги-то уходить, голозадый? Дорога нас приведет как раз туда, куда нужно, - Салед оправил перевязь и сплюнул Конану под ноги.

Подняв голову, киммериец увидел впереди глинобитные стены и башни Базры, ее минареты, округлые купола которых сверкали цветной черепицей, пристани на толстых сваях, уходившие в голубую бухту, и десятки кораблей, стоявших у причалов и на внешнем рейде. У городских ворот справа тянулись харчевни, постоялые дворы и склады, сложенные, как и крепостные стены, из обожженных на солнце кирпичей; слева простиралась просторная площадь-майдан, за которой торчали круглые полотняные шатры, коновязи и пики с развевающимися по ветру бунчуками. Воинский лагерь, догадался Конан.

– Вон там, - мунган ткнул влево толстым пальцем, - твоя секира может потягаться с моей саблей за штаны. Таглур-сердар людей набирает для вендийского князька Ашакана. Платит, говорят, хорошо, и есть где денежки спустить! - теперь палец Саледа переместился вправо, в сторону харчевен и кабаков.

Конан кивнул, решив, что саледовы штаны от него не уйдут, а о сердаре Таглуре и вендийской экспедиции надо разузнать поподробнее. Ежели наняться в войско, то дней через пять-десять он будет в Вендии… Причем с полным снаряжением, ибо солдату полагаются кольчуга и меч, щит и шлем, лук и кинжал, одежда и мешок с припасами, а также звонкая монета, мясо и вино.

Не торопясь, он проследовал за рябым мунганом дальше по дороге, потом через обширный майдан в дальний угол, где на коврах и подушках восседал важного вида человек в сверкающей броне и богатом халате. На коленях у него лежала сабля в бархатных ножнах, лоб перехватывала пышная повязка алого кхитайского шелка, в ушах подрагивали серьги с бирюзой, а на сухощавом горбоносом лице читались привычка к власти и горделивое высокомерие. Конан сразу узнал его - не со слов Саледа, толковавшего про Таглура-сердара, но потому, что облик горбоносого был знаком ему с утра, с того самого момента, как всплыл он в сияюшей голубизне Рана Риорды.

За иранистанским военачальником толпилась сотня воинов с кривыми саблями и пиками в восемь локтей длиной, в круглых шлемах с остроконечными навершиями посередине; еще больше солдат болталось в лагере - у этих, видно, предстоящее зрелище не вызывало интереса. Перед Таглуром неровной шеренгой выстроились три десятка крепких молодых мужчин, воруженных кто чем: мечами и ятаганами, топорами и шипастыми дубинами, окованными железом, копьями и бердышами. По большей части тут были иранистанцы, но опытный взгляд Конана выловил и пару шемитов, пяток туранцев и трех чернокожих воинов - вероятно, из Зембабве. Все эти молодцы различались оружием и одеждой, обычаем и нравом, но было и кое-что схожее: выглядели они сущими головорезами. Впрочем, Канан с Салехом Алиамом, пристроившиеся с края шеренги, общего впечатления не портили.

Сердар Таглур держал речь. Говорил он по-иранистански, пересыпая речь свою туранскими словами; а поскольку оба эти языка схожи, то Конан понимал или мог уловить почти все.

– Вам, славные витязи, выпала большая удача, - важно вещал военачальник. - Каждый из вас, свиней недорезанных, должен вбить в башку: служба в отряде Львов Таглура - великий почет для таких негодяев! И великая выгода, ибо светлейший Ашакана, раджас Средней Вендии, желает, чтобы мы потрепали владык Айодии… да, потрепали, не забывая и о своих карманах! А поскольку Айодия город пышный и знатный, из богатейших вендийских городов, то каждый их вас, соколы мои, вернется в Базру совсем не бедняком. Конечно, если вернется вообще! Потому как мечи у айодийских кшатриев остры, и лишь отважные иранистанцы, ослиные головы вроде вас, рискнут вступить с ними в драку. И только они, клянусь мочой черного верблюда, могут тех кшатриев потрепать!

Тут Таглур, не глядя, протянул правую руку, и один из стоявших рядом воинов вложил в нее чашу с вином. Конан облизнулся. Сердар выпил и разгладил пышные усы, кончики которых грозно торчали вверх.

– А еще вам, храбрецы, повезло от того, что обещался я привести светлейшему Ашакану ровно три сотни воинов, ни одним меньше, ни одним больше. Но Паид, пес и сын пса, свалился с забора, сломав себе шею, мерзавец Масрур подхватил дурную болезнь у какой-то девки, Сийкуш, свиная задница, упился вином по самые брови и утонул в выгребной яме, а что касается остальной четверки, то сдохли они столь же мерзопакостно и в страшных муках, хоть и по разным причинам. А потому нужны мне семь новых негодяев, дабы Львы Таглура прибыли к милостивому Ашакану в оговоренном числе, не нарушив договора и не посрамив тем самым славного моего имени и чести.

Таглур протянул левую руку и опрокинул в рот вторую чашу. Хорошее, наверно, винцо у сердара, с завистью подумал Конан.

– Итак, сражайтесь, герои, - произнес Таглур, поднимая свою саблю, - пока я не брошу ножны на майдан, а брошу я их тогда, когда лишь семеро из вас, собак смердящих, останется на ногах. И помните, что я гляжу за каждым, дабы определить лучшего бойца. И будет лучшему награда: звание десятника, ун-баши, и то, что лежит на сем блюде.

Тут сердар постучал саблей по большому подносу, прикрытому плотной тканью и стоявшему справа от него. Похоже, там была свалена воинская амуниция - в середине ткань горбатилась, будто облегая шлем, а сбоку из-под нее торчала какая-то палка, похожая на древко копья. Очень кстати, решил Конан, не сомневавшийся, кто будет лучшим в бою; очень и очень кстати - одежда и оружие, все снаряжение по сходной цене, за головы двадцати ублюдков. А те, кто останутся живы, поступят под его команду.

Таглур выпил еще одну чашу вина, велел бойцам перестроиться в две шеренги и, не поднимаясь, махнул рукой.

– Начинайте, дети шелудивого осла!

"Всерьез ли эта схватка, - промелькнуло у Конана в голове, - и надо ли бить до смерти?" Но в следующий миг он едва увернулся от кривой иранистанской сабли и, гневно оскалившись, взмахнул секирой. Его противник, худощавый и гибкий, как горный барс, успел поднять свой клинок, но серебристое лезвие Рана Риорды перерубило и саблю, и руку, что держала ее, и шею иранистанца. Послышалось шипенье всасываемой крови, и обезглавленный труп свалился в пыль майдана.

Быстро развернувшись, киммериец примерился к соседней паре, туранцу и негру, рубившимся с яростью голодных волков. Пожалуй, он мог бы разделаться с ними единым ударом, сверху вниз и слева направо… Первого рассечь напополам, от плеча к бедру, второму перебить ноги повыше колен… Конан поднял секиру, и тут в спину ему всадили кинжал.

К счастью, неглубоко, на два пальца - он успел отпрыгнуть в сторону, почувствовав, как лезвие коснулось кожи. Зарычав, киммериец ткнул владельца кинжала топорищем в пах, и, когда тот согнулся в три погибели, обрушил топор ему на затылок. Отметив, что покойный являлся шемитом, Конан вычеркнул его из списка будущих своих подчиненных и атаковал следующего противника.

Некоторое время он бился то с одним иранистанцем, то с другим, поглядывая, как над головами в чалмах и шлемах мерно подымается и опускается ятаган Саледа Алиама. Рябой мунган оказался умелым бойцом, и Конан охотно скрестил бы с ним оружие - не столько из-за штанов, сколько ради славы и чести - но толпа сражавшихся разделяла их. Впрочем, недолго: шеренги претендентов, желавших присоединиться к Львам Таглура, редели со сказочной скоростью, и души их одна за другой отправлялись на Серые Равнины, в мрачное царство Нергала. Вскоре киммериец заметил, что между ним и Саледом больше мертвых, чем живых. Раскроив череп очередному противнику, широкоплечему негру из Зембабве, он вскинул секиру и, перешагивая через трупы, направился к рябому мунгану.